Синтагма и Корифей

      В тот вечер Сьюзан отыскала её на удивление быстро; помогла Джейн встать с пола и долго держала её в своих объятиях, по-родительски приговаривая:       — Ну почему ты вечно куда-то убегаешь? Почему ты так сильно хочешь сбежать. Джейн молчала. Она была не в силах даже поднять руки; устало положила лоб на чужое плечо, стараясь совладать с остатками неведомых чувств, рассеивающихся у неё в груди. Казалось, будто между нелепостью их танца и её стыдливым побегом прошла тягучая, омерзительная вечность, оставив после себя землистый привкус на языке.       Вокруг неё хлопотали, за неё беспокоились; и оттого ей становилось всё хуже. Ей хотелось замереть испуганным зверем, чтобы её просто перестали замечать. Чтобы её история перестала быть важной.       — Где твой пиджак? Боже мой, ты же пила не больше моего.       Сьюзан было ни к чему так вести себя, думала Джейн. Ей незачем было старательно заглаживать пробуждённую в Джейн вину. В такие моменты никто не виноват, им обеим нужно всего лишь немного подождать – и всё обязательно станет по-прежнему.       — Джейн, твоя шея… — сквозь беспокойство в голосе Сьюзан пробежала слабая усмешка, — и что за таинственный незнакомец подарил тебе эти поцелуи?       — Скажешь тоже, — Джейн рассеянно засмеялась, осматривая в зеркало темнеющие следы. — Наверное, аллергия.       Их дружба родилась из искренности. И каждый раз, когда Джейн пыталась что-то умолчать — Сьюзан мгновенно это замечала, и в её глазах проскальзывал тот самый игривый укор, с которым Джейн была не в силах состязаться. Она заметила этот укор и сейчас — но понятия не имела, какую правду может предложить взамен.       Ей так хотелось завершить эти тягостные мгновения, заставить время пойти чуть быстрее, чтобы вечер скорее подошёл к концу, и Джейн могла остаться наедине со своим стыдом.       — Ну что? — с мягким напором сказала Сьюзан, легко сжав своими пальцами её ладонь. — Нас там уже заждались.       — Прости меня.       Сьюзан помолчала чуть дольше нужного, сморгнула странную отрешённость и широко улыбнулась:       — Ты что говоришь такое. В следующий раз вместо извинений говори мне две фразы: раз — “Ты — бестактная грубиянка”, и два — “Сьюзан Уильямс, с вас на сегодня достаточно выпивки”.              Остаток вечера прошёл смазано, как неинтересный фильм. Кажется, Сьюзан привезла её домой и уложила в кровать. Потом была долгая, беспокойная ночь.       Во сне Джейн оказалась в мёртвом лесу. Её окружили высокие, выше её головы, иссохшие стебли, похожие на кукурузу. Она шла и шла вперёд, и от каждого её движения в воздух поднималась крупная, медного цвета, пыль. Пыль набивалась в горло, слепила глаза; грубые листья хлестали её по лицу и рукам, оставляя мелкие, саднящие порезы.       Она вышла из этого царства сожжённых цветов так же неожиданно, как и оказалась в нём, как бывает только во сне. Под ногами хрустела, трескаясь, земля; в небе совершали свой медленный танец два чужеродных солнца. Пейзаж казался незавершённым, словно забытая художником картина. Здесь не хватало жизни. Не было ни людей, ни дорог, ничего. Только выжженная до горизонта равнина.       На горизонте плавящимся от жары миражом возвышался город. Город тянулся к солнцам замысловатыми линиями мраморных башен, сияющими точками летательных аппаратов, прозрачной лёгкостью огромного купола, что низводил монументальный пейзаж до дешёвого сувенира — стеклянного шарика с искусственным снегом. Только вместо снега в воздухе висела назойливая, скрипящая на зубах пыль.       Джейн смотрела на город, как на старого друга — с необъяснимой ранящей нежностью. Такое случается, когда случайно находишь забытое детское фото. Родители еще молоды, а ты еще даже не научился говорить, и мир остаётся в воспоминаниях яркими рассыпающимися картинками.       Подул ветер: сухой, жаркий, жалящий. Откуда-то извне к Джейн неожиданно пришло понимание: этот город, её старый друг, однажды её предал. Когда-то очень давно.       “Они забирают всё, — посторонний голос зазвучал где-то позади, вторя её горьким мыслям, отзываясь покалыванием в пальцах, — влагу у воздуха, жизнь у земли, время и пространство у Вселенной. Они берут, берут, берут, и никогда не дают ничего взамен. Их жадности нет конца.”.       Её взгляд опустился под ноги: то, что она приняла за чешуйки иссушенной земли, оказалось разбитыми, раздавленными черепами. Вместе с мурашками пришла страшная мысль: этот мир не погиб в одночасье. Этот мир умирал в муках, словно от средневековой пытки — его высушивали, обирали, уничтожали. Маленький островок жизни на горизонте теперь представал паразитом, высасывающим соки у своей родины. Так крысы едят собственных детей. Бездумно, яростно, подчиняясь лишь древним инстинктам. Там, за хрупким хрустальным шаром, пряталась смерть.       Джейн проснулась в слезах, переполненная горем и ужасом. Часы на прикроватном столике показывали полночь — она проспала целые сутки. Джейн провела остаток ночи за книгой и крепким кофе, и хватилась телефона только к утру. Он нашёлся в кармане брюк, красноречиво мерцающий отсутствием пропущенных звонков и уведомлений. Тогда Джейн с грустной усмешкой подумала, что если бы она внезапно исчезла, то её, наверное, хватились бы только утром понедельника. Её тихая жизнь, в конце концов, имела свои недостатки.              ***              Наступили последние учебные дни перед Рождеством. Холл гуманитарного факультета привечал нарядными ёлками и мерцающими гирляндами, а на статую мыслителя у входа кто-то надел красный колпак. И только полные бессонной тревоги лица студентов напоминали о том, что впереди ждали экзамены, мысль о которых была одинаково невыносима и ученикам, и преподавателям.       — На выходных обещают шторм, — Сьюзан держала поразительно большую чашку с кофе двумя руками, — подумать только, в канун Рождества! Худшего сценария не выдумаешь.       Они сидели в маленьком университетском кафе; Джейн запоздало завтракала морковным пирогом. С утра был экзамен у первокурсников. Они, дрожа, запинаясь, пересказывали ей сюжеты древнегреческих пьес, спутанно объясняли проблематику “Орестеи”, силились нащупать повторяющиеся мотивы в “Одиссее”. В конце Джейн, по обыкновению, задавала каждому студенту один простой вопрос:       — Расскажи, что тебе запомнилось больше всего из моих лекций в этом семестре?       В этот миг обычно даже самые слабые, незаинтересованные студенты находили свой голос, открывая перед Джейн любовь к литературе, словно старинную шкатулку. Так она повышала им итоговый балл. В этот раз вышло по-другому. Каждый второй студент, почти не задумываясь, горячо отвечал:       — Ваша дискуссия с профессором О была очень интересной. Было бы здорово устраивать такие мероприятия почаще!       Вот и теперь, в кафе, Джейн неосознанно возвращалась к этим идентичным ответам. Присутствие Эдварда становилось незримым; он существовал в чужих вопросах, в студенческих отзывах, в отблесках света на окнах факультета естественных наук. И отсюда строился парадокс: Джейн не понимала, откуда в ней столько интереса к человеку, о котором она совсем ничего не знает. И который знает о ней слишком много.       — Всё ясно, профессор Андерсен, — легко пожурила её Сьюзан, — снова витаете в облаках. Ладно, мне пора вести надзор за студентами на экзамене у Джонсона. Свидимся!       Она чмокнула Джейн в макушку и была такова. Казалось, Сьюзан успела позабыть об их неловкой игре в “правду или действие” на свадьбе у Эми.       “Или я думаю об этом слишком много”, — ужалила мысль.       Аппетит куда-то исчез. Пришло время второго экзамена.              Джейн вошла в аудиторию чуть раньше, чтобы разложить на партах экзаменационные листы — сегодня второкурсники будут писать итоговое эссе. Когда она закончила, то заметила на преподавательском столе книгу — классический томик древнегреческих мифов. Джейн взяла его в руки, открыла заложенную красной атласной лентой страницу. Её взгляд тут же привлёк заголовок:       “Дафна и Апполон”.       К горлу подкатила горечь. Этот миф, вероятно, был одним из самых молодых в древней Греции — история о нифме, которую преследовал влюблённый бог, из-за чего она обратилась лавром, служила красивой обёрткой для почитания этого растения как символа Апполона.       “Даже после того, как ты сбежала, он завладел тобой, присвоил твоё естество”.       В кармане завибрировал телефон. Джейн взяла его, чтобы обнаружить сообщение от скрытого номера:              “Сегодня в 18:30. Аудитория 128. Важно”.              Время, отведённое на эссе, превратилось для Джейн в тягостную пытку. Она мучительно старалась отыскать связи между книгой и приглашением. И, всё же, смутное ощущение неизвестного возрождало в ней этот предательский интерес; тайное любопытство уничтожало любой страх.       Она старалась не торопиться, когда экзамен подошёл к концу. Аккуратно сложила студенческие эссе в папку, поставила напоминание о проверке — сегодня после восьми. Взяла в аппарате с напитками колу. Она пила медленно, с подспудным наслаждением заключенного, выбравшего последний в жизни обед. Лица проходящих мимо неё студентов понемногу прояснялись: скоро они будут свободны, пусть и на пару недель.       В оставшиеся полчаса она прогуливалась по заледенелому внутреннему дворику, вдыхала морозный воздух, играя сама с собой в игру “не думай о белой обезьяне”: пыталась вообразить, что это была простая ошибка, случайно отправленное сообщение, сюрприз от коллег в честь конца семестра. Но там, на подкорке, несмываемой печатью покоилась мысль — это он. Всегда был только он. До тебя больше никому нет дела в таком больном, извращенном контексте.       Пусть выбор места, отчего-то, выглядел не в его стиле. Обычно эту маленькую аудиторию использовали для дополнительных занятий, и любой студент мог взять ключи, чтобы позаниматься в тишине. Хотя иногда там и устраивались тайные студенческие попойки и секретные свидания, преподаватели обходили это место стороной, выстраивая негласные границы со студентами.       Когда Джейн зашла внутрь, то увидела Эмму. Она стояла у окна и легко вздрогнула, услышав открывающуюся дверь. Джейн испытала одновременно облегчение и разочарование: теперь это была игра совсем иного толка.       — Добрый вечер, профессор Андерсен, — произнесла Эмма, — я рада, что вы не побоялись прийти.       — Не очень понимаю, к чему такая конспирация, — с улыбкой отметила Джейн, прикрыв дверь за собой. Если Эмме хотелось ей что-то объяснить, рассказать, то пусть это останется между ними, до самого конца, без лишних ушей.       Эмма помедлила, словно пробуя на языке правильные слова.       — Что вас связывает с Эдвардом О? — выпалила она, глядя на Джейн во все глаза. Казалось, она сама испугалась собственной прямоты.       В груди Джейн что-то ухнуло вниз. Разбилась маленькая фарфоровая статуэтка, где хранился тайный ключик. Она думала — почти превратив эту мысль в пророчество — что кто-то узнает, догадается, обнаружит; но это всё ещё казалось мелким, глупым, неважным: преподаватели могут общаться, звонить друг другу, бросать пространные намеки. Взрослые же люди, пусть и общаются совсем по-детски, оставляя записки в школьном шкафчике, наблюдая в столовой, дергая за косички. В этом не было ничего неправильного — пусть и казалось таковым так сильно, что желудок сводило приступом страха. Другое дело — что связывало Эдварда и Эмму? Джейн попыталась представить, что её лучшая студентка, всё-таки, решила ей признаться, и приготовилась действовать исходя из этих правил.       — Ну, — Джейн пожала плечами, — мы коллеги, однажды он посетил мою лекцию, мы общались пару раз. Скажу, что преподаватель из него и правда замечательный. А что стряслось?       — Я нашла у него в столе это, — Эмма подошла ближе, протягивая Джейн маленькую пленочную фотографию; кажется, они были популярны пару десятков лет назад. Такие полароидные фото нужно было трясти, чтобы пленка быстрее проявилась.       Джейн взяла фото и увидела на нём себя. Себя вместе с Эдвардом. В незнакомой, чуждой ей обстановке. И чем дольше она рассматривала фотографию, тем сильнее возрастала тревога; на Джейн была полосатая водолазка — в её гардеробе не было такой одежды. Эдвард стоял чуть дальше, приобнимая Джейн за плечи — и она могла поклясться, что не встречала его ни на одной академической вечеринке, и если бы такое фото случилось, то Сьюзан бы точно от неё не отстала.       Фон был размытый, словно фото сделали в спешке, случайно; Джейн не смотрела в камеру, держа в руках высокий бокал, улыбаясь кому-то за кадром; Эдвард же — наоборот — смотрел в объектив чрезвычайно внимательно. И улыбался — просто, легко, как на тех самых постах в его инстаграме. Обычный, рядовой человек. Это лишь кадр, сделанный на случайной вечеринке.       Ирреальность фотографии вызывала тошноту, давила на переносицу подступающей мигренью. Джейн сглотнула, стараясь не выдать тревоги, но Эмма, похоже, сразу заметила изменения в её лице:       — Вы проводили время вдвоем? Я спрашиваю это не из-за осуждения, ваша личная жизнь меня не касается.       — Нет, нет… — Джейн помассировала висок, делая глубокие вдохи, пытаясь остаться здесь, не терять ощущение момента. Всё это было так неправильно. — Говорю же, я не знаю о нём ничего. Что-то не так?       “С ним. Что-то не так с ним”, — хотела добавить следом, но Эмма словно предвосхитила её слова.       — Профессор Андерсен, я решила встретиться с вами, потому что только вы заметили, что у меня… был не самый легкий период в жизни. У вас хорошо получается замечать странности в людях. Наверняка вы уже заметили, что с Эдвардом О что-то не так. Об этом я и хочу поговорить.       “Господи. Умница, умница Эмма Смит, я никогда не сомневалась в тебе”.       — Хм. Допустим, — Джейн продолжала держать дистанцию. — Напоминаю, что у тебя должны быть очень серьезные подозрения, чтобы предъявлять обвинения преподавателю. Иначе тебя могут исключить. Поверь мне, в этих стенах исключали и за меньшее.       — В том-то и дело, профессор Андерсен… У меня нет сильных доказательств. Но я хочу рассказать вам свои опасения. Вы позволите?       Джейн лишь кивнула. Эмма помедлила, собираясь с духом, и заговорила:       — До вас наверняка дошли слухи, что Эдвард О имеет непосредственное отношение к тому, что профессор Аткинс уволился.       — Что он его убил. — Джейн нахмурилась.       — Да, — голос Эммы дрогнул. — Но я решила узнать об этом подробнее. На странице Аткинса в фейсбуке не появлялось новых постов ровно с той даты, когда в должность преподавателя вступил Эдвард. Это кажется глупым совпадением, верно? Но что, если я скажу, что все аккаунты Эдварда созданы ровно в тот же день? Его виртуальный след обрывается полгода назад. Как будто он ни разу не выступал на конференциях, не выкладывал свои работы в публичные онлайн-библиотеки, не оставлял комментариев. Как будто его никогда не существовало. Так не бывает. Ну, в современном мире.       — Эмма, я понимаю тебя, — начала Джейн, пытаясь подобрать подходящие слова, — но я ничего не могу сделать. Представь, если я приду к руководству и скажу им об этом? Как они посмотрят на меня?       — Я не прошу у вас предъявлять официальные обвинения, нет, — голос Эммы набрал силу, стал твёрже. — Я хочу, чтобы вы помогли мне в этом расследовании.       — Расследовании? Это ты создала тот самый тред на студенческом форуме?       — Да, и он превратился в полный провал: все начали спорить, а потом и вовсе пришли фанатки Эдварда и заспамили доску его фотографиями. Я прошу вас о другом. Пожалуйста, посмотрите контакты Аткинса в вашей внутренней базе. Пообщайтесь с его женой, с коллегами, профессорами. Если я буду это делать, меня точно исключат. И ещё. Эдвард утверждает, что он учился здесь, верно?“Откуда ты об этом знаешь?”       — Да, он говорил об этом.       — Найдите бывших преподавателей Эдварда. Вас ждёт ещё одно неприятное открытие.       — Какое?       В дверь забарабанили так яростно, будто собирались её выломать. Джейн и Эмма переглянулись — они подумали об одном и том же человеке.       — Эй, — послышался сиплый старческий голос, — есть там кто? Если я еще раз замечу, что вы там распиваете или курите всякую дрянь, я вызову полицию прямо на факультет!       Это был консьерж. Недавно здесь поймали компанию студентов с самокрутками, и теперь старик Ватсон был единственным, кто нарушил это старое, как мир, соглашение о неприкосновенности сто двадцать восьмой аудитории.       — Ох, мистер Ватсон, это профессор Андерсен! Я тут занимаюсь репетиторством, — громко соврала Джейн, — мы скоро уйдем, не беспокойтесь! И здесь никто не курит.       — Хмм, — на той стороне двери задумались, — допустим, я вам верю! Но голос уж больно молодой. Отметьтесь у меня, когда домой пойдете, профессор. Ха, профессор!       — Хорошо! Доброго вечера!       Эмма бросила быстрый взгляд на Джейн: в нём читалось уважение и благодарность.       — Думаю, на сегодня всё. Если вы захотите связаться со мной, просто напишите на тот самый номер. Не разговаривайте лично.       — Тогда верни мне ключи. Я передам их Ватсону. А тебя тут не было.       Эмма коротко кивнула, и в ладони Джейн оказался одинокий ключ.       — Спасибо, — произнесла она, не поднимая глаз, — спасибо, что доверились. Это очень важно. Я… я не хочу, чтобы кто-то ещё пострадал.       — Я понимаю.       Перед тем, как Эмма сделала шаг из аудитории, Джейн окликнула её:       — Постой. Скажи мне кое-что. Ты спала с ним?       Эмма улыбнулась, неопределенно пожав плечами. В её глазах блестела загадка.       — До свидания, профессор Андерсен.       Дверь захлопнулась. Джейн ещё некоторое время побыла в опустевшей аудитории, усевшись на краешек стола, задумчиво покусывая ногти. Ей казалось, что в этой истории, в том, что рассказала Эмма, оставалась некая недосказанность. Что Эмма оставила ей пространство для интерпретаций, для поиска части ответов. Но почему — этого Джейн понять не могла.       Она и в самом деле умела читать людей. Она сразу догадалась, что с Эдвардом что-то не так. И, всё же, инстинкты предали её, стоило ей примешать к рациональности низменные чувства. Неужели с Эммой произошло то же самое? И она раз за разом подвергала сомнению собственные выводы, стремясь найти самый безопасный, обезоруживающий ответ? Вдруг Джейн для неё — просто инструмент для проверки гипотезы? И Эмма так же мечтала, чтобы Эдвард оказался самым обычным человеком, которого угораздило очутиться среди неприятных обстоятельств и слухов. И что самым большим грехом в его жизни были неподобающие связи со студентками.       Джейн уже знала, что это не так. И его моральная чистота никогда не окажется правдой. Ей было очень страшно от мысли, что стоит ей начать свое расследование, как перед ней откроется полная картина, и это заставит её испытать к нему отвращение. Понимание надвигалось на неё неумолимо, как цунами после землетрясения.       Но пути назад не было, как не было шанса закрыться, оградиться от этой истории, остаться посторонним наблюдателем. Джейн снова посмотрела на фотографию в своей руке. От неё разило неправильностью, её хотелось смять, сжечь, выбросить, избавиться от неё навечно.       — У меня не будет иного шанса доказать тебе, что ты не ведешь в этой игре.              ***              — Хэй, ты идёшь? — спросила Сьюзан, и Джейн вспомнила, что сегодня, вообще-то, был последний учебный день. Завтра канун Рождества, а это значило, что сегодня в университете пройдет большая вечеринка для преподавателей.       Последние несколько дней Джейн разрабатывала план. Оказалось, что доступ к базе данных для преподавателей имел несколько ступеней: и Джейн не удалось добыть всю нужную информацию об Аткинсе и Эдварде О. Здесь не было данных об их опыте работы, экстренные контакты тоже были закрыты. За обедом Джейн узнала, что полный доступ есть только у деканов и кадрового отдела:       — Сама понимаешь, — буднично бросила тогда Сьюзан, — я как-то хотела выйти на одного красавчика, который тут практику проходил, так они хранят их данные лучше, чем Пентагон, честное слово. Пришлось знакомиться лично, никакой романтики!       Так Джейн выяснила, что кабинеты кадровиков всегда закрываются на ключ, а ключи выдаются исключительно под роспись. Оставался один вариант: кабинет Джонсона. Джейн пробирала дрожь только от мысли, что ей придётся нарушить заведенный порядок вещей, прокрасться в его чертоги, сесть за его стол, оказаться в его шкуре. Она также знала, что если ее поймают, то она отделается лёгким выговором, поскольку никакие правила не действуют в предрождественский день: это была старинная университетская традиция, чтобы преподаватели хотя бы раз в году вновь почувствовали себя студентами.       Однако Джонсон праздники не любил. И всегда покидал факультет раньше в такие суматошные дни. Джейн сама удивилась тому, как много ей известно о Джонсоне. А ещё она удостоверилась, что он из неких соображений никогда не закрывал кабинет на ключ. Похоже, он был уверен, что ни у кого не поднимется рука осквернить это место своим неположенным визитом. И он был прав, до сегодняшнего дня. Джейн собиралась стать первой, кто решится на вторжение в его неприкосновенную обитель.       — Нет, прости, — пробормотала Джейн в ответ, вернувшись в реальность, — кажется, у меня поднялось давление. Похоже, я ужасно вымоталась за эти дни. Столько экзаменов у меня никогда не было…       — Понимаю, подруга, — ответила Сьюзан, но в её глазах поселилось странное разочарование — как будто она решила, что это всё из-за неё; это всё из-за того случая на свадьбе, — как знаешь. Если что, возвращайся в любой момент. Мы тут точно до глубокой ночи будем.       Они попрощались, и Джейн отправилась к выходу, по пути свернув на лестницу, ведущую к кабинету Джонсона. Сейчас ей казалось, будто она переступает через некую основополагающую границу человеческой морали, что если она, всё-таки, решится на этот поступок — она будет не лучше Эдварда. Или даже хуже, если окажется, что это всё — плод воображения её студентки. Но любопытство было столь велико, что страх осуждения оказался погребён под более подходящими к ситуации мыслями: удастся ли ей узнать пароль, не встретит ли она случайного наблюдателя, не наделает ли шума. Но в коридорах было сумрачно и тихо; все уже давно разошлись по домам, или отправились прямиком на вечеринку.       Пароль к компьютеру Джонсона удалось выяснить на удивление легко: он был написан на ярком стикере, приклеенном к монитору на рабочем столе секретарши. Похоже, у старика часто случались заминки с техникой.       Джейн осторожно переписала пароль себе на тыльную сторону ладони — ей не хотелось оставлять хоть какой-то электронный след, пользоваться собственным телефоном. Кабинет, в самом деле, оказался незаперт: Джейн вновь оказалась в самом нелюбимом месте университета. Внутри была кромешная тьма. Джейн прикрыла дверь и включила фонарик на телефоне, стараясь не создавать впечатления, будто внутри кто-то есть. Путь до рабочего стола, казалось, занял целую вечность: Джейн ступала тихо, будто лишнее движение могло вызвать некоего духа-хранителя этого места, который напустит на неё смертельное проклятие. Но за дверью царила тишина, и Джейн расслабилась, стоило ей оказаться в кресле декана.       Она посидела пару мгновений, прислушиваясь к мерному тиканью часов, и осторожно набрала пароль. Монитор засиял, впустив Джейн в чужой компьютер. Ей хотелось воспользоваться моментом, заглянуть за кулисы жизни декана, но она смогла сдержаться и кликнула на иконку университетской базы данных.       Набрала фамилию: Аткинс. Однофамильцев было трое, но Джейн сразу нашла нужного. Взяла со стола ручку, осторожно записала контактные данные его жены, поизучала, с кем он писал совместные научные работы, уточнила их телефонные номера: цифры постепенно заполняли её запястье синими чернилами.       Сердце бешено колотилось, гоняя по телу адреналин: Джейн никогда в жизни не ощущала себя настолько напряжённой. Она, обращённая в слух, наконец, написала последний запрос: Эдвард О.       База данных показала одного человека. Он в самом деле закончил этот университет: она записала годы его учебы. Он и вправду работал в “Гугле”: ей удалось найти контактный номер его бывшего руководителя. Он выпустил несколько научных работ: Джейн поняла, что Эмма не смогла их найти, поскольку поисковики принимали его фамилию за инициалы, обрушивая на искателя потоки чужих научных статей со схожими темами. Казалось, что Эдвард выбрал такую фамилию шутки ради, в стремлении запутать того, кто решится найти о нем хоть крупицу информации. Но Джейн не сдавалась: выяснила номера его университетских преподавателей, уточнила коллег по факультету. Теперь ей будет, чем заняться на праздниках.       Она осторожно выключила экран компьютера и очутилась в темноте. Сделала пару глубоких вдохов, и медленно, почти на ощупь, двинулась к выходу, чтобы не обозначить светом фонаря своего присутствия для возможного наблюдателя.       В коридорах царила все та же молчаливая темнота. Джейн закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, позволив себе, наконец, задышать полной грудью: в голове шумно стучала кровь, с висков рекой лился пот, как будто она только что вышла с самого первого в жизни разбора полётов от Джонсона, когда была ещё студенткой.       “Ну, вот и всё, мисс Андерсен, ты справилась”, — успокоила себя Джейн и зашагала вперёд, всё ещё чувствуя предательскую напряжённость во всём теле.       — Собираетесь пропустить рождественскую вечеринку? — раздалось позади, очень-очень близко.       Джейн замерла. Как глупо с её стороны было решить, что он не узнает. Что спустит её маленькое расследование на тормозах. Внутри всё запротестовало, она почувствовала легкий укол злобы: она не собиралась бояться, она не обязана отчитываться перед ним.       — Тот же вопрос могу задать и вам, профессор О, — Джейн повернулась, очутившись прямо перед Эдвардом, на расстоянии одного вдоха, — насколько мне известно, вечеринка в соседнем корпусе.       — Не люблю шумные мероприятия, — он улыбнулся одними глазами, — знаю, что из-за этого меня уже окрестили бог весть кем. Как, всё-таки, важна социализация, не находите?       — Жаль, что вы не любите вечеринки, — она постаралась улыбнуться как можно дружелюбнее, не собираясь затягивать разговор, — тогда до встречи после каникул, профессор О.       — Постойте.       Его рука проворно, но мягко схватила её за кисть. Большой палец аккуратно приподнял краешек рукава ее свитера, обнажив наспех написанные цифры. Джейн похолодела, замерла. Как можно быть таким неуместным?       — Вижу, сегодня вам повстречалось много ухажеров, — произнес с веселым сарказмом, — надо же, и все как на подбор академики.       Джейн высвободила руку, шагнула назад. Она рассматривала Эдварда, пытаясь уловить в его лице недобрые намерения, но встретила лишь странное, неподходящее к моменту участие, слабую улыбку. Сбежать сейчас будет невежливо. Да она и не хотела сбегать.       — Вам что-то от меня нужно?       — Кое-что, — он немного наклонил голову, всматриваясь в её лицо. — Точнее — фото. В заднем кармане ваших брюк, кажется.       — Скорее, это я должна спросить у вас, зачем вы держите фото со мной в ящике своего рабочего стола.       Глупость момента усиливалась с каждой проходящей секундой. Эмма просто была влюблённой студенткой. И это служило оправданием её пылким порывам, желанием разоблачить взрослого мужчину в преступлениях, которые он не совершал. А что до Джейн — она была готова поверить во что угодно: в заговор тёмных сил, в библейский апокалипсис, в руки по локоть в крови — лишь бы не признаваться себе, что единственное доказательство, которое было у неё на руках — Эдвард думал о ней так же часто, как и она думала о нём. Возможно, даже чаще.       — Нехорошо забирать чужие вещи. Но я прощаю. Хотите узнать, откуда я взял фото?       — Ни к чему. Это подделка.       — Как скучно. Если пойдёте со мной, узнаете. — Он протянул ей руку. — Обещаю, я вас не съем. Здесь повсюду камеры, следят за каждым нашим шагом. Не выйдет, даже если бы я в самом деле решил вами поужинать, — он притворно вздохнул, не сводя с неё глаз.       “Здесь повсюду камеры…” — что, если она уже попалась, когда решила проникнуть в кабинет Джонсона. Её заметят и уволят с огромным скандалом. Это всё меньше походило на маленькую проделку, как представала Джейн эта история в начале. Адреналин улетучивался, и его место заполнял обыкновенный страх. Из неё вышел совершенно отвратительный секретный агент.       Она взглянула на его открытую ладонь — ей показалось, что это уже происходило. На мгновение она подумала, что все эти дневные мысли, полные ужасных подозрений о человеке, стоявшем напротив, были порождением не пугающей реальности, но иного, куда более древнего страха. Страха близости. Джейн не хотела снова терять. Не хотела терять веру в других, не хотела терять себя в других людях.       Его глаза, впрочем, были неизменны — неспокойные, слишком внимательные, полные тьмы.        Инстинкты кричали — беги. Она положила ладонь в его руку — пальцы почувствовали знакомое тепло — казалось, это уже происходило с ней. Твёрдая, шершавая ладонь, руки путешественника — странное чувство в её груди, похожее на взрыв маленькой звезды. Он знал, что ей нужна эта неизвестность.       Он вёл её через коридоры — и это тоже случалось, случалось, случалось; непроходящее дежавю билось в её груди бесконечным прибоем неведомого моря. Мысли Джейн, впрочем, занимали только собственные шаги.       Они вошли в пустующую аудиторию: ряды парт, книжные стеллажи, портрет Шекспира над интерактивной доской. Отсутствие света превращало это место в пограничное пространство, где можно было легко совершить переход между мирами, оказаться в другой реальности.       Эдвард отпустил её, подошёл к окну, поманив за собой. Джейн не торопилась идти за ним следом. Он остановился рядом с окном, глядя куда-то вниз, заложив руки за спину.       — Сейчас здесь будет разыгрываться удивительный спектакль. Будет очень обидно, если кое-кто его пропустит.       Джейн подумала, что если бы она была Красной шапочкой, то давно уже сгинула бы в пасти страшного волка. Любопытство одерживало над ней верх, снова и снова, и Джейн, поколебавшись, подошла к Эдварду, остановившись рядом. Она проследила за его взглядом и встретила сияющие окна соседнего корпуса. Там, в просторном зале, уже собирались преподаватели; они со смехом обсуждали последние новости и делились впечатлениями от проведенных экзаменов, пили шампанское и праздновали конец очередного семестра. Джейн подумала, что вот так обычная жизнь и проходила мимо неё: словно за стеклом, отдаваясь лишь слабыми бликами на коже. И даже когда окажешься внутри — стекло не исчезнет.       Взгляд Джейн задержался на одинокой блондинке в тонком бежевом свитере; она стояла поодаль, неловко держа в руках непочатый бокал с вином, и выглядывала глазами кого-то, словно ожидая.       — Это я, — пробормотала Джейн, — у неё даже свитер такой же. Решили разориться на шоу двойников, чтобы произвести на меня впечатление, профессор О?       Ответом была лишь короткая усмешка. Эдвард продолжал смотреть в окно, и Джейн сдалась, вернувшись к наблюдению, пусть вся эта ситуация и казалась ей страшно нелепой.       Наконец, к Джейн за окном подошёл человек, в котором безошибочно угадывался Эдвард. Расстояние между ними стремительно сокращалось, пока они, посторонние Джейн и Эдвард, не обнялись, и в этих объятиях было нечто более интимное, чем встреча старых друзей. А потом зазеркальная Джейн поцеловала Эдварда. И всё сразу встало на свои места.       — Что это за ерунда, — прошептала Джейн, — это какая-то дурацкая шутка?       — Это обыкновенный пример многомировой интерпретации, — он отошёл от окна, сел на край ближайшей парты, скрестив руки. Его глаза изучали Джейн, ловили каждую её эмоцию с терпеливостью охотника на бабочек, — примерно полгода назад та, другая Джейн решилась на некое действие, которое изменило ход времени, нарушило движение атомов, и создало две ветки реальности. Отсюда — такое забавное развитие событий.       — И, стало быть, это все ведет к тому, что вот эта фотография в моем кармане попала сюда из некоего параллельного измерения, где мы вместе ходим на вечеринки и весьма неплохо проводим время, да?       — Можно и так сказать, — Джейн только сейчас заметила, что Эдвард не надел очки. Его лицо будто лишилось маски, и теперь лучилось каким-то порочным самодовольством, — можно сказать, это просто сувенир из далекого путешествия.       — О, вот, значит, как, — она закивала, сдерживая растущую злобу, — и как часто вы любите промышлять путешествиями в те реальности, где местная Джейн Андерсен более сговорчивая?       — Какие глупости вы говорите, — он рассмеялся. — У меня же есть вы. К тому же, в этих путешествиях всё заканчивается не очень приятно…       Лукавство пропало из его взгляда, и Джейн, вглядываясь в поселившуюся на его лице темноту, могла поклясться — он не лгал. Это не было тщательно продуманным представлением; это не было насмешкой, не было игрой.       — …вы умираете. Раз за разом.       Джейн, стараясь сдержать дрожь, медленно повернулась к окну.       — Я бы не советовал этого делать.       Зазеркальная Джейн лежала на полу, под ней расползалось алое пятно. Её шею рассекала кровавая полоса, глаза безжизненно устремились куда-то вверх. Она была мертва. Джейн смотрела на свой труп. Это было невозможно осознать, как нельзя представить пять измерений. Рядом с ней — Эми, мисс Уотерхаус. Сьюзан. Все они были мертвы.       Следующие мгновения показались ей вечностью, замедленной, заевшей пленкой: Эдвард, зазеркальный Эдвард, стоял посреди тел. Он был собран, напряжён, двигался медленно, не отрывая взгляда от некоего противника, которого Джейн уже не могла разглядеть. Он был в крови: с ног до головы. Противнику хватило одного удара — такого быстрого, что зрительные нервы Джейн не успели его запечатлеть — тело Эдварда подкосилось, и он рухнул на пол. Его взгляд, хватавшийся за последние мгновения жизни, поймал глаза Джейн — сквозь окна, сквозь время. Он улыбнулся ей — одними глазами. И иллюзия исчезла — теперь Джейн потрясённо наблюдала в окне вечеринку из этой реальности, где, словно в насмешку, кипела жизнь.       — Думаю, ты и так увидела слишком много, — произнесли за её спиной.       — Ты не похож на человека, который будет меня спасать, — неожиданно для себя сказала Джейн, обернувшись. Её голос дрожал.       — Какого ты обо мне плохого мнения.       — Почему они умерли?       — Когда-нибудь я точно сойду с ума от того, сколько раз я рассказывал тебе эту историю, — проговорил Эдвард с горькой усмешкой. Затем поднялся и подошёл к Джейн; она хотела попятиться — но наткнулась спиной на ледяное стекло.       Он оказался рядом — так близко, как были близки их зазеркальные двойники. И только сейчас Джейн сумела разглядеть в его взгляде тщательно спрятанную тревогу.       — Меня ждёт та же судьба? — спросила она.       — Нет. Ты ведь ничего не помнишь, — глухо, безрадостно произнёс он. — Они тебя не найдут.       Вокруг было так тихо, что она слышала его сбивчивое, глубокое дыхание.       — А что я должна помнить?       В этом моменте томилось что-то чудовищное и желанное. Что-то, что люди надёжно прячут в себе. Что-то, способное уничтожить. Страх смерти, желание близости — они произрастали из одного источника, и остро ощутив одно, человек неосознанно тянулся к другому.       — Тогда тебе придётся довериться мне — ещё один раз. — Он осторожно убрал прядь волос с её лба, и этот простой жест лишил её контроля. Она взяла его за шею и притянула к себе. Он поцеловал её — осторожно, беспокойно, и в её голове заплясали вспышки — казавшиеся чужими воспоминания.       В её голове загорались и угасали фрагменты: свадебный зал, подёрнутый алыми отблесками; танцующие огни костюмированного бала; его губы у неё на шее; его мысли у неё внутри.       Этого было мало. Недостаточно, чтобы увидеть картину целиком. Она впивалась в него — как жаждущий воды в пустыне; пробуждающиеся в ней воспоминания спробуждающиеся в ней воспоминания ударяли в голову жаркими волнами, и Эдвард тоже чувствовал их — уже в себе. Ему не хватило силы воли, чтобы предупредить момент, когда воспоминания можно будет не возвращать; он слишком давно мечтал об этом.       Его руки были под тонким кашемиром её свитера; его пальцы расстегивали молнию её джинс; его мысли были только о ней — и Джейн не могла перепутать их со своими.       — В бытии человеком есть одна маленькая особенность, — задыхаясь, проговорил он то ли сквозь поцелуй, то ли прямо в её голове, — ты никогда не сможешь почувствовать всё. Как сейчас.       С каждым движением его руки, с каждым сбивчивым вздохом, с каждой волной томительной сладости — ей открывались моменты её жизни. Она видела их, словно они случились вчера — тайная история войны, рассказанная им в опустевшем свадебном зале; их украденный у времени поцелуй, неистовый танец; тела. Смерть. Убийство.       Воспоминания пробуждались в ней неистовым ураганом, пробивая некий внутренний запрет, границу между человеческим — и внеземным; вот они вдвоём на холме из её сна, наблюдают за тем, как из сломанного хрустального шарика валит чёрный, ядовитый дым; она находит себя в далеких местах, под новыми созвездиями: в слезах над телом кого-то, бывшего ей однажды очень дорогим, дороже Эдварда, кем бы он ни был; она знает, что в смерти виноват только он и его ревность; и снова она прощает его, забываясь в его больных чувствах; так было ни раз, так будет снова; она видит мир его глазами, думает о себе его мыслями; превращается в зверя, ведомого только жаждой; уничтожает миры, забирает жизни, убивает в себе человеческое; капля за каплей, вздох за вздохом, стон за стоном — в нём нет мыслей о чём-то ином, кроме хрупкой блондинки — её глаза, серые как талый весенний лёд, её искривлённый в ненависти рот, её слабые запястья, которые так удобно сжимать одной рукой, причиняя ей боль; его тело, полное неуничтожимого животного желания; его злые слова; его любовь, которая выражается исключительно через смерть.       Он всегда — дьявольский взгляд, чёрные волосы, реки крови. Она — белокурые волны прядей, обезоруживающий смех, желание спасти их всех от его разъярённой воли.       Он умирает, сгорает, возрождается. Она — умирает, сгорает, возрождается. Они убивают друг друга. Их убивают враги. Их казнят. Они срываются с обрывов. Их жизнь — бесконечная гонка, преследование, игра в салки с самим мирозданием.       На пике наслаждения Джейн чувствует самый сильный страх за всю свою жизнь. За все свои жизни. Квинтэссенция смерти пронзает её, и она, захлебываясь слезами, разрывает их связь — делает отчаянный рывок в сторону, захлёбываясь слезами смотрит на Эдварда. У неё не получается восстановить дыхание, ей кажется, что она может умереть прямо сейчас.       — Теперь ты видела всё, — улыбается он, а по его лицу стекают тонкие струйки пота. — Забудешь где-то через час. Большую часть. Но не все. Ты все ещё человек, не забывай. Твоим мозгам не хватит сил осмыслить. Удивительно, что ты еще не мертва.       — Заткнись, — резко шипит она, — заткнись. Я видела тебя. Ты не человек. Ты монстр. Чудовище.       Он смотрит на неё, любуясь ее истерзанной красотой — и падает на колени — то ли от изнеможения, то ли широкого жеста ради, глядит снизу вверх преданным псом. У него усталые глаза. Взъерошенные, как у непоседливого ребёнка, волосы. По его подбородку течёт кровь — она надкусила ему губу. Джейн ненавидит себя за то, что даже сейчас — после всех этих страшных картинок, в ней остаются силы на то, чтобы испытывать нежность.       — Когда у тебя хватит сил понять, ты вспомнишь, почему я стал монстром. Потому что кто-то должен был делать за тебя всю грязную работу.       — Нет, — пролепетала она, пятясь, — я не просила тебя убивать никого из них. Мне хватает сил, чтобы понять уже сейчас.       — Возможно. Но я убью. Еще раз. Каждый раз, — его голос сбивается, и он смеется, так легко, словно смерти не существует.       Джейн смотрит на него, не чувствуя под собой пола. Она только что открыла себя, вероятно, самому страшному существу во Вселенной. Кружится голова. Она падает на пол. Темно.