Андрюша

      День сменял другой. Прошёл месяц. Миша никак не выкидывал из головы тот сон, из-за чего не мог сосредоточиться на работе. С удержкой авторитета среди некоторых классов всё по-прежнему были проблемы. И Горшок даже несмотря на это не принимал решения увольняться. Никого не слушал, в прочем, никто и не перечил ему — устали твердить одно и то же, молвили: «Делай, как считаешь нужным». Странно, однако... Но, очевидно, в скором времени наступит та самая точка кипения.       Андрей тихо наедине с собой гневался, яро недовольствовался решениями Горшенёва. Только подавлял это, не желая испортить отношения с приятелем, наоборот, старался его поддерживать. Переживает как-никак.       В течение рабочего дня Князь не видел Миху ни в одной рекреации неясно по какой причине, хотя он писал, что будет в школе. Андрюха встретил его лишь на крыльце.       – А, вот ты и появился наконец в поле моего зрения. Шапку-неведимку носил весь день? признавайся. – Дю подошёл к Горшку, спускается с ним по ступенькам. На шутку ответа не последовало. – Давай подвезу опять, м?       – Н... н... нет-нет-нет. Я к маме на работу зайти планировал просто и... Короче, Дюх, не нагруж-жайся. До завтра.       Улыбнувшись, Мишаня уходит к остановке, стоящей неподалёку. Князев уезжает к себе домой.       Горшенёв чуть ли не вечно какой-то замкнутый, зажатый что в разговорах, что при встречах, что при обоих случаях. Мама его — светлый и добрый человек, навряд ли кричала или била; тогда, может, дело в отце, если тот при жизни был слишком строгим и порой жестоким в воспитании? Михаил о Юрие Михайловиче толком и не рассказывал ничего. Или в детстве (в школьные годы или в детском саду) кареглазый подвергался издевательствам со стороны сверстников? хотя Горшок рассказывал, что мог обидчикам и накостылять хорошенько, хулиганил часто. Приврал или правду говорил? Хм... по Мише сейчас и не скажешь, что он раньше являлся ещё тем непослушником.       Когда видишь или вспоминаешь эту замкнутость, боязливость, потерянность, смотришь в эти по-детски мальчишеские невинные глаза, при этом понимаешь, что человек — всё ещё глубоко внутри беззащитный ребёнок, то внутри становится как-то не по себе. Как он держится? Андрей иногда мечется из угла в угол: «Нет, я не могу стоять в стороне! Надо помочь... мне так его жаль», «Хотя... он человек взрослый уже, наверное, разберётся сам» — и не знает, какую позицию занять окончательно. Князев по неволе даже на работе вспоминает о Михе и может забыть, о чём говорил на уроке; старается отложить такие думы до конца рабочего дня.       Может, стоит как-нибудь вновь попытаться поговорить с Горшком, предложить свою помощь и просто... просто стараться быть рядом? Определённо.       Подложив телефон под ухо, Андро разогревает обед и готовит кофе. Гудки, гудки, гудки... и нет ответа. Княже звонил ещё раз — исход такой же. СМС-сообщения тоже результата не принесли. Похоже, Михаил занят. Или телефон разрядился, или почему-то разговаривать не хочет. Андрей перестал спамить и стал верно ждать какого-либо ответа.       Горшенёв в это время добирался до детского сада, где работает мама, ибо одному ему не хотелось дома сидеть несколько часов. А Князю Мишаня не отвечал потому, что мобильник на самом деле разрядился.       В самом здании детсада царствовала тишина, только из приоткрытых окон слышался заливной смех и крики. Татьяна Ивановна находится где-то на улице со своей группой. Михаил вышел во двор детского сада и достаточно быстро нашёл мать.       – Привет, Мусь. – темноволосый обнимает её нежно, несколько секунд держит и отпускает.       – Ну привет, привет. – Таня ответила взаимностью. – Как на работе? Всё также нескладно?       – Угу, – мыча, Мишка досадно кивает, – доработаю до Нового Года и, нав... верное, уволюсь.       – Это будет правильным решением, сынок. Я тебя поддерживаю и, думаю, Андрей тоже. Он у тебя хороший друг.       «И единственный. К сожалению».       До вечера Горшенёв просидел на работе с Татьяной. Михаил наблюдал за детьми, однако играть с ними отказывался; проверил большое количество тетрадей, успел порисовать; ну и, конечно же, разговаривал с матерью о всяком.       Домой они прибыли только в семь часов, поскольку пришлось зайти в магазин за продуктами. В квартире Горшок поставил телефон на зарядку и заметил ряд уведомлений от Андрюхи, весьма удивлён. Миша набирает номер коллеги без задней мысли.       – Андрюш?.. – неожиданно выплёвывает Миха, – ты чего звонил? Срочное что-то? П-пр-прос-сто... просто я... телеф-фон разрядился, вот... и... ну...       – А-а-а-а-а, вон оно как! – Горшенёву что-то стукнуло в голову, и он подумал, что Князев на него обиделся, но умолчал. – Я хотел бы поговорить с тобой насчёт кое-чего... пока не могу сказать, насчёт чего именно. Я предлагаю тебе прийти завтра ко мне на ночёвку, как раз следом и суббота идёт. Поговорим наедине, не против? М?       Мишка не понимал: к чему такая секретность? но возражать Андрею не стал, а то мало ли...       – Не против, что ты.       – Вот и славненько. До встречи, лохматик.       Диалог окончен.       Миха навязчиво вспомнил сон со смертью матери и снова запереживал. А вдруг он всё-таки окажется вещим? Если не сейчас, а чуть позже? Казалось бы, чушь собачья! но она назло не перестаёт грызть парня: не хочет, не отпускает.       Татьяна, как только сын вошёл на кухню, сразу обратила внимание на его обеспокоенное состояние.       – Мишенька, скажи пожалуйста, почему ты опять такой смурной? Что случилось?       – Сон... сон дурной приснился, не более...       – Что ж там такого ужасающего, раз ты... сколько... месяц или около того ходишь озабоченный?       Михаил не хочет рассказывать подробно — очевидно почему.       – Да ну, ерунда всякая...       Надо бы по-хорошему сменить тему. Только не о чем говорить.       Есть перехотелось. Горшенёв попил кружку чая, покурил сигарету, допроверил оставшиеся тетради и опосля завалился на кровать.       Сон был крепким, но недолгим. Все «благодарности» уходят к будильнику. Хотя это и есть его сущность — пробуждать людей, таких непредсказуемых существ, в назначенное время. На что злиться-то? Не на что.       Наверное, единственное, что бодрит Мишу, это то, что сегодня наконец-таки состоится ночёвка у Андрея. Как бы не хотелось — придётся вытерпеть несколько часов, иногда надрывая гортанные связки до хрипа.       Идя к своему кабинету, Горшенёв видел самых ненавистных ему учеников, а те даже не соизволили сказать элементарное «здравствуйте» или хотя бы кивнуть головой в знак приветствия, только и смеялись вслед.       Первый урок (для Михи, а так по расписанию школы второй) поначалу шёл спокойно: дети сидели тихо, кому было неинтересно слушать тему — те сидели в телефоне. А вот уже начиная с середины... школьники то ли зверина обожрались, то ли что ещё; в общем, начали устраивать хаос: плевались бумажками, кричали кто громче нецензурные слова и выражения, а также и смнли обзывать преподавателя. Горшок повернулся к ребятам: лицо его выражало жуткое недовольство. Что же сейчас будет?       – Ну и кто это делает? М?       Молчание, разбавляющееся ехидными и подлыми смешками. «Предатели» прям взяли и вышли так сразу. Нет. Ни черта подобного.       – Смешно кому-то... Я УЖЕ написал на один класс докладную, отказался от них. Хотите добиться того же самого? Или вам проще ДВОЙКИ поставить в ряд без разбирательств?       И опять ответа нет. Горшенёв подуспокоился, сел на место и продолжил объяснять материал, наивно полагая, что если припугнуть ребят, то они просидят без лишнего вздоха до звонка на перемену.       Увы, Миша слишком прост. Затишье было недолгим. Подростки вновь забезобразничали, и на этот раз Михаил не выдержал — ушёл из кабинета. Неужто он позабыл о советах «поставить авторитет»? А, возможно, и просто не хочет...       Горшок сел на лавку и понуро склонил голову, подперев её вспотевшими от стресса ладонями. Из одного из соседних кабинетов кто-то вышел, сел рядом и сказал: «Чё, довели опять?» — Андрей, гад смазливый. В ответ Миха качнул постыдно башкой вниз-вверх и попросился пересидеть два окна у Дюхи. Князев согласился, не поддержал насчёт обзывательств в этот раз, вздохнул. Княже ушёл. Прозвенел звонок на перемену. Разновозрастная ребятня сочится из кабинетов, как гной. Горшенёв проходит в свой и замечает на доске белую неаккуратную надпись капсом: «БЕЗЗУБЫЙ ЗАДОХЛИК». Глупость какая. И это пишут четырнадцатилетние или пятнадцатилетние дети, которые, казалось, уже должны были повзрослеть. Михаил молча стёр эту несуразнтцу, отряхнул руки о джинсы и сел за стол.       Также неспокойно прошли и последующие два урока. Голос только сел ещё больше и, соответственно, говорить стало труднее. Горшок приходит в кабинет к Князеву и обнаруживает, что никого нет: ни учащихся, ни учителя.       Вскоре мелькнул Андрюха, который, махнув головой, безмолвно скомандовал: «Заходи.»       – А о ч... чём ты хотел со... со мной... погов-в-вори... ить? – любопытствует Мишаня, зайдя в комнату и осев на одной из первых парт.       – Хм, вот так я тебе, думаешь, и скажу обо всём... – то ли уж слишком задумчиво, то ли как-то строго произносит Княже. – Чего ты в учительской в этот раз не сидишь, когда окно?       – Да не хочу просто.       Горшенёв сел на самую последнюю парту первого ряда. На литературы Михаил проверял небольшую кучу тетрадей и успел за пять минут до конца урока посидеть в телефоне, отдохнуть. Иногда наблюдал за взаимодействиями Дю с учащимися. Может, научиться чему. В прочем, вряд ли Горшок продержится хотя бы до новогодних выходных.       Немного позже ребята приехали к Князеву в квартиру. Миша набрал номер мамы — нужно было ей сообщить о прибытии к Андрею.       – Алло? Я у Андрюхи уже. Да... да, да, да. Всё, Мусик, люблю-целую. Пока.       – Мусик? Ты в отношениях всё-таки состоишь?       – Чё? Нет, типун тебе на язык! Я маму так наз-з-зываю пе... периодич-чески...       – Ха, – удивился Князь, – забавно. – ушёл делать обед.       Миша посчитал ухмылку Андрея за издёвку. Но утаил это.       Пока на кухне готовится еда, Миха в который раз проходится по знакомой площади. В комнате Княжича на кровати лежала большого размера рубаха с необычным существом, пнём-головой. «О! надену-ка я! – смекнул в своей голове Горшок, вмиг влившись в одёжку. – Смотрится, как мешок картошки, но ладно.»       Дюха, застав приятеля в таком образе, залился смехом — уж больно забавно на его взгляд Мишутка смотрится в этой рубашке. Походит со своими растрёпанными волосами на домовёнка Кузю.       А Горшенёв стоит, как оглушённый, вкопанный, будто ничего не понимает, и пялится на Князева, чувствуя что-то странное: в груди теплеет, щекочет; ему нравится смотреть на улыбку, прищуренные от неё глаза — это всё максимально странно для дружбы. Это неправильно. Так быть не должно...       – Мих, скриви рожу или улыбнись! Хочу тебя запечатлеть на память!       Темноволосый давит смущённую беззубую улыбку. Камера щёлкнула. Андрей убрал телефон и краем глаза ему нечто, скорее всего, почудилось: он мельком словно заметил что-то на запястьях Горшка.       – Миш, покажи руки. – спокойно просит русый.       – Чё, блин? – Михаил делает вид, что недоумевает, – за каким хером?       Князев поглощал весь порыв недовольства, что пылал внутри. Он молча схватил Мишку и развернул его запястье к себе. На бледном кожном покрове друг под другом лежат маленькие шрамы: какие-то из них бледные-бледные (давние), какие-то — тёмно-красные (недавные, понятное дело). «Ну, серьёзно? серьёзно, блять?!» – Андрей бранился у себя в голове, но не желал этого выплеснуть на друга, который и так ходит как забитый гоблин.       – Мишут, – Княже тяжело вздыхает, садится напротив, бережно держит Горшенёва за ладони и уже с сочувствуем смотрел в очи. – я понимаю, что тебе тяжело морально. Я переживал в самом начале то же самое. Но, блять... вот это самоповреждение тебе НИКАК не поможет. Лучше высказаться близкому кругу: мне, Татьяне Иванне. Да хоть рыдай! Только говори нам, что тебя беспокоит, и мы обязательно поможем тебе. Наверное, тебе лучше будет уволиться из той школы и устроиться работать в другую. Или идти в универ какой-нить и учиться на другую специальность. Потому что, по-моему, без обид, преподаватель — не твоя профессия; там надо проявлять строгость, а ты... ну, сам знаешь. – Дю примолк. – Не подумай, что я тебя оскорбляю.       – Фить! ну тебя... я наоборот ценю твою поддержку. Спасибо, дружище, – улыбнувшись, Горшок обхватывает Князя и прижимается, как к родному.       Товарищи застыли в таком положении. Андрюша машинально завёл руку в чащу мягких смольных волос, начав водить ею по голове; а Мишке-то и вон как нравится: глаза закрылись, хриплое дыхание становится похоже на мурчание. Чудной он человек, однако.