Грехи юности моей ... не вспоминай ... Господи! (Пс. 24)
— Не забывай перед кем стоишь. И мужчина будто получив отрезвляющий удар, опустил голову в извинении молчаливом и сделал шаг в сторону, чтобы не заслонять вид на миловидную девушку. Чон к своим годам повидал множество девушек и женщин, но эту, стоящую в черном пиджаке, накинутом на плечи чисто символически поверх блузки и в юбке длиной до середины голени, с глазами совсем еще детскими, блестящими страхом и неуверенностью, с утонченными чертами лица безусловно красивыми, но далекими от зрелости… он не мог охарактеризовать. Она была неописуема простыми словами, выше всяких описаний. Чон смотря в ее миловидное личико осознал, что его настиг ступор. Таким он становился перед единой женщиной, такого невольника сотворить из него могла только она одна. И гнев неподвластный и неумолимый будто испарился, подобно мареве. — Прошу прощения за неудобства, которых мы предоставили, - голос словно мед лился медленно, утопив в некой неге. Чон самого себя со стороны видел, стоящего невольника под чарами этой девчонки. Но поделать со своей участью ничего не смог. — Этот поздний визит никак не скрасит мой лик в ваших глазах, к сожалению, другого выхода я не отыскала, кроме как явиться сейчас с просьбой о личной встречи, — девушка неловко удерживала лацкан пиджака одной кистью, заглядывала в глаза черные, безжалостные и видимо наивно полагала сыскать в них милость? Чонгук точно не скажет, он плох в наивности людей. То, что девочка за душой имела нечто необъятно светлое и крайне глупое, в этом у Чона не водились сомнения. Мгла, которая прочно проглотила его, всегда чутко отзывалась к свету. — Ким Мирэ, дочка главы третьего округа, Ким Минсо, — коротко представилась она, и внутри Чона нечто сильно кольнуло. Он осознал, что убьет эту заблудшую душу, так ярко запечатлевшуюся в его, полудохлой и гнилой. Именно сейчас Чонгук понял, что свой свет он потеряет дважды. В номере стояла тишина, верный слуга Беса. Он восседал на диване с вышивкой по шелку, накинув для приличия легкий халат на плечи, оставив голым изрисованный чернилами торс. Он курил с прищуром, не спуская цепкого взгляда с тонкой фигуры, скромно занявшей противоположный диван. Внутри бурлило темное, всепоглощающее зло в чистом виде, готовое запачкать эту невинную жертву обстоятельств. Чонгуку приходилось прикладывать колоссальное количество усилий, чтобы не сорваться. — Папа не оценит мой визит к вам, — искренне поделилась она, а Чон через силу прислушивался к словам, чтобы оценить эту простоту души напротив сидящей. Сложно проникаться чужим присутствием, когда во главе стола стояло единое и животное желание — растерзать. — Я рискую не только собой, но и человеком, сопровождавшего меня. По такту и этикету Чонгук уловив смысл между слов, должен был кинуться обещать, что этот визит гостя останется тайной их двоих. Но Бес с легкостью отодвинув совесть, к которой обращалась Мирэ, молчал в ответ. Чужой удел горестный его не волновал. Или он делал вид будто так оно и было. — Приход мой обоснован тем, что я хотела лично дать свой ответ насчет предстоящего союза наших домов, — Чон в меру своих скованных возможностей в спектре чувств оценил ту холодную расчетливость девушки, которая верно истолковывала суть их брака. Там о любви светлой и вечной речь не шла, обе стороны стремились лишь к выгоде партнерства. — Вопреки моему уважению к вашей семье и фамилии, которую в честь носить любой девушке, я вынуждена отказаться от предполагаемого брака с вами. Отказ свой я хотела преподнести лично, чтобы никакого осадка он не оставил во взаимоотношении наших семейств, — девушка, подобрав маленькую сумку, встала с места и склонив голову коротко на прощание, намеревалась уходить, но ее остановил пропитанный недовольством и холодом голос: — Эту глупость я прощу, она обусловлена твоим возрастом, — сам не догадываясь о том, что начиная с этого момента и за все время, пока они будут состоять в браке, это оговорка о возрасте Мирэ станет тем элементом, разглаживающим острые углы в отношениях. Которых без сомнения будет множество благодаря буйному нраву Чона. Девушка застыла на месте, опустив удивленные глаза на спокойно тушащего окурок на дне пепельницы Чона. — Переговоры любого начала ведутся двумя сторонами. — Вести переговоры не входило в мои намерения, я хотела лишь красиво преподнести свой ответ. Если вам есть чем поделиться, то я выслушаю вас, — Мирэ неуверенно замолчала, оставив тишину висеть над головами. Чон потянулся за новой сигаретой, больше ни в чем не находя покоя для своей души. Эта девушка одним своим приходом переставила все карты, смешала мысли в голове. Теперь Бес не был уверен в точности в своих догадках о Киме. Главным элементом в предполагаемом плане Минсо был его брак с Мирэ, в противном случае мотивы путались и не совпадали. Чон что-то упускал. Снова. — Вам есть, что сказать? — неловко, скованно поинтересовалась Мирэ. — Напротив, я бы хотел услышать от тебя, чем моя кандидатура в мужья не угодила? — просто чтобы заговорить зубы, пока не доберется до оголенной истины. Под чутким надзором стоящих у входа в номер охранников и самого Чона девушка опустилась обратно на твердо набитый диван. — Вопрос не в вашей силе, а в моей слабости, — подняв глубокий, чувственный взгляд на дымящего сигаретой Чона, сказала она. От сидящего напротив Чона сносило все барьеры, надменность и сила девушки, которую она показывала перед всем миром, в присутствии Чона оборачивались напускной игрой. Земля крошилась под ногами от этого властного, холодного не по-человеческим меркам мужчины. Каждый миг, проведенный с ним Мирэ утопала в непроходимом иррациональном страхе. Трусость, на что никогда не была падка девушка, до кончиков еле подрагивающих пальцев овладела ею. Мирэ не терпелось ринуться в бегство и спастись. В этом порыве для нее нет укора. — Столь сильная личность, подобно вашей не поддаст моей скромной воле. — Мне смешно, — выждав долгие тягучие минуты, сквозь дым изо рта, без доли смеха поделился он. — Выходит, мне понадобиться опуститься, чтобы соответствовать твоим убогим стандартам? Девушка вся подобралась, готовая поплатиться за чужие умозаключения. Чонгук внимательно следящий за ней, уловил все изменения и блаженство угрюмое под стать ему разошлось по всему усталому телу от осознания того, что удалось задеть. Причем за самое больное. Ему даже не потребовалось упорствовать. Какая жалость, вопреки красивому виду, фарфор был уязвим до безобразия. Поистине жалкое зрелище. — Дай угадаю кого ты видишь в роли жалкого мужа, раздавленного под твоей скромной волей, – сладко затянувшись в последний раз. — Ки? Вопрос с ответом готовым. Мирэ совсем побледнела в лице, глаза тусклыми обернулись. Кажется, даже непосильный страх, нагнетенный усилиями Чона, не мог привести ее в чувства. — Верно, — холодно, подобно ему самому. В отчаянных попытках выжить, стерпеть и продолжить свой путь. — Наследник пятого округа близок ко мне по возрасту, схож по статусу и не обделен элементарной милостью. Став его супругой, я могу вести с ним разговор, будучи уверенной стать услышанной, в отличии с вами. Молча, без вмешательств он выслушал ее нелепый лепет, чтобы следом, сразу же подписаться под каждым принесенным доводом. Таков был Чонгук, такова была судьба Мирэ. — Будь мы хотя бы малость связаны, может быть помолвкой, — буднично, будто не приговор озвучивал вовсе. — Я бы приказал вырвать тебе язык, — Мирэ явственно дрогнула напряженным телом, ее охранник у двери даже сделал шаг в сторону гостиной, но не успела его тень зашевелиться люди Чона удержали его на месте. — Чтобы передо мной больше не смела мечтать о другом. Сегодня урок преподать не удастся, но совсем-совсем скоро… — сорвав судорожный вздох из груди девушки, Чонгук произнес тише обычного. — Я возьму тебя в жены, избавиться от меня тогда не получиться. Я свое сказал, теперь свободна уходить. — Вы меня погубите, — смиренно, и с такой несокрушимой уверенностью в словах о будущем, сказала девушка, спустив стеклянные глаза на поверхность низкого стола, разделяющего их. Голос бесцветный, словно были озвучены случайные мысли. Предельно раздавленная, не добившаяся первоначальной цели визита девушка снова поднялась на ноги. Больше не став заглядывать в лицо собеседника, утопленницей пагубных мыслей, Мирэ склонила голову скромно на прощание. Больше слов не понадобилось. Сказано было даже больше, чем нужно. Он не отрицал, будто уже успел отнять ее хрупкую жизнь. Девушка себя так и ощущала убитым человеком, слабыми ногами направляясь к выходу из номера. Приход ее заимел ровным счетом никого эффекта. Усилия были напрасны. Ее персону проводили двое верных охранником до самой машины, помимо Суёна, который на эту ночь взял ответственности присмотреть за Мирэ. Стояла угрюмая тишина, как только дверь наглухо затонированного Джипа закрылась, как только девушка оказалась в салоне, Суён тронулся с места. В отражении зеркала заднего вида его чуткий взгляд зацепился в маленькое личико, бледное от страха и волнения, осунувшееся за пару часов, по сути, совсем еще ребенка, которому довелось несколько месяцев назад переступить семнадцатилетние. Печаль и глубочайшее горе, опечалившееся на ней, заставило Суёна потянуться к бардачку при первом же светофоре с красным. Оттуда он достал металлический кейс, в котором хранился дорогой и органический шоколад домашнего приготовления одной швейцарской фамилии с древними корнями в этом ремесле. Из-за жестких ограничений в рационе Мирэ в глаза не видела сладостей, не говоря об их употреблении в целом, оттого отрадой души стала долька темного шоколада с мятной начинкой, чем Суён пробыв ее личным охранником ведал. Но в этот раз вручив ей пару маленьких упаковок, он удостоился только потерянного взгляда вместо блестящих от радости глаз. Девочка эта повзрослела, казалось, за несколько минут разговора с ним. А история то только-только разворачивалась.***
Проводив Мирэ двое верных слуг, вернулись в номер Чонгука, который снова дымил сигаретой, вальяжно откинувшись на спинку дивана. Люди Чона встали перед ним, увесисто сцепив руки за спинами и опустив голову в послушании – давняя привычка военных. В ярком освещении выражение угрюмого лица Беса было хорошо видно, он, погрузившись дальше в коварные мысли все больше хмурился. С самого начала этот фарс с переговорами не сулил ничего хорошего. Чонгуку давно следовало убрать девочку и заполучить третий округ, на правах разоблачителя лжи такой кровавой и низкой, что ни одна душа не стала бы противиться его воле. Но он повременил, поосторожничал и упустил момент, теперь должен устраивать театр великого торжества, выслушивать всякие претензии и быть милым против своей натуры. — В срочном порядке отправь снайпера к дому Кима, девочка не должна успеть переступить ворота, — прикрыл глаза от притока крови к голове от нескончаемых проблем и курева. — Охранника ее тоже уберите. Молчаливые псы, кивнув в ответ на приказ, поспешили к выходу доблестно и бесперебойно выполнить его. А Бес все так же сидел будто не живой, мысленно возвращаясь к перепуганному не наигранному лицу нынешней жертвы ситуации. К своим годам Чон откровенно переел красавиц, что привлекательный и притягательный вид женщин перестал приковывать взгляд. Девочка эта была несусветно красивая, хотя детство проскальзывало в милых чертах лица, в доброте и наивности взгляда, цветок еще не распустился, но уже лишал опору под ногами. Хотя не красота совсем привлекала в ней, хоть она бесспорна, Чонгука отрезвила словно поток морозной воды на голову, эта чрезмерная сдержанность и выставленная отчуждённость. Такой с ним была мать, даже находясь на смертном одре не принявшая его на последний разговор. С того дня, когда маленький совсем, теряющий голову от переполняющего гнева адовского Чонгук стал убийцей своего родного брата, мать с ним не заговорила в один день потеряв обоих сыновей. Острый на эмоции, щедрый для злости Чонгук долго и трепетно держал обиду — единственную нить, что связывала ее с его с шестилетнего возраста до самой смерти матери. Не было ни разговоров, ни случайных взглядов. Гробовое молчание спутник его с детства не был потревожен откликом матери ни разу. Чонгук перегорел всеми фибрами души, варился сутками в котлах неодолимой смеси обиды, злости и нестерпимой ревности, но никто даже не попытался остудить его. Теперь став мужчиной, догоревший дотла в собственном горе трупом, ощутив эту родную, пронзающую до глубин не существующей души отрешенность в повадках, в речах напускных он вдруг оказался узником привычных чувств. Ни одна женщина с которым он был не возымела над ним подобного влияния, как эта совсем юная, местами глупая и наивная девочка смогла. Было жаль терять ее, так и не заполучив. Открыв усталые глаза, Чон потянулся за мобильником на столе. Номер был выбран среди быстрого набора. После первого же гудка ответ последовал немного растерянный: — Слушаю, — грубый голос моментально произнес. — Господин. — В отеле есть крытый бассейн? — Да. На крыше президентского номера. — Прикажи приготовить его. Посторонних не хочу застать, — сдержав паузу. — Вон и Тае уехали? — Да. — Приходи к бассейну, будет поручение. — Буду, господин. После смерти брата Чонгук, как и весь мир вокруг него, понял, что он зверь. Самый настоящий, кровожадный и одичалый. Сквозь года, методом проб и множество ошибок он осознал, если зверь не даётся контролю, то его нужно измотать в край. Ослабший от усталости и сонливый зверь не мог пустить чужую кровь. Верными помощниками в этом деле стали физические занятия, череда множеств тренировок, цель которых единая — измотать. С трех лет он ходил на групповые занятия тхэквондо, после смерти брата они стали индивидуальные и занимали каждые вечера, вместо трех в неделю. Отец, прощупав почву и найдя правильный выход эмоций вспыльчивого сына, добавил карате, следом рукопашный бой. К пятнадцати годам Чонгук возымел мнимый контроль над своим гневливым нравом, по вечерам пропадая в спортивных секциях. В шестнадцать он, получив черный пояс по карате, и шестой степени по тхэквондо, переключился на бокс и плавание. На спаррингах он выпускал пар, изматывал куратора и своих подопечных, которым доводилось вступать с им в паре на маты, а вода имела исключительно успокаивающий эффект. Плывя он не избавлялся от накопившегося за день комка злости, лишь отодвигал ее на задний план на короткое время, что в следствии делало его более сдержанным. Оба занятия были китами на которых покоилась его жизнь, без них он рухнул бы на самое темное дно, где змеилась злость в паре с гневом. Диагнозов ему ставили множество от психопатии до проблем с гневом и сдержанностью, но ни один доктор не смог прописать нужные лекарства, оттого он топил себя в поте на спаррингах и в морозной воде. Под морозной водой единым звуком, не доходящим до слуха, в вакууме чистейшем мысли прояснялись. Лишенный отвлекающих факторов под тонкой гладью, единая мысль далекая от разумный таранила разум. Несколько раз начав заплыв, изнывая остатки сил, Чонгук в конце вынырнул, снимая очки. План покушения был гениален, и не лишён простоты. Жертва сама нырнула в сеть, вынудив дать подобный досрочный приказ. Убив сбежавшую в темноте ночи из-под чуткого взора родителя Мирэ, к тому же застрелив у ворот фамильного особняка Кима, никто бы не решился заподозрить будущего жениха в организации инцидента. Это ведь безумие. На этой точке Чонгук с уверенностью покончил бы с планом Кима, каким бы он его ни задумал. Лишняя головная боль отступила бы, навеки оставив в покое. Но, черт, почему-то после короткой встречи с девушкой, Бес задумывался, а стоит ли игра свеч. Внутренние доводы показывали, что нет. Чонгук тяжелыми шагами вышел из воды, к нему подошел помощник, все время поджидавший у шезлонгов. На развернутые плечи Беса опустилось полотенце с рук внимательного Юна, правой руки Чона. — Позвони ребятам, — вытерев лицо краем полотенца, тяжело сказал Чонгук. — Пусть сворачивают все, — шокированный помощник перестал ступать по зеленому мрамору, мокрого от воды с бассейна. Чонгук всегда отличающийся хорошим складом ума и крайней расчетливостью никогда не давал отбоя на выполнения приказа. — Планы изменились? — Юн полез во внутренний карман солидного пиджака в поисках телефона, чтобы дозвониться до Вона или Тае до конечного выстрела. Чон не останавливаясь шел к стеклянным дверям душевых кабин. — И перенеси перелет на сегодня. Нужно домашних предупредить о скорой свадьбе. Юн кивнул коротко, прикладывая мобильник к уху, провожал сдержанным взглядом спину уходящего. — Отбой. В ответ стояла тишина.***
Мирэ возвратилась домой в состоянии абсолютной разбитости. Заботливо вручённый Ёнсу шоколад так и оставался покоиться на дне сумочки. Сон этой ночью она не сыскала, не чтимым взглядом часами изучая белый потолок. Утром предстоял совместный с отцом завтрак, после которого Мирэ ждал вылет в Англию. Усталость, непомерным грузом утягивающая в невиданные дебри печали и безвыходности, сделала свое дело — утром девушка была в пике своей уязвимости. В подобном немощном состоянии мысли трепали душу более очевидно, будущее пугало сильнее обычного. Девушка со содроганием вспоминала встречу с Бесом, сожравшего без усилий всю ее уверенность и стойкость одним едким взглядом из-под черных бровей. От него за версту чувствовалась яркая опасность, душа словно загнанная в клетку птица, билась в агонии, просясь уйти от хищного взгляда. Девушка до сих пор терялась в собственных словах и повадках, когда из дебрей сознания всплывали картинки прошлой ночи и мерещился голос холодный, без оттенка даже блеклых чувств. И с подобным человеком ей прожить всю свою жизнь? У страха не было предела от осознания собственной обречённости перед злым роком. Девушка была уверена тот, кто рьяно пытался назваться ее супругом, в конечном счете погубит ее. Ведь, власть застелет взор марлей, перекрыв истинную жестокость правдоподобными оправданиями, а власти Бес имел куда больше ее. Оттого Мирэ кидалась в отчаянии, искала спасение и разбившись разок слегла будто мертвея. Действительно перед явным фактом скорой кончины, когда убийца твой рядом терялся всякий вкус жизни. Но больше себя Мирэ переживала за участь клана, округа и отца. Брак этот ею нежеланный автоматически возносил Беса в роль преемника отца, что отдавало непоколебимый контроль над третьим округом в руки самого жестокого и неумолимого человека во всей Корее. Подобного исхода Мирэ отчаянно не хотела допускать. Наследник первого округа, глава, восходящий остальных лидеров по силе влияния и власти по всей стране, никогда не стал бы прислушиваться к тихому лепету своей супруги. Но Мирэ отчаянно нуждалась быть услышанной во имя мира в своем клане. В конце концов такова обязанность перед людьми, склонившими голову в покорности и доверии. Спускаясь медленно под лестницей, девушка подумывала поговорить с отцом за столом насчет кандидатуры сына Чонов в роли ее жениха. То, что он был спорной личностью, с неслыханной жестокостью в делах преступных, знали все и очевидного не скрыть, и девушка надеялась, опираясь на это отговорить отца от опрометчивого поступка. Стол был накрыт в саду, под тенью беседки. Стояла вопреки настрою в доме приятная погода. Пение птиц будоражили слух, свежий воздух, пропитанный благоуханием расцветшим цветам, тонкой вуалью покрывали нежную девичью кожу в паре с мягким светом от утреннего солнца. — Доброе утро, — мягко опустившись на стул с обивкой, любезно отодвинутый дворецким совсем юным в своем ремесле, но несравнимым, когда дело доходило до ведения хозяйства и хороших манер перед хозяевами. — Как вам спаслось, глава? — чинно и статно начала она разговор. Между ней и отцом всегда имелись места для вычурных манер, не пересекаемых границ и вежливости. Ким Минсу имел колоссальную ответственность перед подчинёнными, которых не выполнить без должного уважения и подчинения от окружающих его людей, среди которых числилась его дочь. Будучи воспитанной под жёстким надзором гувернанток, следом наставницами из академии Мирэ не видела в крайней вежливости в беседе со своим родителем ничего дурного. Если долго чему-то учиться, то вполне вероятно начать этим жить спустя время. Так и произошло с ней. — Ты же знаешь своего старца, — жестом приказав стоящего у стола дворецкого налить чая, начал говорить Минсу. — Сон я совсем потерял. — Как я могла забыть о вашей бессоннице, — пристыженно призналась она, от неловкости опустив глаза на голубой фарфор блюдце чая. — Жизнь в дали от дома преподносит подобные новости. Я начинаю забывать о вас, — с искренней печалью в голосе, отметила она. — Эта судьба каждой семьи, детя рано или поздно забывают о своих старших, — отпив чая, не смотря в лицо опечаленного ребёнка своего, изрёк Минсу. — Мы с тобой застали этот момент немного раньше, но что мы получили в последствии твоего отъезда? — Да, вы правы. Я поддалась минутному порыву, позабыв о том, что мне преподнесло образование в академии, — заправив непослушную прядку за ухо, немного уняв свою печаль, ответила Мирэ. Разговор почему-то с самого начала не давался должным тоном. Девушка сама была потеряна собственными словами, прозвучавшими не совсем лестной для ее персоны. — Мне передали, что в балете ты преуспела, — спустя минуту, приступив к французским тостам, поделился Минсу. — Я у станка ради красоты, — холодно отрезала Мирэ, сохранив ледяное безразличие на лице и в ровном голосе. — Кем бы не являлся доносчик, он сильно преувеличил мои успехи, — в том же тоне продолжала она, без особого интереса приступая к трапезе. Балет для нее был отрадой души среди сотни уроков шитья, вышивания и кулинарии. Балет любовь, к которой прививались к девочкам из знатных семей ради выставленной правильно осанки. Вопреки бесстрастному нраву девушки, стал единой отдушиной в стенах академии.Видимо, такая она любовь, когда всякие запреты теряли значения. — Раз ты в занятиях находишь покой, может мне стоит нанять преподавателя? — Не стоит. Мне осталось меньше трех лет обучения. Если сейчас возьму урок балета, на основные дисциплины не останется времени в расписании, — уводя разговор в другое русло, ответила она. — Потом настигнет меня свадьба, после которого совсем не будет минуты покоя. Не заботьте себя ненужными мыслями, глава. —Раз разговор зашел о браке... Девушка подняла проницательные глаза, замолчав в ожидании продолжения речи отца. Без особых усилий в ней читалось отчаяние в паре со страхом, но Минск предпочитал оставаться слепым для этих изменений в дочери. — Утром стала известна дата помолвки, — отложив столовые приборы в сторону, немного поддавшись вперед поделился Ким. — Разыграем скромное пиршество, известим всех о грядущем связи двух округов. Твое присутствие не обязателен, тебе лучше сосредоточиться на учебе. — Я не решалась спросить, — решив, что момент настал для признания сказала Мирэ. — Вы действительно уверены в наследнике первого округа? Он влиятелен, спору нет, но у каждой монеты два лика. Какого проку от его силы, если нам не дано ее обуздать? — Тебя не устроил мой выбор? — резко, прямолинейно поставив вопрос ребром. — Я соглашусь с любым вашим решением, глава, – понизив голос, блестящими глазами заглядывая в глаза напротив в надежде снискать милость. — Но сейчас я должна уточнить. Уверьте меня, чтобы сомнения перестали терзать. — К чему сомнения? — приподняв одну бровь спросил Минсу. - Чему суждено свершиться, тому нет управа.***
После завтрака с отцом, во время которого получены были неутешительные ответы на вопросы, издергавшие все нервы Мирэ, к ней подошёл Суен напоминая о скорейшем перелете. Девушка наравне с прислугой разобралась с гардеробом, собрала чемоданы и к назначенному времени была готова к долгому отсутствию в отчем доме. Ее, как всегда, провожали с почетом, но отца в момент ее ухода в доме не было. Девушка с истинным смятением в душе покинула фамильный особняк. Суен в паре с другими телохранителями были спутниками. — Простите, госпожа, — тихим и мерным голосом сказала менеджер, вслед за недавно ушедшим. Суен уже места себе не находил от внезапной задержки, всех и вся окидывая подозрительным взглядом, выискивая опасность там, где ее в помине нет. — Боюсь, что ваши билеты были переоформлены на рейс частного вида. — Могу я узнать, кто организовал подобную операцию… — Так как правила о конфиденциальности распространяются и на частные перелеты, мы не можем озвучить имя заказчика, — опустив голову девушка в форме поклонилась, тихо выговаривая, — Просим прощения за предоставленные неудобства. Мирэ получив обратно свой паспорт, обернулась к Суен: — Нужно узнать отец ли организовал частный самолет для меня, — она стянула тренчкот с плеч, вручая его моментально к стоящему за ней мужчине из свиты. — Я не могу полететь не зная, кто за всем этим стоит, — она элегантно опустилась на жёстко набитый диван в кабинете ожидания. — Я с этим разберусь. Не успел Суен дотронуться до широких дверей комнаты ожидания, она распахнулась, впустив внутрь полдюжины мужчин в черном. Вся свита Кимов насторожилась. — Кто вы такие? — громко спросил Суен, совсем не скрывая свою неприязнь и разрежённость. Из толпы на шаг вперед вышел один солидно сложенный мужчина лет тридцати или около того, застегнув пиджак, сидящий как влитой на хорошо сложенном теле, он кивнул в сторону Мирэ в приветствии. Потом взглянул в лицо расстроенного Суен, стоящего совсем рядом с ним, и низким голосом разговорил: — Чон Юн, права рука младшего Чона из первого округа, — официально представился тот. — С этого дня за младшей госпожой Ким будут представлены люди из клана Чон, и все передвижения младшей госпожи будут курироваться ими и лично мной. Мирэ обвела взглядом прибывших, все как один выглядели устрашающе и явно будут выделяться в толпе. Она не полагала, что крышка клетки так рано захлопнется, причем так тривиально. — Об этом знает глава Ким? — Суен подобную выходку чужаков принял за свой счет. Он него волнами исходила злость, рука его все чаще тянулась к поясу брюк, где хранилось холодное оружие. Особой импульсивностью Ёнсу не отличался, просто сам факт того, что его пистолет грел бок успокаивал его. — Решение принято в одностороннем порядке, если младшая госпожа распорядится, то я сообщу о смене охраны главе Ким, — невозмутимо сказал Юн, в последствии остановив взгляд на Мирэ от которой ждал ответа. — Не стоит утруждать себя, — никак не желая уступать в формальности речи, выверено нашлась ответом она. — Суен займется этим вопросом. Юн лишь кивнул головой в ответ. — Мне обязательно распускать прежний состав? — Предпочтительно. — Ладно. Суен возвращайся назад, извести отца, меня сопровождать будут эти господа, — махнув рукой в сторону стоящего Юна, спокойно приказала она. Суен всплыл словно спичка над огнем. — Но, госпожа… — Не заставляй повторяться, — опустив глаза на чашку чая, показывая для всех то, что разговор всякий подошел к концу, закончила она. Именно в этот момент третий округ потерял единственного ребенка в главенствующей семье.