Thorns / Тернии

Первые часы своего семнадцатилетия Уилл провел лежа на кровати, и уставившись в потолок. Затем он оделся, спустился по скрипучим ступеням старого фермерского дома. Когда он зашел на кухню, чтобы пожелать матери доброго утра, то обнаружил ее распростертой на полу в луже крови. Нож для разделки мяса лежал рядом с ее онемевшими пальцами, покрытый пятнами крови из вспоротого запястья. Он не окликнул ее по имени, только повернулся и подошел к телефону, висевшему на стене гостиной. Он почти ожидал, что Отец Ганнибал приедет на похороны, но тот не приехал. Мэттью Браун, однако, был там, и они вместе сидели на раскладных стульях и смотрели, как мать Уилла опускают в землю. Дождя не было. Уилл подумал, что, возможно, так и должно было быть. Он не плакал. В некотором смысле, его мать умерла тогда, в ночь пожара, когда сгорел его отец. Он похоронил всего лишь ее оболочку. Теперь это он — всего лишь оболочка, позволяющая Мэттью ввести себя к пикапу и целовать в шею. «Ты не сможешь управлять этой овцеводческой фермой в одиночку, красавчик», — сказал ему Мэттью, поворачивая ключи зажигания. «Не смогу», — согласился Уилл. Он выглянул в пыльное окно автомобиля в сторону кладбища, в последний раз высматривая высокую фигуру в черном одеянии. «Я собираюсь пересечь страну, чтобы собрать урожай сахарного тростника», — сказал батрак. «Пойдем со мной. Позволь мне позаботиться о тебе». На кладбище священника не было видно, и впервые за много дней Уилл проглотил ком в горле и думая, что сейчас заплачет. «Что скажешь, Уильям?» — спросил Мэттью, нервно барабаня загорелыми пальцами по рулю. Уилл провел рукой по лицу. Он поправил оторвавшуюся нитку на своих заляпанных травой брюках — самой красивой вещи, которую ему приходилось надевать на похороны матери. И затем кивнул головой. Мэттью приподнял брови, переводя взгляд с дороги на серьезного парня, стоявшего рядом с ним. «Да?» — спросил он. «Да», — подтвердил Уилл. Пикап мчался по дороге, а Уилл смотрел только вперед. Не оглядываясь. Ганнибал прогуливался по церковному саду, когда к нему с легким поклоном подошел посыльный. Он взял конверт и сел на каменную скамью, чтобы прочитать его. Это был его час досуга между утренней службой и дневными занятиями. Он прищурился, глядя на бумагу, слишком белую в ярком полуденном солнце. Это было наспех написанное письмо. Он узнал чернильные каракули Сестры Розамонд. Мать Уильяма Грэма покончила с собой, гласила надпись. Ганнибал Лектер скомкал записку в руке, закрыл глаза и глубоко вдохнул. Ветерок донес аромат цветущих первоцветов. На его просьбу уйти епископ поджал губы и нахмурил брови, но разрешил, и Ганнибал вернулся в маленький городок три дня спустя. Его первой остановкой был дом Грэмов, но там никого не было. Он стучал и стучал в облупленную входную дверь, пока, наконец, не сдался и не обошел дом сзади. Он поискал взглядом скорчившегося мальчика среди розового сада, но там не было никого, кроме грязи и начала цветения. Ганнибал ушел с наступлением осени, и уже наступила весна. Уилла нигде не было. У Сестры Розамонд был урок в самом разгаре, когда он ворвался в ее класс позже в тот же день. Ее глаза расширились от страха и раздражения, извинившись перед своими благодарными учениками, она вышла с ним из здания школы. «Спасибо за твое письмо, Сестра», — сказал он, потому что это было необходимо. Она натянуто кивнула. «Это и трагично, и благословенно одновременно», — сказала она. Услышав это, он навострил уши и почувствовал, как в нем начинает закипать ярость. «Почему ты зовешь это благословением?» «Потому что с тех пор, как они приехали в этот город, в этой семье не было ничего, кроме трагедии и греха. И я думаю, нам всем станет намного лучше, после их ухода.» «Ухода?» — мужчина не понял. «Где Уилл?» — тут же спросил он. Она, казалось, удивилась, что он еще не знает, и в ее ответе прозвучал едкий смешок. «Он ушел в день похорон своей матери, Отец Лектер, ваш предполагаемый святой. Сбежал со своим грязным работником». Ганнибал сжал ткань в кулак, в попытке сдержать свой гнев. «Куда именно он убежал?» Сестра Розамонд равнодушно пожала плечами, ей явно уже наскучил эта дискуссия. «Я точно не знаю, святой Отец. В воскресенье среди прихожан ходили слухи, что они отправились срезать стебли сахарного тростника на Западном побережье . Жить вместе во грехе. Не могу сказать, что я удивлена. Этот мальчик всегда был грязным, как внутри, так и снаружи. Я не понимаю, почему ты когда-либо…» Она задохнулась, когда Ганнибал прижал ее к стене школьного здания, и ее спина сильно ударилась о кирпичную кладку. «Скажешь еще хоть одно слово против Уилла Грэма, и, клянусь Богом, это будет последнее, что ты скажешь в своей жизни», — прошипел он, прижимая локоть к ее горлу. Мужчина, в священнической одежде, давил на ее шею, пока она не стала колотить его по руке своими мясистыми ручищами, а затем отпустил ее. Не оглядываясь, он зашагал прочь, его шаги были яростны, как раскаты грома. Монахиня прижала руку к горлу и смотрела, как он уходит. Затем вернулась в класс и подозвала одного из своих учеников. Его волосы были растрепаны пыльным весенним ветром, и она намеревалась преподать ему урок.