Стены

Прошла неделя, а Нурлан всё никак не мог понять, что же на него нашло тогда в палате, и почему он начал душить Лёшу. Он пытался вспомнить их разговор и то, из-за чего он впал в такую ярость. По его воспоминаниям, Лёша не сказал ничего сверхъестественного. Он, как обычно, нарывался, только в тот раз что-то пошло не так. И это что-то сидело у Нурлана внутри. Никогда раньше Нурлан не реагировал так на слова или действия других людей. Он по жизни был спокойным и дружелюбным, совсем не вспыльчивым и жестоким. Не то что поднять на кого-то руку, он практически даже не матерился. С детства его воспитывали хорошим и послушным мальчиком, который должен был учиться и заниматься спортом, чтобы не было времени связываться с сомнительными компаниями. Потом это «должен» перекочевало за ним в медицинский университет, а затем начало сопровождать его и в работе. Всё в его жизни должно было идти по размеренному и продуманному пути, без ярких всплесков и бурных эмоций. Свидания с девушками на старших курсах университета, знакомство с родителями одной из них, свадьба и тихая семейная жизнь, чередующаяся историями болезней его пациентов в психиатрических больницах. Он должен был быть образцовым студентом, доктором, мужем и, в целом, членом общества. Лёша по сравнению с ним был почти полной противоположностью — постоянно матерящийся, шокирующий всех вокруг своими выходками, плюющий на общественные нормы. Ещё и нетрадиционная сексуальная ориентация как огромный яркий бант на всём этом букете. С самого начала Нурлан пытался не спрашивать самого себя, какие эмоции в нём вызывали постоянные Лёшины приставания, если их так можно было назвать, и намёки на сексуальную связь. Никогда раньше Нурлан не думал о гомосексуальных контактах, а особенно применительно к себе. Он, конечно же, проходил в университете теорию, когда рассматривали психические нормы и гомосексуальность, но на практике сталкивался с этим впервые. Ещё и в такой форме — когда его самого рассматривали в качестве объекта сексуального влечения. С одной стороны, многие Лёшины слова с пошлыми намёками звучали для Нурлана странно, а с другой, они вызывали в нём непонятное для него самого влечение. Он очень много думал о Лёше, пытался применять разные теории, которые помнил из университетских курсов, только с этим пациентом ничего не работало. Он вёл себя так, что Нурлан не мог однозначно сказать, норма это или нет, и как ему найти подход к Лёше. Нурлану было по-прежнему стыдно за то, что он сорвался. Во время всех трёх сеансов, которые Нурлан пытался провести на прошлой неделе, он просил Лёшу простить его и говорил, что больше не сделает ничего подобного. Просил его поговорить с ним, но каждый раз Лёша сидел и смотрел мимо него пустым взглядом, не отвечая ни на какие вопросы. Нурлан видел, что с ним было всё в порядке, он просто полностью закрылся от врача. Нурлан понимал, что был сам виноват во всём, что происходило, но, кроме этого, он не мог понять и принять то, что Лёша сделал в столовой, своими руками лишив себя свободы после выходки со стеклянным бокалом. Что дополнительно ухудшало сложившуюся ситуацию, так это ненавистная головная боль, которая вернулась через некоторое время, как Нурлан перестал разговаривать с Лёшей. Он отчётливо помнил, что все те дни, когда они общались, его голова отдыхала от нытья и гулкого набата. Когда же Лёша перестал с ним разговаривать, она снова постучалась в виски и затылок. Каждое утро Нурлана на этой неделе начиналось с приёма обезболивающего, а после обеда ситуация ухудшалась. Нурлан пробовал делать лечебную гимнастику, менял дозы медикамента, старался больше спать и меньше думать о Лёше. Вот только всё это совсем не помогало. Боль была мучительной и постоянно преследовала его. Нурлан стал замечать за собой, что во время совсем сильных приступов боли он стремился найти Лёшу, хотя бы взглядом, чтобы посмотреть на него и проверить, станет ли ему легче. Нурлан ограничил свои визиты к другим пациентам и уменьшил время работы над отчётами и документами. Его работа страдала, потому что он абсолютно не мог сосредоточиться. И в этот очередной день голова непрерывно гудела ближе к вечеру, будто на неё надели металлическую кастрюлю и со всей силы начали колотить по ней чем-то тяжёлым и тоже металлическим. Сосредоточиться хоть на чём-то было просто невозможно. Кидая невнятные проклятья то ли небесам, то ли Лёше, Нурлан быстро встал из-за стола и решительно направился на его поиски. Ни в столовой, ни в общей комнате для пациентов его не было. Выйдя уже совсем быстрым шагом на улицу, Нурлан осмотрелся по сторонам, продолжая массировать пальцами виски, чтобы сфокусироваться хотя бы так. Среди нескольких прогуливающихся человек нужного ему пациента не было. Нурлан выругался вслух, чего тоже раньше не замечал за собой, и направился в сторону корпуса, в котором находилась Лёшина палата. В коридоре не было ни санитаров, ни пациентов, и Нурлан без стука практически ворвался к Лёше в комнату. Тот сидел на своей койке, прислонившись спиной к стене, и тихо напевал какую-то песню. — Что ты со мной делаешь? — Нурлан подошёл вплотную к кровати и с нетерпением посмотрел на него. — Я? — в глазах Лёши читалось неподдельное удивление. Он перестал петь и отстранился от стены, садясь ровнее. — Потрудитесь, блять, обьяснить, доктор, — это были его первые слова Нурлану за долгое время. — Что ты делаешь с моей головой? — Нурлан опустил руки, продолжая сверлить Лёшу с недовольством во взгляде. — Я ничего с ней не делал, — Лёша встрепенулся, и удивление на лице сменилось ироничной ухмылкой. — Вы тогда здесь ясно дали понять, что Вас не интересует моё ебало, доктор. Нурлан постоял несколько секунд, внутренне прислушиваясь к своим ощущениям и подтверждая самому себе, что гул в голове начал затихать. — Когда мы с тобой разговариваем, моя голова не болит, — он нахмурился и впился недовольным взглядом в Лёшу. — Может ты просто ищешь предлог, чтобы побыть со мной наедине? — Лёша наклонился к нему ближе и усмехнулся. — Это пиздец как приятно. — Тебе приятно, что у меня болит голова? — снова непонятно откуда взявшаяся злость расплывалась внутри вязкой липкой субстанцией. — Нет. Мне приятно, что тебе становится хорошо рядом со мной, — Лёша придвинулся ближе на край койки. — Вы можете сколько угодно говорить про традиционные ценности и всякую прочую ебанину, но тебя ко мне тянет. Можно отбросить всю эту хуету о врачебной этике, о твоих моральных принципах, и сделать то, что ты давно хочешь, — Лёша придвинулся вплотную к Нурлану, который стоял возле койки, и облизнул губы. — Ты знаешь, что меня не интересуют мужчины. Нурлан говорил одно, а сам всеми силами пытался сдерживать сильные эмоции внутри — беспричинную злость, сильное раздражение и плохо контролируемое желание. В голове вертелись Лёшины слова: «Спорю на месяц в смирительной рубашке, что Вам никто никогда не отсасывал так, как я смогу». Ему в принципе никто никогда не отсасывал. Секс с женой был до банальности традиционным — под одеялом и с выключенным светом. Никаких экспериментов и острых ощущений. Нурлану было стыдно признаться самому себе, но многие Лёшины слова будоражили его воображение и заставляли выйти из зоны комфорта. — Можешь пиздеть кому-то другому. Я вижу, как ты на меня смотришь. Ты никогда не смотришь так на женщин пациентов. И спорю, что даже, блять, на свою женушку ты так не смотришь, — Лёша приподнял с вызовом бровь и довольно улыбнулся, заметив, как вспыхнули глаза Нурлана от слепой ярости. — Не смей говорить о моей жене, иначе пожалеешь. — Действительно, её можно пожалеть, — Лёша не унимался и продолжал провоцировать. — Ей не светит то, что ты хочешь сделать со мной. — Закрой свой рот! Не смей упоминать её своим грязным ртом. — Уже на рот мой покушаешься? — Лёша широко улыбался. — Не сдерживай себя. Ты же хочешь выпустить пар? Давайте, доктор. Прямо в этот грязный рот. Обещаю, я не буду кусаться. Не откушу тебе самое ценное. — На колени, — у Нурлана в голове будто щёлкнул выключатель «хорошего мальчика», и он больше не пытался себя сдерживать. — Заставь меня, — Лёша склонил голову набок и рассмеялся. — Сначала нарываешься, а потом хочешь съебаться в кусты? — маты непроизвольно вырывались наружу, и ему это нравилось до безумия, Нурлан сам себя не узнавал. — Я сказал, блять, на колени! Он схватил Лёшу за смирительную рубашку на груди, в которой тот уже ходил больше недели, стащил его с койки и с силой дёрнул вниз, опуская на пол перед собой. Пальцы судорожно расстёгивали брюки, отодвигали вниз бельё и в спешке вытаскивали твердеющий член. Нурлан абсолютно не отдавал отчёта своим действиям. Перед глазами было только лицо Лёши с горящим безумным взглядом, широко открытым ртом, который и в таком положении каким-то образом умудрялся ухмыляться. Одна рука Нурлана сжимала с силой светлые волосы на макушке, а вторая — уже направляла крепко стоящий член в рот пациента. Лёша не сопротивлялся, стоял на коленях перед врачом и позволял тому загонять себе в рот толстый мощный ствол, который блестел в тусклом свете палаты от его слюны. Нурлан схватился обеими руками за его голову и двигался быстро, в наваждении, проталкивал член глубоко. Ощущал чужие мокрые губы на своей возбуждённой плоти, чувствовал, как они сжимались, пытаясь сильнее её сдавливать, чтобы доставить максимальное удовольствие. Одиночные спазмы в горле и гортанные хрипы, которые Лёша иногда издавал, Нурлана не смущали. Он остановился на несколько секунд, чтобы насладиться зрелищем. Лицо Лёши покраснело. На щеках блестели дорожки из непроизвольно катившихся слёз. Его губы и подбородок тоже блестели, но только от слюны и смазки. Он неровно дышал, но продолжал и сейчас улыбаться своей безумной широкой улыбкой. — Давай, блять, доктор. Ты же хочешь этого. Ты такой же, как и я. Давай глубже. Лёша приблизился к торчащему перед лицом члену и начал лизать гладкую блестящую головку как мороженое. Обхватывал её плотно губами и посасывал, быстро водил языком по маленькой дырочке, из которой продолжала сочиться смазка. Нурлан прикрыл на время глаза и снова с силой вцепился пальцами в чужие волосы. Матерился вслух, рычал и выпускал одиночные низкие стоны. Внутри снова будто что-то щёлкнуло, и Нурлан взялся большими пальцами за уголки Лёшиного рта, раскрывая рот шире, чтобы протолкнуть член ещё глубже, в самое горло. Крепко держал его за челюсть и прижимал головой к краю койки. Он начал быстро и резко вдалбливаться в тесное влажное пространство, насаживая Лёшину голову на свой изнывающий от возбуждения орган глубже и жёстче. Чувствовал до этого не испытанное острое удовольствие, как оно нарастало с каждым разом внизу живота, простреливало вспышками вдоль позвоночника, сводило пальцы на ногах и делало веки неподъёмными. Нурлан пропускал мимо ушей чужие хрипы и клокотание в горле, не видел обильно текущую слюну, которую Лёша не успевал глотать, слёз, струящихся по щекам из-за спазмов в горле, и вздувшихся на раскрасневшейся шее вен. Нурлан отчаянно гнался за освобождением, которое вскоре настигло его и с силой выплеснулось где-то уже не в его вселенной. Простояв в оцепенении с закрытыми глазами какое-то время, Нурлан начал возвращаться в реальность. Не смотря на Лёшу, Нурлан вытащил пальцы из его рта, быстро коснулся светлых растрепавшихся от интенсивных движений волос, машинально засунул почти осевший член обратно в штаны и, ничего не сказав, пошёл медленно к двери. Он вышел в пустой коридор и прикрыл дверь за собой плотно. Только зайдя в свою комнату в корпусе для персонала, он подумал, что всё то время, пока он пользовался чужим ртом для удовлетворения своих больных фантазий, дверь в палату была открыта, и внутрь мог зайти кто-угодно. У Нурлана было такое ощущение, как будто он был вдрызг пьян, когда находился у Лёши в палате, а сейчас — полностью протрезвел и с ужасом выхватывал из памяти обрывки воспоминаний, как воспользовался беспомощным пациентом. Что было хуже ужаса, который его охватил, так это осознание того, что ему всё произошедшее понравилось, и он хотел ещё. Он хотел не жену, не абстрактную женщину, а именно одного конкретного мужчину, того самого безумца. Нурлан сел на своей кровати и закрыл лицо руками. Сколько бы он ни пытался спрятаться от того, что сделал, перед глазами стояло довольное лицо Лёши, которое твердило: «Ты такой же, как и я».