Thorns / Тернии

Они сели на поезд, и в вагоне, в который их запихнули, было душно и тесно, и Уилл боролся с приступами тошноты, прижавшись лбом к окну. Мэттью не сказал ему, как долго продлится поездка, но они ехали уже два дня подряд, и Уилл почти ничего не ел и не пил. Мэттью, похоже, это не беспокоило, но Уилла, помимо тошноты, донимала ещё головная боль. Однажды, когда он упомянул об этом, ему сказали, что он драматизирует, поэтому остаток поездки он молчал, свернувшись калачиком на своем сиденье и обхватив себя руками. Наконец, они прибыли. Когда они вышли из поезда, воздух был горячим и влажным, одежда Уилла мгновенно прилипла к коже, а кудри безвольно упали на глаза. Мэттью не жаловался на ужасающую влажность, поэтому Уилл тоже промолчал и позволил отвести себя в дешевый мотель, который Мэттью забронировал заранее. Было так жарко, и Уиллу стало так плохо, что, как только он переступил порог, он рухнул на кровать. Он услышал смех Мэттью, а затем почувствовал, как тот всем весом падает рядом с ним на матрас. Когда он почувствовал руку на своей спине, он застонал в знак протеста. “Слишком жарко”, – сказал Уилл. “Тебе следует привыкнуть к этому”, – сказал Мэттью, просовывая руку под рубашку Уилла и проводя ею вверх по его влажной коже. “Здесь всё время так”. Уилл не ответил, только снова застонал от горя. Он почувствовал острую боль в обнаженной спине, там, где Мэттью ударил его. “Не ной, красавчик”, – отругал он. “Если тебе жарко, то тебе лучше снять одежду”. Уилл напрягся. Он знал, что это неизбежно, когда соглашался присоединиться к Мэттью, но каким-то образом позволил себе забыть. И теперь реальность была перед ним, или, скорее, позади него, когда Мэттью стянул пояс брюк Уилла с бедер и навалился на него всем своим весом. Он ничего не мог сделать, кроме как закрыть глаза, вцепиться в простыни и постараться не заплакать вслух, когда почувствовал, как твердый член Мэттью трется о его зад. Он согласился на это, не так ли? И, в конце концов, какая разница, что делали с его телом? В конце концов, он был всего лишь оболочкой, его душа давно умерла, свернувшись клубочком в почве розового сада. “Это как трахаться с трупом”, – пожаловался Мэттью после того, как втиснулся внутрь. “Двигайся, красавчик”, – потребовал он. Уилл пошевелился, но не издал ни звука и ни разу не открыл глаза. Он страдал молча, как всегда, и всем своим разбитым сердцем желал, чтобы за его спиной был Ганнибал. Но это никогда не был бы Ганнибал. Когда Мэттью закончил, он скатился с кровати и оделся. “Нам придется поработать над этим”, – сказал он. Они оставались в мотеле около недели, “работая над этим”, пока Мэттью однажды не объявил, что его работа по вырубке сахарного тростника обеспечена. Уилл оставался в мотеле, за который будет платить в течение следующих шести месяцев, в то время как Мэттью отправлялся работать в поле. “Что мне делать?” – спросил Уилл, и Мэттью раздраженно вздохнул. “Ты будешь ждать меня здесь, Уильям”, – сказал он, как будто объяснял это сто раз. Он почти ничего не объяснял. “А я навещу тебя, когда смогу”. “Но что буду делать я?” – снова спросил Уилл, когда Мэттью направился к двери со своим чемоданом. “Что я должен делать здесь один в течение шести месяцев?” “Ждать меня, красавчик”, – вот и всё, что сказал Мэттью. Он крепко поцеловал его в губы, а затем ушел. Уилл закрыл дверь и сел на кровать. Иногда ему казалось, что он проводит в ожидании всю свою жизнь. Он привык к этому. Месяц спустя Уилл заболел. Он был ужасно сильно болен. И он был один в маленькой комнате мотеля, слишком слабый, чтобы открыть окна или включить прикроватную лампу. У него поднялась температура, и юноша едва мог сдерживать глотки воды, которые пил, хотя даже оторвать голову от подушки было для него победой. Однажды в порыве отчаяния он попытался дозвониться Мэттью на поля сахарного тростника, но тот был на работе и так и не перезвонил на сообщение, оставленное для него Уиллом. Он думал, что умирает. На пятый день своей болезни он впал в бред. Сквозь лихорадочный туман ему показалось, что он видит Отца Ганнибала, приближающегося к нему на ложе болезни, на его смертном одре. “Мой Уилл”, – прошептал призрак, благоговейно поглаживая Уилла по голове. “Ганнибал”, – прохрипел Уилл, у него пересохло в горле. Его воображаемый священник приложил прохладную ткань к его лбу и поднес холодную воду к губам, чтобы он попил. Когда Уилл согнулся пополам, его вырвало на пол. Но нежные руки обхватили его и перенесли в ванну. Его вымыли и высушили, и когда он почувствовал, что его опускают обратно на кровать, это были свежие, сладко пахнущие простыни. После этого разум Уилла почернел от эха голоса Ганнибала у него над ухом, говорящего ему отдохнуть. В комнате было светло, когда он приоткрыл глаза. Уилл застонал. Все его тело болело. Его мучала жажда и голод, а еще он был безумно слаб. Но он был жив. Почему он был жив? “Ты проснулся”, – произнес голос в дверях ванной, и Уилл чуть не свернул себе шею, чтобы посмотреть. Там стоял он, невероятно реальный, вовсе не призрак, а плоть, кости и медово-светлые волосы. “Отец”, – сказал Уилл. Его голос был слишком усталым, чтобы быть чем-то большим, чем тихим шепотом, но его все равно услышали, и Ганнибал подошел и сел рядом с ним на кровать. Он держал Уилла за руку в своей, с грустной улыбкой на лице. “Уилл”, – сказал он. “Что ты.. как ты нашел меня?” – спросил Уилл. Он задавался вопросом, не было ли это частью лихорадочного сна, или он умер, и это был рай. Разве Ганнибал не был бы там, если бы это были небеса? Он сжал руку, державшую его, так сильно, как только мог, что было совсем не трудно. “Я слышал о твоей матери”, – ответил Ганнибал тихим и осторожным голосом. “А потом я узнал, что ты уехала на Запад. Я должен был увидеть и убедиться, что с тобой все в порядке”, – сказал он. “Мне потребовалось много времени, чтобы разыскать тебя. Прости”. “Мэттью ушел, а я заболел”, – жалостно произнес Уилл. “Это чудо, что я появился вовремя, Уилл”, – сказал Ганнибал, и Уилл мгновенно отпустил его руку. “Не говори мне о чудесах”, – сказал он священнику. “Не говори мне, что Бог послал тебя сюда, чтобы спасти мою жизнь”. “Уилл”, – начал Ганнибал, но мальчик перебил его, его вновь вспыхнувший гнев придал его мышцам силу. Он приподнялся на кровати и подумал, что может упасть в обморок, но удержался, прислонившись головой к стене. “Почему ты вообще здесь?” – он спросил. “Зачем пришел сюда, Ганнибал?” “Я хотел увидеть тебя, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке”, – ответил Ганнибал. Но даже произнося это, он знал, что этого будет недостаточно. Не для призрачно-бледного юноши в постели, дрожащего от праведного гнева. “Как ты смеешь”, – сказал Уилл, отталкивая руки, которые снова потянулись к нему. “Как ты смеешь бросить меня, а потом говорить, что беспокоился обо мне!” “Пожалуйста, Уилл”, – попытался Ганнибал, но это было бесполезно. “Да кем ты, черт возьми, себя возомнил?” – заорал Уилл. “Почему ты не оставишь меня в покое? Ты сделал свой выбор. Я говорил тебе, что ты пожалеешь об этом. Но это не моя проблема, Отец. Мне не нужны твои чудеса, или твой Бог, или твои молитвы. Я только хочу, чтобы ты ушел!” Ганнибал встал с кровати. “Уилл, я никогда не хотел, чтобы что-то из этого произошло”, – сказал он. “И все же мы здесь”, – холодно произнес Уилл. “А теперь убирайся к чертям собачьим из моей комнаты”.