On the right place

       Утро на «Морской сирени» выдалось относительно спокойным, как и весь остаток дня. Единственным минусом Инеж назвала бы собранную Казом пищевую провизию, состоявшую из банки сырных крекеров, контейнера с несколькими ломтями засохшей солонины, горсти сухофруктов с орехами и двух сэндвичей. На пропитание она не жаловалась, но всё же ловила себя на крамольной мысли, что с радостью убила бы кого-то за тарелку с омлетом.        Когда пароход причалил к берегам Амрат Ена, Инеж почувствовала, как её, задремавшую, потеребили по плечу, и сквозь шум в ушах с трудом услышала, что пришло время пройти контрольно-пропускной пункт. Пока шуханские патрульные проверяли их, не задерживаясь на одном пассажире больше минуты, весь сон успел пропасть. Инеж зажмурила и открыла глаза, вглядываясь через туманную вуаль в поле зрения на индиговый холст над головой, на скопления нелепо разбросанных кто-где звёзд, и подумала о том, не посчитать ли их от скуки, пока очередь не дойдёт до них, и к тому моменту, когда патрульные уже проверяли их документы, она насчитала сто восемьдесят четыре звезды.        — Наконец-то, — шепнул вдали от парохода Каз, и Инеж не смогла разобрать, было ли то ворчание, облегчение, или и вовсе бесстрастие.        Дом, добытый маклером, находился на улице Куана Чэ-Гонгора, которая, в свою очередь, располагалась в четырёх километрах от центра столицы, и она бы не сказала, что эта информация что-то дала ей, поэтому безропотно последовала за Казом, ориентирующимся по городу с помощью туристической карты. Они обошли кусочек ночного Амрат Ена, практически пустовавшего в такое время, и Инеж сказала себе, что не будь она настолько уставшей после утомительного путешествия, то непременно бы оценила все красоты Шухана.        До дома они добрались не так скоро, как хотелось бы, но как только Каз проковылял до веранды и как можно осторожнее постучал по витражным стёклам на двери, она вдруг почувствовала себя самой счастливой. Ещё больше, наверное, когда по ту сторону раздались чьи-то шаги, а следом дверь им открыл невысокий пухлый шуханец, бросивший что-то на родном языке и явно обращавшийся не к Казу. За шуханцем, поправляя еле заметные три волосинки на лысеющей голове, до двери добежал и другой мужчина, который, скорее всего, и был маклером.        — Господин Хейке, — воодушевлённо произнёс Родольфус Хёйсман, потянувшись к нему для приветственного рукопожатия.        «Да сколько у него фальшивых имён?» — озадаченно подумала Инеж, ступившая внутрь дома, стоило хозяину отойти и впустить их.        Однако в следующую секунду шуханец, который, кажется, был Луань-Бенем, что-то проговорил, и интонация его мало смахивала на довольную.        — Господин Луань-Бень говорит, что изначально был уговор на вас одного, — перевёл незатейливо почесавший затылок Хёйсман. — Это ваша коллега по работе?        — Это моя жена, — и произнёс это Каз таким будничным голосом, что Инеж сама чуть было в это не поверила. — Прошу прощения, если вдруг возникли неудобства, но дела срочно потребовали её вмешательства, а отправить письмо с предупреждением времени не было. Семейный бизнес, видите ли.        Маклер, выдохнув, перевёл услышанное Луань-Беню. Последний же шикнул, но вряд ли собирался высказывать недовольства и расторгать соглашение.        — Пойдёмте, покажем вам всё, — с энтузиазмом предложил попытавшийся разрядить обстановку Хёйсман.        Тяжело опираясь на всё ещё чужую ему трость, Каз тяжеловесно прошагал по длинному коридору вслед за маклером. Инеж не последовала за ним, вместо этого свернув к большому залу, который, как она тут же поняла, являлся почти открытой планировкой и совмещал рядом с собой ещё и кухню. Перед усеянным декоративными подушками диваном-кроватью стоял небольшой пихтовый стол, на котором остались глиняные кувшины с вырезанными на них объёмными гроздьями винограда. У окна расположилась огромная и разрисованная золотыми лотосами чёрная амфора, на которой рос кроваво-красный пух душистых пион. Стены украшали вырезанные на них шуханские иероглифы, которых Инеж всё равно не понимала, а с потолка свисали бумажные фонари, которые шуханцы использовали вместо привычных для остальных народов керосиновых и масляных ламп или канделябров.        Инеж шагнула вперёд, осмотрев небольшую округлую арку, что являлась входом на кухню, но не успела она полностью разглядеть второе помещение, не успела проследить за росчерками нарисованного чернилами бамбука на деревянных шкафах, как уловила поодаль голос Каза:        — Извините, я правильно понял: у вас только одна кровать?        Услышанное её насторожило, а то и вовсе вогнало в доселе неизведанную оторопь.        Отбросив осмотр кухни, Инеж без спешки помчалась к обсуждаемой комнате.        — Опять-таки, господин Хейке, мы не знали, что вы будете не одни, — увереннее ответил Хёйсман незадолго до того, как она уже очутилась рядом с ними. — Тем более, если это ваша жена, а не коллега по работе, то чего вам стесняться? Вы же дома не спите раздельно друг от друга?        Перед тем, как осмотреть помещение, Инеж узрела ответный взгляд Каза, так и говоривший без слов: «тебя это не касается, филя».        Спальня выглядела достаточно презентабельной. На стене висело большое текстильное панно с шуханской каллиграфией, в то время как на консольном столике уютно угнездилась не зажжённая багровая лампа.        Всё портила только одна единственная кровать. Не двухъярусная, не разделённая на две части, а предназначавшаяся для двух людей.        «Нет» — Инеж старалась не подать виду, но факт того, что ей снова придётся разделить с кем-то своё ложе, пускай для простого сна и не с посторонним, бросал её громоздким камнем в жерло воспоминаний, теснившихся кровавыми разводами на её истории.        При любом раскладе событий она не могла ручаться, что перенесёт вес чужого тела на своей кровати, что не сожмётся в страхе, ощутив, даже не увидев, а просто ощутив, как прогибался под ней матрас из-за ступившего на него человека, мужчины. Её примется штормить до неистовства, кидать из одного состояния в другое, и от Каза не укроется ни её чересчур громкие вдохи-выдохи, ни неестественно-сжатая поза, с помощью которой она словно норовила защититься от чьих-то надменно-похабных прикосновений. Каз видел её практически в любом состоянии, от удручённости из-за его эгоистичного хладнокровия до истекающей кровью, но через это проходил каждый Отброс. Вряд ли ему приходилось застать одного из своих бьющимся в ещё не накрывшей вдосталь внутренней агонии, поверженным и не знающим, как связать слова в одно предложение.        Отогнав мысли прочь, Инеж обернулась, но уже никого рядом с собой не застала.        Пройдя по коридору и остановившись неподалёку от выхода из дома, она обнаружила, что Каз прощался с Хёйсманом и Луань-Бенем, а закрыв дверь, повернулся к ней.        — Что ж, — было единственным, что он сказал.        Что скрывалось в этом «что ж» — Инеж этого понять так и не смогла, потому лишь неотрывно следила за тем, как Каз подходил к ней.        — Время позднее, — заявил он, как если бы она сама этого не знала. — Пора спать.        И впрямь. Что ж.        За сказанным последовал её дёрганый кивок, и Инеж искренне пожалела, что не попросила Каза уточнить вопрос со спальным местом до того, как они бы прибыли в Шухан.        Как вдруг он, оглянув зал, хмыкнул.        — Мне нравится этот диван, — неожиданно заключил Каз. — Я бы хотел взять его вместо кровати.        Инеж знала, что он врал. Диван насилу тянул на место, на котором можно было удобно устроиться и заснуть, в отличие от большой кровати в спальне.        Она так и не узнает, соврал ли ей Каз из-за того, что понимал её страхи, осознавал, какой ценой ей дастся даже одна ночь в одной кровати с ним, или он тоже окажется не в силах разделить с кем-то постель, когда риск случайно соприкоснуться голой кожей во сне слишком велик.        Инеж думала, что это эгоистично, что ей стоило взять всю волю в кулак и отказаться, уверить, что он мог остаться спать в кровати, а не кривить себе позвоночник на этом чёртовом диване.        — Хорошо, — сорвалось с уст единственное, что она смогла сказать.        За складками рёбер разожглась подавленность — крайне нелепое слово для целого спектра чувств, которые пробудили в ней непредвиденные обстоятельства и постель, оказавшаяся одна на двоих.        Ступила в комнату Инеж только после того, как Каз исчез за стенами зала. Очутившись в ней, она бесшумно плюхнулась спиной на пышное одеяло и вперилась немигающим взором в сплетающиеся в причудливом танце тени на потолке. Абсолютно всё в этом прогнившем мироздании, начиная с морали и заканчивая основополагающими шаткими законами, по которым испокон веков существовала их вселенная, было единогласно настроено против неё: обстоятельства, нравственные устои, собственная человеческая природа, вставшая комом поперёк горла, как впившаяся в само мясо твёрдая кость.        Чему Инеж научил Кеттердам сразу, как её судьбу уже решили за неё, так это смирению, но само понятие отныне резало слух, как ни произнеси, и на смену пришла походившая на потуги к саморазрушению непокорность.        В одном в этой ситуации она всё же видела неизменное достоинство: если во сне её снова обесчестят, снова сорвут кандалы фальшивых шелков, чтобы добраться со самого сокровенного, Каз, оставшийся в зале, не проснётся от её громогласного судорожного вдоха и не станет свидетелем того, как она очнётся в незыблемом ужасе.

Каз.

       Столь халатного отношения к себе его спина не простила, поэтому первое, что встретило Каза после пробуждения на неудобном диване — ломота в позвоночнике и острое желание развалиться где-нибудь, где будут мягкий матрас и покрывало. Ему, конечно, не раз приходилось выбирать места для ночлега и похуже, вроде грязного уголка под ржавой лестницей чьего-то дома или старого склада, но в последнее время потребность в том возникала всё реже и реже, пока и вовсе не сошла на нет.        «Как хорошо, что Янссен назначил дату встречи на двадцать шестое число» — попытался Каз приободрить себя, вспоминая, что у него в запасе целый день впереди, чтобы прийти в себя после морского путешествия.        Он знал, что смысла радоваться такой мелочи не было: завтра он направится к нему в состоянии таком же раздавленном, как сейчас, разве что будет чувствовать себя свежее и успеет смыть въевшиеся в изморенное тело запахи моря. Если ему повезёт, то Янссен решить не изменять своим давним традициям встречаться с представителем Бочки инкогнито и предложит решить дело не у себя дома, а в какой-нибудь закрытой таверне или затхлой лачуге, где вероятность увидеть кого-то знакомого всё равно слишком низка.        — Как спалось? — первым делом спросила столкнувшаяся с ним по пути в ванную Инеж, выглядевшая в противовес ему выспавшейся и отдохнувшей.        Казу стремглав вспомнились все выученные в Бочке выражения, начиная от банального «хреново» и заканчивая чем-то похлеще, на которое проходящие мимо дамочки с возмущённым «тут же дети!» непременно закрывали уши своему вовсю улыбающемуся чаду.        — Лучше некуда, — как можно правдоподобнее ответил он. — Собирайся, я отведу тебя куда-то.        — В твоём случае «куда-то» может означать и кровавую перестрелку, и культурное мероприятие, и прогулку по лесопарку, — беззлобно подметила Инеж.        — Для начала в банк, чтобы разменять крюге на ингби, — поделился с идеей Каз, — а потом… я подумал, что ты с радостью вышвырнула бы меня за борт парохода, если бы тебе за это предложили обед получше крекеров и сухофруктов, поэтому как закончим дела с обменом валюты, я сразу же побеспокоюсь о нашем пропитании.        — О, — она, видимо, вспомнив, как голодна после его неудачно подобранного пайка, просияла. — Да, ты прав.        — Насчёт идеи найти еду или того, что ты бы сама превратила меня в обед для акул?        — Я бы с тобой так не поступила, — угрюмо запротестовала Инеж, и прежде, чем он успел бы ответить шутливым благодарением, добавила с ангельским добродушием: — Подумай только: если бы тебя съели акулы, я бы осталась одна в огромном Шухане, не знала, что делать, и меня никто не повёл поесть, поэтому мне выгодно, чтобы на этот раз акулы оставались голодными.        Каз закатил глаза, невольно задумавшись, что амплуа святой ей всё же не сильно и подходило.        В Амрат Ене с утра пораньше царила суета. Жизнь походила на поток, но вовсе не такой, как в Кеттердаме. Не выжигающий на коже клеймо жаром магмы от раскалённого воздуха и не кровавый, фонтанирующий из пересекающего трахею глубоко надреза. Скорее буйный ручей, состоявший из бремени человеческой обыденности. Бытие кипело, не останавливаясь, но, в отличие от Кеттердама, оно не циркулировало в рамках возложенной неким безумным фабрикатором замкнутой системы. Люди напоминали людей, со своими мыслями и мировоззрением, устоями, делившимися на чёрный и белый для каждого по-разному.        С банком и получением по пятнадцать тысяч ингби на каждого они разобрались быстро, поэтому после Каз потрудился найти для Инеж наиболее приличное заведение для завтрака. Самым подходящим оказался бар «Шидэт шил», в котором им подали неплохой хушур, и если же Каз заказал к нему простой горький кофе, то Инеж, увидев в меню заманчивое предложение выпить «Скользя по радуге» от шеф-повара и получить в награду бесплатную бутылку персикового вина с собой, заявила о своём намерении во что бы то ни стало победить в этом розыгрыше.        — Не знал, что в тебе пробудилась такая любовь к спиртному, что ты решила выпить эту бурду ради вина, — прокашлявшись, бесстрастно заявил отпивший свой кофе Каз.        — Во-первых, — в поддельной острастке отчеканила Инеж, — не обижай старавшегося шеф-повара, называя этот кофе «бурдой», а, во-вторых, я делаю это не ради алкоголя, а из-за чувства азарта, так что считай, что если я и выиграю вино, то это будет мой подарок тебе.        Но судя по тому, как она сморщилась, сделав небольшой глоток, со словом «бурда» Инеж всё-таки согласилась, а то и назвала напиток словечком похуже. Каз же лукаво, едва ли не злорадствующе напомнил, что если она не допьёт и оставит кофе почти нетронутым, то и впрямь обидит «старавшегося шеф-повара», и где-то через полчаса Инеж вымученно уместила пустую чашку на середину стола, а минутами позже официант, убедившись, что она не слила напиток в вазу с хризантемами, протянул им бутылку персикового вина.        — Почаще делай мне такие подарки, — обыденным голосом предложил Каз уже за стенами «Шидэт шила», пока Инеж откашливалась от только что выпитого безобразия, который шуханцы гордо именовали «кофе».        — В следующий раз, если захочу тебе что-то подарить, я просто куплю равкианскую мёдулю в Ос Альте, — мстительно блеснув в тени нависшей над ними вывески угольно-чёрными глазами, будто это именно он виноват в произошедшем, а не её азарт, клятвенно пообещала она.        Мимо ларьков со специями и бумажными фонарями они шли, держась за руки, разве что Каз не рискнул снять перчатку и притронуться к ней голой кожей. Он употребил бета-блокатор перед выходом, позаботился о том, чтобы восполнить пропущенный приём психотропных препаратов, но вопиющее скопление сновавших вокруг да около людей значительно повышало риск вызвать у него приступ паники прямо посреди улицы. Несмотря на жару в Амрат Ене, Каз максимально опустил рукава рубашки сразу после того, как один прохожий нечаянно задел его запястье и поспешил кинуть на шуханском что-то похожее на извинения.        По дороге он приметил палатку с украшениями. Простыми, не увенчанными драгоценными камнями или искрящейся в солнечном потоке золотой каймой, — возможно, обыкновенная бижутерия, на такую любая привыкшая к роскоши дама оскорбится, получив в подарок — но оттого и притягивающими, и потому, недолго думая, купил брошь с искусственной лилией. Неожиданно Каз словил себя на мысли, что кроме кинжалов и корабля, которые были не подарками, а снаряжением для борьбы, у Инеж от него больше ничего не было — ничего того, что могло ей напомнить о нём, именно о нём, а не о том, что в этот мир она пришла для того, чтобы выживать. Повернувшись, он удивился, не обнаружив рядом с собой Инеж, но стоило ему поднять взгляд, как он увидел её, бегущую к нему в толпе и державшую в руке две чёрные панамы.        — Чтобы голову не припекло, — заботливо прокомментировала она вместо других возможных объяснений, укрыв его голову, и только затем благодарно приняв его подарок.        — Ты усовершенствовала мой образ фили, — фыркнул Каз, поправив кромки панамы и представив, насколько нелепо он в ней выглядел.        — Если бы я не знала, что на твоём языке это означает «спасибо, без тебя я бы развалился тут из-за солнечного удара и меня затоптали бы насмерть», то обиделась бы.        Каз в этом никогда вслух не признается, но Инеж в самом деле спасла его от столь унизительной для Грязных Рук участи: перчатки, конечно, не позволили бы того почувствовать, но он всем естеством ощущал, сколь разгорячённой стала его макушка за то время, что он рыскал под солнцем.        В качестве не прозвучавших благодарностей за вино и панаму Каз предложил ей зайти в кондитерскую шоколатье Вэй Тай-Арвая, мимо которой они проходили. Инеж притворно возмутилась, что с учётом того, с какой частотой он покупал для их совместного времяпровождения сладости и отдавал большую часть ей, его противники скоро будут узнавать Призрака вовсе не по мастерству боя кинжалами и умению скрываться от чужих глаз, а по её отросшим по его же вине бокам, но так как жёсткого и категоричного «нет» от неё не последовало, то следующим их пунктом назначения оказалась кондитерская. Внутри Каз мигом ощутил витающий по воздуху аромат шоколада, и пусть двести семьдесят ингби за плитку и повергли его в немую обескураженность, дальнейший долгий сказ господина Тай-Арвая о древности его рецептов и необычности начинки — и, кажется, этот сказ был вместо приветствия — всё же вселили в Каза надежду, что о потраченных деньгах он не пожалеет.        Узнавать, насколько необычным являлось содержимое шоколада, он не отважился, потому что для себя Каз выбрал обыкновенную плитку с кокосовой стружкой и орехами, но открыть для себя секрет сладостей Тай-Арвая ему всё же довелось, когда они вышли: как оказалось, выбор Инеж пал на шоколад, изготовленный из тигриного молока и начинённый лепестками магнолии с мятой.        — Ничему тебя жизнь не учит, — тоном сетующего родителя обратился Каз к ней, припоминая, как ещё пару часов назад она отплёвывалась от ужасной мешанины под названием кофе.        К тому моменту они, скрываясь от жары в тенях изумрудных зарослей кипарисов, распустивших свою листву, уже дошли до набережной и успели занять пустующую скамейку.        Услышав лёгкий намёк на укор в его голосе, Инеж ничуть не смутилась. Развернув фольгу и позволив свету солнца пасть на плитку шоколада, имевшего неестественный для молочного изделия оттенок, она тут же отломила ломоть и откусила.        — А вот и нет, — победоносно воскликнула она, явно удовлетворённая новым вкусом. — Господин Тай-Арвай мастер своего дела, а тот шеф-повар из бара, видимо, садист, который не знал, куда бы спихнуть лишнюю бутылку вина. Вот, попробуй.        Инеж протянула ему половину отломанной полоски, и он отчего-то вздрогнул от настолько привычного для людей жеста.        Каз вспомнил плавное покачивание гондолы, что несла его по каналам Кеттердама и остановила у уличного ресторана, где проводила досуг пара влюблённых пенсионеров. Он вспомнил, как скривился на предложение той старушки, как поплыл дальше, не найдя в увиденном ничего примечательного, но уже в Боссэнлинге, невмочь дышать, смотрел, как Инеж, прижав палец к губам, слизывала оставшуюся от птифура глазурь. У него тогда перехватило дыхание, да так, что смена настроя в нём от неё не укрылась.        «Она… просто предложила попробовать шоколад» — Каз высек сие утверждение глубоко внутри себя кончиком калённой сабли, чтобы оно удержалось там, не превращалось во что-то непростительно совращающее разум.        Он нервно сглотнул, так, что Инеж того не увидела.        Следом, потянувшись, осторожно вцепился зубами за ломоть сладости, невесомо коснувшись губами её пальца, и ощутил: дёрнулся как он, так и она.        Отведя рассеянно охватывающий пустоту взгляд, Инеж глухо прокашлялась.        — Я полагала, ты возьмёшь кусок пальцами, — без осуждений поделилась она мыслью.        В ушах все звуки вокруг смешивались в неразборчивый статический шум на фоне. В паре неудачных попыток кое-как состроить будничное выражение лица, так и гласившее, что сознание не объяло твердокаменным помутнением, Каз прожевал предложенное ею угощение. Концентрация на незаурядном вкусе шоколада послужила так же, как и щелчок пальцами для загипнотизированного: вывела его из прострации и заставила вернуться в реальный мир, где слух рассекал затухающий шум волн, люди жили свою простую жизнь, а Инеж сидела рядом с ним вовсе не потому, что им надо было придумать план кражи.        Окатив пространство выдохом, он повернулся к ней и не смог сдержать лёгкой улыбки.        — Хорошо, я согласен. Шоколад хороший, — может, проблема заключалась в том, что он очень долгое время не ел сладкого, но определение «хороший» показалось Казу абсурдным умалением. — Вспоминай мои таланты в воровстве и следи за ним лучше, если хочешь доесть, потому что в противном случае виноват не я.        Он ожидал, что Инеж театрально ахнет и поспешит спрятать шоколад подальше от его глаз, да ещё и покачает пальцем, который он почти поцеловал, и скажет, чтобы шёл покупать себе отдельную.        Вместо этого она отломила половину плитки и заговорщически протянула ему.