***
Это был чертовски тяжелый день, и все, чего Иззи хотел, когда под утро оставил вахту и запер дверь своей каюты, это переодеть прилипшую к коже рубашку, ставшую дубовой от солёной воды и пота, выпить и лечь спать до самой ночи. И, может быть, передернуть, потому что раздражение и злость, которые он испытывал в течении последних нескольких часов, пока они проходили рифы, достигли какой-то особой критической точки невозврата. Усталость сжимала лоб, простреливала болью виски, делала тело тяжёлым и чувствительным. За грудной клеткой что-то тянуло, пульсировало и каждый вдох превращался в подвиг. Иззи едва способен был это игнорировать. Отстегнув протез, он опустился на койку и провёл руками по волосам. Не было сил даже на то, чтобы обработать ногу, но Иззи понимал, что не мог позволить себе быть малодушным — он методично следовал за тем, что рекомендовал Роуч, потому что в глубине души знал, что любой его бунт обернётся против него. Никто из команды не простит ему, если он посмеет заболеть от собственной беспечности. Иззи с трудом выносил уже существующую тяжесть вины, чтобы добавлять ещё хоть каплю. Мысль об этом заставила его двигаться: он переоделся, заменил бинты, предварительно очистив кожу, и смыл с себя часть дневной грязи. Это очень простой путь — ложь, которую он говорил себе, чтобы сделать следующий вдох, когда все вокруг становилось невыносимым. Ложь — обещание другим, что с ним все будет в порядке, потому что он так решил, потому что это был единственный выход из жалости к себе. Иззи ненавидел это чувство: всегда, когда просыпался в этой кровати посреди ночи от собственного стона, и больше не мог уснуть; когда оставался в одиночестве и боролся с желанием снова взяться за бутылку; когда казалось, что, должно быть, он не выдержал этот удар судьбы, раз чувствовал себя таким значимым от самых малейших проявлений внимания. Иззи не хотел быть таким человеком. Он и так получал больше хорошего, чем заслужил за всё, что сделал. В дерево у изножья кровати въелись чёрные пятна крови. Часть Иззи была похоронена в воспоминаниях о собственном восторге, об эйфории, за которой он не чувствовал боль, которая превратила его в зверя, жаждущего крови, насилия, зла — человек, которого больше не было, который сдох от пули, прошедшей по касательной, иногда преследовал его, но голос его становился все тише и тише, и уже не имел никакого значения. У каждого был свой предел. Иззи своего достиг. Он опустился на кровать и уставился на яркие полосы, пробивающиеся из заколоченного окошка в углу. Он подумал, что нужно было давно убрать доски. Он подумал, что теперь это почти как сказать: я уязвим, я прячусь от всего мира в этих четырёх стенах, я слишком слаб, чтобы позволить себе снять маску. Должно быть, в глазах Боннета он таким и был, иначе у него не возникло бы желания быть таким деликатным и внимательным; это должно было выводить Иззи из себя, но, если так подумать, это было не хуже, чем Кракен, зажимающий его рот и нос ладонью, пока он пережевывал собственный мизинец. Завладеть чьей-то волей можно было разными путями. К Иззи вели оба. Он закрыл глаза и опустил ладонь между ног. Прохладный утренний воздух приятно скользил по все ещё влажной коже, и он прислушался к этому ощущению, выталкивая другие мысли за пределы своего сознания. Обычно ему не нужно было ничего особенного, чтобы достичь разрядки: у Иззи почти никогда не было сил на это, так что он просто позволял себе представлять что-то из прошлого или думать о каких-то абстрактных желаниях, чтобы быстрее добиться результата. Он перевернулся на бок и принялся медленно, размеренно толкаться себе в кулак. Мысли блуждали, не останавливаясь ни на чем конкретном; он провел другой рукой по своей груди и опустил пальцы на горло, почти не сжимая, а просто оставляя приятной тяжестью над кадыком. Проще всего было сосредоточиться на этой пульсации, на то, каким тяжёлым и вязким становился мозг, лишённый опоры. Если притвориться, можно было представить, что это чужие руки прижимали его к кровати, что это чужой кулак сжимал его член так сильно, что удовольствие балансировало на грани с болью. Если притвориться, то можно было представить, что его кожи касался не воздух, а губы, так бережно, что он мог бы попросить большего, если бы сумел переступить через себя. Иззи прикусил нижнюю губу и резко вдохнул, проглатывая тихий звук, рвущийся из груди. Он сильнее сжал пальцы, и представил горячую ладонь на своем бедре, представил объятия со спины, горячее дыхание на своей шее; он прервал ритм и провел рукой по животу, по груди и бедрам, склоняясь так, чтобы на мгновение прижаться членом к кровати. Он несколько раз толкнулся вперёд, представляя, что кто-то прижимался к его спине, вдавливая его в кровать до тех пор, пока каменные мышцы не расплылись бы, передавая контроль в руки другого человека. Дыхание его сорвалось. Иззи приподнял бедра и подсунул под себя руку, снова обхватывая член, но так, чтобы этого было недостаточно — приятная дрожь прошла по телу, отдаваясь в пульсирующем горле. Он снова откинулся на спину, убрал руку с шеи, поднялся выше, погладил себя по губам, по щеке, по векам, представил улыбку, яркую, чистую, полную тепла, и едва слышный голос, спрашивающий, все ли хорошо. Знакомый, ласковый голос… Ореховые глаза, почти чёрные в темноте, мягкий изгиб губ, горячие пальцы на его лице, на его шее, на его члене; давление сильных бёдер, прижимающих его к кровати, мягкие волосы, упавшие ему на грудь, на живот, ниже, ниже — взгляд из-под ресниц, все такой же нежный, как и прежде, даже если полон огня, и губы, накрывающие его член. Иззи вздрогнул всем телом и ускорил темп, полностью отдавшись фантазии, которая захватила его, почти проверив в неё, настолько, что мог не думать ни о чем, кроме желания, пульсирующего в каждой клеточке тела. …никогда не видел ничего более захватывающего… без тебя бы мы не справились… твоё присутствие было важно для меня… Короткое пронзительно удовольствие выбило из него протяжный, приглушенный стон, а через мгновение Иззи обнаружил себя вздрагивающим от оставшегося мышечного напряжения с застывшим на губах именем. Он вытер подрагивающую руку о простынь и провел ладонями по лицу, ошеломленный и в первое мгновение не совсем понимающий, где находился. Кровь остывала, влага засыхала на разгоряченном теле, и ощущения, бывшие такими яркими, постепенно осели, оставив после себя лишь острое чувство одиночества. — С-сука, — прошипел себе под нос Иззи и ударил кулаком по подушке, переворачиваясь на бок. Осознание произошедшего прострелило разум стыдом и злостью, и чувство удовлетворения, разлившееся по телу, нисколько не способствовало душевному равновесию. Он только что кончил на образ Стида долбаного Боннета. Охуительные новости. Он знал, почему это случилось. Он понимал все причины и следствия; Иззи не был монахом, так что, когда красивый мужчина ходил по палубе в почти расстегнутой рубашке, восхищенно ахал на любую, даже не слишком эффектную демонстрацию в их вечерних уроках, внимательно слушал наставления, нежно улыбался, касался при любом удобном случае и говорил дерьмо по типу «спасибо, что ты с нами» — это действовало определённым образом. Конечно, блять, это работало как магнит — Иззи чёртову уйму времени ни с кем не трахался. Он был так зол на себя. Это был самый плохой вариант, чтобы чувствовать желание к кому-то. Из всех людей на корабле он, конечно, выбрал Боннета, который принадлежал Эдварду. Одна только мысль о нём в таком ключе приближала Иззи к смерти на добрые несколько миль. Это было даже забавно, насколько безумным всегда был его выбор: только самое опасное, недоступное, постыдное. Его долгое, мучительное чувство к Эдварду, которое он всегда считал любовью, хотя на деле понятия не имел, что означало это слово; его короткие связи на корабле и за его пределами с людьми, которые могли раздавить его голову, если бы осмелились подумать об этом — ничего из этого не было нормально. Хорошие мужчины, которые иногда попадались на его пути, вызывали в нём лишь отторжение и желание сбежать. Что говорить, если он одно время старался избегать даже Френчи, когда начал подозревать, что тот относился к нему более дружески, чем стоило бы. Это все было просто идиотски. Иззи уставился в пустоту, борясь с гневом, который едва получалось контролировать, и подтянул на плечи простынь, которую использовал вместо одеяла. Он собирался игнорировать это своё внезапное желание до конца жизни, как и то, что за этим стояло. Он потратил слишком много времени — почти всю свою жизнь — на то, чтобы защитить себя, не дать ничему, даже любви к Эдварду, сделать его уязвимым, чтобы сейчас рискнуть всем, что у него есть. Это решение немного успокоило его. Это должно было быть не сложнее, чем поверить, что ему не больно, когда Эдвард потерял к нему интерес. Не сложнее, чем приходить в каюту капитана по первой просьбе, делать все, чтобы он был доволен, и притворяться, что это не имело для него никакого значения. Иззи всегда знал, что были вещи, которые он никогда не получит, и не собирался себя обманывать. Он был уже слишком стар, чтобы сожалеть о чем-то, и, уж тем более, надеяться на то, что никогда с ним не произойдёт. Такие фантазии должны были быть уничтожены. Так он и собирался поступить.***
Будь он проклят, если не был слишком самонадеян. Поначалу всё действительно шло хорошо: он игнорировал реальность, избегал Стида, если того не требовал долг, и вполне успешно умудрялся измотать себя к вечеру так, что образы, которые он использовал для разрядки, были мутными и тусклыми. Но прошла неделя, вторая, и Иззи снова чувствовал, что его притягивало неустанное внимание Боннета, его немая нежность, с которой он обращался к нему каждый раз, сокращая расстояние так искусно, что Иззи обычно понимал это постфактум. Это одновременно раздражало и удивляло. Стид, кажется, не прилагал никаких усилий для того, чтобы забраться к нему под кожу; он будто бы даже не понимал, что делал, пока разбирал Иззи на части с пугающей эффективностью. Всегда сияющий, энергичный, полный надежд и терпения, он обращался к каждому вокруг с себя с таким нереальным энтузиазмом, что никто не мог ему сопротивляться. Иззи чувствовал, что тоже готов перестать пытаться. Он ощущал в груди что-то странное, похожее на вязкую ревность, направленную на обстоятельства, которые он не мог изменить, которые он, блять, не хотел менять и боялся этого сильнее, чем что-либо в своей жизни прежде. Что будет, если ты его разлюбишь, а, Боннет? Иззи поджал губы. Он наблюдал, как Стид упражнялся по его методике, до тошноты прилежный и пафосный, и уже даже не пытался отвернуться. Иззи не мог поверить, что, кажется, действительно хотел того, что сказал в порыве злости. Чертовски эгоистично, снова. Он чувствовал себя мудаком, даже если не собирался опять вмешиваться в отношения Стида и Эдварда. Даже думая об этом, он позволял себе больше, чем следовало в его положении. Хотя это было не так уж удивительно. В глубине души Иззи понимал, что пришел бы к этому рано или поздно: он привык принадлежать капитану, и не знал, как вести себя в иной ситуации. Боннет ничего не просил, это раздражало, медленно вытягивало остатки терпения. Иззи знал, что Стид никогда не будет его, что он обещан Эдварду, что это была значимая связь и что они идеально друг другу подходили. Но какая-то часть его готова была отдать всё, что у него осталось за крупицы ласки, за возможность снова чувствовать свою принадлежность чему-то большему, чем просто одной лишь своей жалкой душе. Иззи хотел, чтобы Боннет установил на него свои права. Всё его существо безоговорочно приняло Стида Боннета своим капитаном, и Иззи даже не мог пожалеть об этом, потому что впервые за долгие годы чувствовал спокойствие, когда думал об идеальном варианте вселенной, где он принадлежал Боннету и ничего не разрушал. Со Стидом не пришлось бы придумывать себе вторую личность, чтобы защититься. Боннет позаботился бы о нем, как заботился о команде. Боннет думал об их чёртовых чувствах даже когда они сами забывали, что были людьми. Он был в той же мере безалаберным, сколь и спонтанным, и, как ни странно, это не делало их положение хуже. Стид знал, когда нужно остановиться, и знал, что нужно команде, даже если сами они считали иначе. С его возвращением на корабле снова стал звучать смех, никто не шарахался от страха на каждый резкий звук, не жался в углу, чтобы беззвучно порыдать, и никто больше не чувствовал себя в опасности, когда капитан выходил из своей каюты. Стид улыбался им, работал с ними, разговаривал, рассказывал истории, и в этот раз Иззи признавал, как это необходимо. Так было правильно. Когда Стид мимоходом хвалил его, как и всех остальных, когда говорил добрые, нежные слова, обращенные только ему, он чувствовал себя странно. С каждым разом узел в его груди становился все слабее. Он привыкал. Сдавался. Он хотел этого достаточно сильно, чтобы забыть о своём намерение держаться от него подальше. В его жизни слишком долго не было ничего хорошего, и все же ему было стыдно за то, как сильно он жаждал доброты Стида. Иззи хотел его себе. Хотел, чтобы все это тепло досталось только ему одному. Это было слишком много, он никогда не потребовал бы ничего подобного, и чувствовал лишь глухое раздражение, когда понимал, что Стид не воспользуется им, не позволит себе сделать ничего, что разбило бы Иззи ещё сильнее. Иззи устало прикрыл глаза и прислонился затылком к мачте. Как он мог дожить до своих лет и остаться таким чудовищно глупым? — Всё в порядке, Иззи? — раздался совсем рядом голос Стида. Он неохотно открыл глаза и посмотрел на Боннета, красного, с влажными волосами, едва дышащего в попытке незаметно восстановить дыхание. Он был совершенно нелепым, но Иззи не мог отвести от него взгляда. Он не понимал, почему, черт возьми, Стид казался ему настолько привлекательным. — Если ты неважно себя чувствуешь, можем продолжить завтра. — Даже не думай об этом, Боннет, — усмехнулся Иззи. Стид выглядел так, словно пришёл в отчаяние, но в этом было что-то преувеличенное. — Или ты тренируешься как следует, или сидишь в своей каюте, завернутый в шёлк, и занимаешься своим этим праздным дерьмом вроде распития чая с горой пирожных или плетения косичек. — Странное у тебя представление о моем досуге, — рассмеялся Стид и провел ладонями по волосам, приглаживая их назад. — Позволишь убедить тебя, что ты не прав? — И что это, нахрен, значит? — Мы могли бы провести время вместе сегодня вечером, — сказал Стид и снова взял рапиру, отступая назад сразу в стойку. Иззи одобрительно кивнул. Для человека, который ещё месяц назад обладал нулевыми навыками владения своим телом и, соответственно, оружием, Стид добился поразительно значительных результатов. Боннет был всё ещё очень плох в ближнем бою и ужасно держал баланс, но в остальном наблюдать за ним было приятно. Он был чертовски упорен, и это тоже, помимо прочего, привлекало Иззи. — Это значит ты согласен? — Боннет, сосредоточься. Стид подмигнул ему и послушно вернулся к занятию. Иногда Иззи казалось, что Стид способен был читать его желания и мысли, как бы глубоко он их не прятал, и издевался над ним. Чем сильнее Иззи сбегал и закрывался, тем настойчивее Боннет пытался влезть в его жизнь: предлагал досуг, разговаривал, касался, хвалил и просто был очень внимателен. Как он мог это игнорировать? Защита Иззи трещала по швам. Он устал сопротивляться. Оказывается, он понятия не имел, как смирить свои желания, если ему не позволяли это сделать. Гораздо проще было лгать себе, когда всем вокруг он был безразличен, когда никто не принимал в расчёт его чувства. Если Эдвард хотел, чтобы Иззи пришёл к нему в каюту, он приказывал или притаскивал его туда силой. Стид был капитаном. Он не должен был спрашивать. Мысль об этом волновала Иззи сильнее, чем он хотел бы, и он немедленно решил, что ни за что не должен оказаться у Боннета в каюте ни сегодня вечером, ни когда-либо ещё. — Знаешь, я мог бы даже попросить Роуча испечь кучу пирожных, если это тебя привлечет, — не унимался Стид. Он сделал несколько выпадов, пошатнулся и едва не загнал рапиру в деревянные перила, но прежде, чем Иззи успел разразиться ругательствами, уже стоял в исходном положении. — Или, может, лучше бискателло? Мармелад? Пастила? Мускадиньос? Котиньяк? Марципан? Силлабаб? — каждое из безумных названий сопровождалось движением его руки, пока на последнем слове рапира не вошла в мягкое «тело» манекена. — Ох, неужели тебе так сложно угодить? Стид выпрямился и вернулся назад, чтобы принять стойку. Иззи молча проследил за ним. Он никак не мог решить, чего хотел больше: выпрыгнуть за борт или задушить Боннета. Иззи никогда ещё не чувствовал себя таким униженным безобидной насмешкой. Ему пришлось напомнить себе, что Стид понятия не имел, насколько иначе Иззи воспринимал его слова, чтобы не разозлиться. — Держи руку выше, не опускай плечи и не наклоняй корпус, ты сражаешься, а не прокалываешь свинью, — отрывисто сказал Иззи. — И хватит, черт возьми, болтать, ты сбиваешь дыхание. — Как искусно ты послал меня нахрен, — Стид коротко рассмеялся и расправил плечи. Когда он вытянул руку, кончик рапиры почти сразу задрожал. Иззи нахмурился. — Мог бы просто отказать. — А ты мог бы просто приказать мне сделать то, что ты, черт возьми, хочешь, — вырвалось у Иззи прежде, чем он успел захлопнуть рот. Стид опустил руку и растерянно уставился на него. — Приказать? — переспросил Стид своим особым снисходительным тоном, с которым он говорил, когда хотел пожурить команду за какую-нибудь глупость. — Я не хочу приказывать тебе, Иззи. Я хочу, чтобы ты пошёл со мной добровольно. У Иззи перехватило дыхание. Он поднял голову, собираясь сказать что-нибудь резкое, но слова умерли на его губах, когда он увидел, как Стид на него смотрел. Он почувствовал себя зверем, которого гнал в ловушку более крупный хищник. Стид никогда не должен был быть таким, и тем не менее его взгляд был завораживающе твёрд — с реальностью сложно было поспорить. Замаскированная под вежливость сила, которую Стид не собирался применять, была обещанием похвалы, желанной, искренней нежности, если Иззи последует за ним. Иззи понятия не имел, что с этим делать. Он шёл за Эдвардом, даже если тот этого не хотел, больше требовал, чем смирялся, и вместо того, чтобы подчиняться, злил, чтобы получить каплю внимания. Как бы сильно Иззи не старался притвориться, это никогда не было похоже на ощущение, будто его тянули за невидимую ниточку, сжимающую шею. Стид сумел одной фразой. Прежде, чем Иззи понял, что делал, он медленно кивнул и облизнул губы. Сдаться ему было так легко, так правильно, что на короткое мгновение беспрерывный гул мыслей испарился, оставив в голове пустоту. В глазах Стида снова вспыхнул тот же странный огонь, но в следующий миг он улыбнулся как ни в чем не бывало и склонил голову в знак признательности. — Значит, я не ошибся, — сказал Стид и вновь поднял руку со шпагой. Ни капли самодовольства, ни единой попытки продавить сильнее, лишь спокойная уверенность, что всё шло, как надо. Раньше Иззи казалось, что Боннет не знал ни в чем меры, но, чем больше он его узнавал, тем больше замечал, как много стен вокруг себя Стид воздвигал. Он играл человека, которым никогда не был, чтобы вписаться в представления о себе, но при этом каким-то волшебным образом умудрялся оставаться собой. — В чем? — Иззи ненавидел то, как неуверенно звучал его голос. Стид взмахнул рапирой, сделал красивый выпад вперёд и совершенно бездарно ударил манекен лезвием плашмя. Иззи всё ещё не до конца понимал, как человек мог сочетать в себе одновременно грацию движений и вопиющее отсутствие координации. — В подходе, — сказал Боннет и, глубоко вздохнув, выпрямился снова, указывая дрожащим лезвием перед собой. — Правда, не уверен, что в этом будет смысл, если я умру от переутомления. — Ты умрёшь быстрее, если не освоишь этот навык и будешь пытаться прибить врага лезвием вместо того, чтобы разрубить, — сказал Иззи скорее из странного желания задеть Стида и посмотреть на его реакцию, чем из недовольства. Он прекрасно понимал, что Боннет устал и в глубине души был удивлён, что он не начал ныть раньше, ведь они начали с восходом солнца, а теперь оно палило уже так ярко, что, казалось, кожа горела. Стид моргнул пару раз и беспомощно приподнял руку, стараясь удержать рапиру в дрожащих пальцах как можно твёрже. — О, ты безжалостен! — простонал Стид, нарочито, больше притворяясь, чем действительно возмущаясь, и посмотрел на Иззи из-под ресниц с лукавой невинностью. В светлых глазах искрился смех, вызов: я знаю, что ты за человек, и знаю, что ты мне ничего не сделаешь, но готов поддаться тебе и посмотреть, как далеко ты зайдёшь. Это было почти унизительно — то, как поразительно точно действовал на Иззи этот взгляд. Он не хотел, чтобы это было только игрой, не хотел смирять свои желания, даже если не должен был быть тем, на кого Стид так смотрел. Он так долго себе во всем отказывал, отбирал у себя волю хотеть что-то для души, что теперь даже такая малость казалась значимой. Он словно снова был молод и разрешал себе жить дальше с той же легкостью, с которой отпускал свою боль. С тех пор, как он обменивался с кем-то дружескими подколками, пусть даже нелепыми и невинными, прошло столько времени, что Иззи и забыл, как хорошо было просто существовать в одном моменте, не тревожась о будущем. Он хотел сделать следующий шаг, впустить Стида в свою жизнь, приоткрыть хотя бы щелочку. Иззи лучше многих знал, что нельзя было защитить свою душу, как бы сильно он ни старался, и потому не было смысла бояться боли. Он потратил на этот страх так много времени, и только сейчас начал подозревать, что, может, оно того не стоило. — Приятно, что ты это понимаешь, Боннет, — ухмыльнулся Иззи. Он поднялся и, прихрамывая, подошёл ближе. В глазах Стида вспыхнула искра беспокойства, оттесняя усталость и притворство, а в следующий миг всё в нем неуловимым образом ожило, устремилось Иззи навстречу. Стид даже не представлял, что именно делал, это просто было в его природе, и теперь Иззи понимал, что именно Эдвард увидел в нем. Безопасность. Свет, о существовании которого они не знали, но отчаянно нуждались. Спокойные воды посреди бури. Доверие. Иззи просто был ослеплен злостью и ревностью, чтобы понять это сразу. Он встал со стороны ведущей руки Стида, все еще упрямо поднятой и мелко дрожащей, и опустил ладонь на его запястье, чуть поворачивая, чтобы снять зажим, вызванный неправильной хваткой. Стид удивленно посмотрел на него, повернув голову, и безоговорочно последовал за его движением с едва слышным вздохом облегчения. — Так будет проще, чувствуешь? — сказал Иззи и другой рукой поправил и без того идеальную осанку Стида. Он так искусно убедил себя, что это было необходимо, что даже не задумался, как это было нелепо. — Оружие должно быть продолжением тебя, но пока ты цепляешься за него, оно тянет тебя вниз. Стид кивнул, не отводя от него глаз. Сухожилия расслабились под пальцами Иззи и дрожь сошла на нет, хотя он почти не держал руку Стида, просто чуть подталкивал снизу, чтобы оставить правильное положение. Удивительно, что этого было достаточно. В этот миг он готов был всю жизнь поддерживать руку Стида, если так он будет чувствовать себя увереннее, и это даже не казалось ему безумием. В этом было что-то правильное, о чем он прежде не задумывался, чего не замечал: иногда просто быть рядом не такая уж незначительная форма помощи. Должно быть, именно это Стид им всем каждый раз пытался доказать. — Я помню, — тихо сказал он. — Удар с плеча, руку выше, не наклонять корпус и не болтать. Ты прав, так действительно проще, — улыбка, которую Стид подарил ему, прежде, чем отвернуться, полна весомого значения, которое Иззи не сумел прочитать. — Еще раз? Иззи сделал короткий шаг назад и похлопал Стида по плечу, безмолвно давая команду. Когда в этот раз Стид сделал выпад, кончик рапиры попал точно в цель.***
Иззи никогда особо не блистал умом, но и идиотом не был. Стид преследовал какую-то цель. Он был слишком аккуратным, слишком последовательным, — он кружил вокруг Иззи, безупречно тактичный и правильный, и постепенно, никуда не торопясь, эффективно пробивал его оборону. Иззи не мог не оценить, как искусно Стид действовал: настолько, что сумел усыпить его бдительность. Только чего Стид, черт возьми, от него хотел? Никто не стал бы тратить столько времени и усилий просто так, в этом Иззи был совершенно убеждён. Он подозревал, что со стороны Боннета это вполне могло быть потворствование своему эго — Иззи всё ещё был в стороне от образа жизни команды и признавал власть Стида чисто технически, никак этого не проявляя. Должно быть, Боннета это выводило из себя, просто он был слишком сдержан и тактичен, чтобы позволить себе проявить гнев. Иззи смутно казалось, что Стид стал бы по-настоящему страшным человеком, если бы отпустил себя, и потому он никак не мог понять, что его ограничивало. Почему между словами и оружием, Стид выбирал слова? Это было сложнее. Дольше. В том, чтобы разыгрывать интерес и жонглировать словами было что-то более жестокое, чем отрезать палец и заставить его съесть. Иззи презирал себя за то, что так охотно шёл у Боннета на поводу. Он не хотел быть очередным его проектом. Он давно заметил, что Стид упрямо пытался всё вокруг переделать под себя — в его сказочном представлении о мире не были места грубой реальности, так что он успешно игнорировал все то, что было ему неудобно, и заставлял других следовать своему пониманию вещей. Это было не так уж и плохо, если учесть, какими переломанными они все были, но порой это достигало каких-то немыслимых берегов абсурда. Стид, нарочно или по наитию, пользовался привилегией, которая у него была, чтобы заставить окружающих усомниться в том, сколько стоили их мораль и принципы. Он, кажется, не имел никаких проблем с совестью, когда разрушал социальные нормы, отбрасывал в сторону неудобное и взращивал то, что казалось ему правильным, даже если для этого другим людям приходилось под него подстраиваться. Эта абсолютная уверенность Стида в том, что лишь его точка зрения была верной и снисходительность ко всему, что в неё не вписывалось, побуждала Иззи сопротивляться даже в мелочах. Он не хотел, чтобы его пытались поменять. Он не хотел, как Эдвард ходить по палубе в шелках, пить дорогое виски и окружать себя красивыми вещами. Он не хотел говорить о своих идиотских чувствах, участвовать в кружках по интересам и переживать о чужой душевной организации. Не хотел, даже если Стид улыбался бы ему так, словно никого в мире больше не существовало. Было сложно понять, насколько искренним был Боннет. Он никогда не злился, не говорил ничего резкого, всегда был спокоен и добр, и даже когда пытался играть капитана, не повышал голос. Нормальный человек не смог бы всегда быть в хорошем расположении духа. Это попросту невозможно. Несколько раз Иззи замечал странное выражение на лице Стида, когда случайно заставал его, одинокого и уставшего, на рассвете после особенно длинной ночи, — но и тогда не мог сказать наверняка, что это означало. Смешно, что когда-то Иззи был совершенно уверен, что мог прочитать каждую мысль на его эмоциональном лице, а теперь не понимал даже элементарных вещей. Единственное, что он знал наверняка: Боннет был абсолютно искренен, когда говорил, что хотел с ним сблизиться, и мягко подталкивал его сделать следующий шаг, желая, чтобы Иззи добровольно подчинился. Если бы он только знал, как Иззи этого жаждал, как ему этого не хватало. Он действительно предпочёл бы, чтобы это был приказ. Так было проще: не иметь выбора, не думать о противоречиях, не искать двойные смыслы. Иззи сложно было признать, что, на самом деле, он хотел бросить всё, чем занимался, и пойти в капитанскую каюту прямо сейчас. Он дрейфовал в открытом море своих сомнений, сопротивлялся, все внутри него восставало в протесте против этой сладкой лжи, которой окутывал его Стид, но в глубине души знал, что не сумеет устоять. Этого Стид и ждал. Терпеливый. Раздражающий. Стойкий. Он ни за что не сдастся, как Эдвард в дни, когда пытался наказать Иззи молчанием, зная, что так ему будет тяжелее, но в итоге через несколько часов все равно выплескивал эмоции привычным способом. Стид не остановиться, не позволит Иззи вести, каким бы обманчиво мягким не казался, и отчего-то это волновало его так сильно, что у него перехватывало дыхание, стоило только подумать об этом. Эдвард привык брать все, что хочет. Но Стид привык получать. Такие люди, как он, выращенные в богатстве, имевшие рабов, плантации, слуг — такие люди даже не требовали, а просто ждали, что все вокруг будет принадлежать им. Это было также естественно, как дышать. То, что для них с Эдвардом всегда было борьбой, для Стида было данностью. Должно быть, ему легко было немного подождать, потому что, на самом деле, он был уверен, что Иззи уже был его, как и всё на этом корабле. И разве, черт возьми, это не было так? Разве они все не чувствовали себя спокойнее и увереннее от того, что могли доверить Стиду свои души? Разве поддаваться ему было хуже, чем быть несчастными и напуганными? Да только за то, что Стид стал спасением для команды, Иззи готов был порезать себя на части и расфасовать по изящным ящичкам в капитанской каюте, если бы капитану это было угодно. Так какого хрена он сопротивлялся? Иззи обнаружил себя удивленно замершим на палубе с незаконченным узлом в руках. Он уставился на такелаж, по инерции затянул узел и провёл ладонью по волосам. Он сделал бы что угодно и без чувства необходимости, долга по отношению к команде, которую обязался защищать. Сделал бы просто потому что все, о чем он мог думать последние недели с тех пор, как перестал сопротивляться, было сосредоточенно на Стиде. Он хотел Боннета, хотел все — его тело, его тепло, его заботу, даже если она была обманчивой, даже если после того, как Стид снова отвернется от него, добившись своего, Иззи будет очень больно. И он хотел, блять, прийти в его каюту и принять все, что Стид собирался ему дать. Иззи не собирался меняться. Но мог хотя бы притвориться, чтобы получить как можно больше из того, что никогда не будет ему принадлежать. Из упрямства он заставил себя закончить работу. Иззи старался работать наравне со всеми, насколько мог, и, как ни странно, это играло ему на руку лучше, чем угрозы: наблюдая за ним, остальные тоже старались изо всех сил, и теперь уже не казалось, что все они играли на разных инструментах в одном оркестре. Плавучий цирк Стида Боннета обретал хоть какой-то смысл, и Иззи действительно чувствовал удовлетворение, когда думал о том, как далеко они продвинулись. Время, которое он потратил на работу дало ему возможность продумать свои следующие действия. Иззи все же не до конца потерял гордость, чтобы появиться на пороге каюты капитана просто так, без всякого повода, лишь потому что Стид приглашал его несколько недель назад. Он подумал, что, раз Боннет так хотел быть хорошим пиратом, то он мог бы научить его не только сражаться. Положа руку на сердце Иззи считал, что капитану важнее было уметь управлять кораблем и защищать команду, чем знать, как правильно убивать. Боннету это подходило гораздо больше. Иззи не признался бы даже под страхом смерти, что предпочел бы, чтобы Стид был их миром, а не войной. Это разрушило бы все, во что он верил всю свою жизнь, в том числе и то, каким человеком был Иззи и что ему было нужно. Слишком сложно. Слишком болезненно. Вместо того, чтобы признать новую реальность, он, как и всегда, бежал от неё: сосредоточился на том, что хотел рассказать Боннету этим вечером, и занял себя необходимостью собрать все, что могло им пригодиться. Иззи не мог поверить, что действительно волновался. Даже если настроение Стида поменялось и он не захочет его видеть, то, к чертовой матери, Иззи не собирался делать из этого трагедию, и всё равно обмирал при мысли, что мог быть отвержен им даже в такой малости. Когда Иззи открыл дверь в каюту капитана, не утруждая себя стуком, уже темнело. Стид успел повсюду зажечь свечи, так что в каюте было почти светло — к счастью, потому что Иззи, слишком занятый своими переживаниями, не подумал, что без солнечного света ему пришлось бы придумывать другое оправдание своему визиту. Взгляд его растерянно скользнул по каюте. Он почувствовал себя глупо, потому что даже не подумал о том, что мог делать Боннет за закрытыми дверями. Не то чтобы ему было в новинку заставать капитана в чьи-то объятиях, но это было бы вдвойне неловко, учитывая отношения, которые были у Иззи с Эдвардом. Он сделал неуверенный шаг вперед и наконец увидел Боннета, сидящего на коленях перед камином. Он поджигал трут маленькой восковой свечей, настолько сосредоточенный, что, по видимому, не услышал, что кто-то вошел. Иззи негромко откашлялся, и Стид посмотрел на него снизу вверх как раз в тот момент, когда огонь вспыхнул в его руках. Боннет, казалось, растерялся, замерев со странным выражением на лице, но в следующий миг мягко кивнул и улыбнулся кончиками губ. — Ого, Иззи! Не ожидал тебя увидеть так поздно, — сказал Стид и, отвернулись, снова склонился над камином, вооружившись небольшой кочергой. — У нас какие-то проблемы? Иззи немедленно захотелось уйти. В глубине души он надеялся на более радушный прием, потому что привык к тому, что Стид все время разыгрывал перед ним энтузиазм, и теперь презирал себя за эту глупость. Да что с ним не так? Ему действительно стоило прекратить заниматься ерундой, чтобы перестать разочаровываться. Он ни о чем не просил, а ему ничего не обещали. Такова жизнь. — Ты вроде просил меня тренировать тебя. Уже передумал? — небрежно сказал Иззи, стараясь не обороняться, но слова все равно звучали так, будто Стид что-то упустил и был в этом виноват. Он смотрел, как Боннет аккуратно раздувал огонь, как уверенно двигались его руки, и невольно задумался о том, кто разжигал камин в прошлой жизни Стида. Наверняка это делал не он, и тем страннее было видеть, как легко ему всё это давалось. — О, — издал неопределённый звук Стид и, не поднимаясь, чуть развернулся, чтобы лучше видеть Иззи. В чертах его лица, освещенного тёплым светом разгорающегося огня, было что-то неуверенное, что-то близкое к грусти. Он улыбался, но робко, кончиками губ, и выглядел непривычно тихим. — Нет, что ты, я просто не думал, что мы будем заниматься сегодня, раз уже стемнело. Ты говорил, что в этом нет смысла и что я скорее выткну себе глаз в темноте, чем чего-то добьюсь. Иззи очень хотел, чтобы Стид перестал так на него смотреть. Ему становилось неловко. Ему было жарко. Вина душила его, когда он чувствовал на себе его взгляд, — Иззи точно знал, что был причиной его разочарования, и потому не понимал, почему Стид смотрел на него с такой затаенной преданностью, граничащей со смирением. — Ты умеешь читать карты? Определять направление по звездам? Знаешь, как пользоваться секстантом? Хронометром? — набросился на него Иззи вместо ответа, надеясь разрушить то, что повисло между ними. Стид растерянно покачал головой. — Вот, в этом и дело. Ты не можешь скидывать всё это дерьмо на команду. Их дело следовать за тобой, твоё — вести. Понимаешь? — Думаю, да, — медленно проговорил Стид и наконец поднялся на ноги. — Значит, мы останемся здесь? В моей каюте? — Есть проблема? — приподнял одну бровь Иззи и, не удержавшись, добавил с едва заметной ухмылкой: — Ты ведь говорил, что я могу приходить сюда в любое время, когда захочу. Стоило отозвать своё разрешение, если оно неактуально, потому что я не умею читать мысли. — Всё в порядке, Иззи, это именно то, что я имел в виду, и это никогда не изменится, — сказал Стид, улыбнувшись, и поправил халат на своих плечах. Он казался неуверенным, но лишь короткое мгновение, прежде, чем сделать к Иззи шаг. Стид осмотрел его с головы до ног, будто пытался найти что-то на его коже, и вернулся к его лицу. Иззи раздражало и выбивало из колеи то, каким бесхитростным был его взгляд. Каждый раз, когда он смотрел Стиду в глаза, ему казалось, что что-то туманило его разум, и он чувствовал себя беспомощным, словно у него из рук выдергивали оружие. — Что я могу тебе предложить, чтобы тебе было удобнее? — Нужны только карты, остальное у меня есть, — Иззи приподнял тканевый мешок, который сжимал в кулаке, и внезапно понял, что слишком сильно вцепился в него. Стид серьёзно кивнул и жестом пригласил его к рабочему столу, на котором были разложены карты, купленные по настоянию Иззи в последнем порту, где они останавливались. Он ещё не смотрел их, в частности потому что не хотел оставаться в каюте капитана дольше пары минут, но по большей части потому что это было и не нужно — они не меняли курс, ведь основной их целью было привести корабль и команду в порядок прежде, чем начать работать в полную силу. Иззи посмотрел на карты, затем на замершего рядом в ожидании Стида, и прочистил горло. Он всё ещё чувствовал, что не должен был здесь находиться, что стоило спросить Боннета, а не врываться к нему в каюту посреди вечера, но уже из упрямства не мог отступить. Стид ободряюще ему улыбнулся и, аккуратно забрав в него мешок, вытащил сектант, хронометр и старую карту звёздного неба, которую Иззи так давно использовал, что она местами стала белой и потёртой. Взгляд его вспыхнул интересом. — Знаешь, ты прав, — сказал Стид, разглядывая хронометр. Его пальцы аккуратно скользили по шкатулке, простой и старой, и внезапно замерли над инициалами Иззи, грубо вычерченными в углу. — Я настолько был ослеплен своим решением выйти в море, что не подумал о том, как буду в нем ориентироваться. Не зря ты кричал на меня, когда я не смог даже сказать, с какой скоростью может двигаться мой корабль. Иззи внутренне вспыхнул, вспомнив этот момент. Он был так разозлен. Он готов был убить Боннета на месте, но не потому что он был смешон и не потому что он был дерьмовым капитаном, который стал бы их погибелью, а потому что Эдвард смотрел на него с таким восхищением и интересом, с каким никогда не смотрел на Иззи. Всё это казалось таким далёким и нелепым теперь, когда он сам не мог отвести от Стида глаз. — Полагаться на команду не так уж плохо, — сказал Иззи тише, чем хотел бы, и провел ладонью по карте, притворяясь, что что-то высматривал, чтобы не поднимать голову. Он точно знал, что, каким бы Боннет ни был, команда всегда будет на его стороне, потому что он давно сделал их своими так, как ни один другой капитан не сумел бы. Именно потому они все были мертвы, а Стид жив. — Если это то, чего ты хочешь. — Научи меня, — ответил Стид и склонился вперёд, опираясь руками о стол рядом с Иззи. — Я доверяю команде, я доверяю тебе, но я хочу и сам что-то уметь, понимаешь? И я выучу всё, что ты посчитаешь важным. Пожалуйста, Иззи. Что-то мелко задрожало у Иззи в груди, и сам он рассыпался, сдавшись без боя. К черту. Пусть Боннет меняет его по своему усмотрению, как захочет, если продолжит говорить с ним так. Иззи стало плевать на его цели, на причины, по которым всё это происходило. Пусть все было так. Он мог взять всё, что успел бы прежде, чем все это закончится, и оставить себе навсегда. Он уже ступал на этот путь, и в конце ему пришлось всего лишь умереть — бесполезная метафора для того, кто так и не начал жить. Он склонился над картой, убегая от дыхания Стида в своих волосах, и заставил себя найти подходящие слова. Иззи с трудом понимал, как Стид всегда мог найти, что сказать, даже если это не всегда было тем, что нужно. Стид просто шагал вперед, пока не достигал своей цели, и не заботился о том, что мог казаться смешным или нелепым, потому что на самом деле это всегда было не так страшно, как могло казаться. Иззи знал это. Он думал об этом всякий раз, когда оказывался в подобном положении. Начать было сложно, он всё ещё думал о том, что сказал Стид и с трудом мог унять волнение, чтобы сосредоточиться, но, стоило заговорить, и ему моментально стало спокойнее. С каждой минутой он чувствовал себя все увереннее: он ступал в привычные воды, и Боннет был заинтересован в том, что он говорил, он слушал Иззи, он просил об этом и, казалось, даже не дышал, чтобы ничего не упустить. Это было приятно. Его внимание, его разум, острый и быстрый, его восторг, его бесконечно притягательная сообразительность… Иззи не думал, что Стид так легко вникнет в суть дела. Он почти не задавал вопросы, просто слушал и смотрел, и в следующий миг внезапно оказывалось, что он действительно понимал, о чем шла речь. Иззи знал, что Боннет умен — не мог человек, который прочитал за свою жизнь столько книг и который был столь изобретателен во многих аспектах, быть глупым, — но все равно был взволнован этим, когда столкнулся так близко. Иззи было не по себе от того, насколько ему это нравилось, особенно в сочетании с восхищением, которое читалось в том, как Боннет слушал его. Его бросало в жар каждый раз, когда Стид делал правильные выводы о чем-то, что Иззи ему ещё не успел объяснить. Это то, что всегда поражало его в Эдварде, что он любил в нем больше всего — его разум, такой большой, что охватывал целую вселенную, и способен был понять больше, чем Иззи когда-либо смог бы. Было даже странно, что он понял это так поздно: конечно, Эдварду сразу понравился Стид. Должно быть, ему было приятно за столько лет впервые поговорить с кем-то, кто соответствовал его интеллекту. Иззи не считал себя отсталым и знал, что был умнее практически всех, с кем имел дело, но его разум не был остр или оригинален. Он был практичен и эффективен, и не особо интересовался тем, чтобы расширять горизонты того, что он знал. У Иззи, если по правде, никогда на это не было времени. Было что-то неловкое в том, что Стид слушал его с таким восторгом, будто Иззи говорил что-то на самом деле умное, а не повторял то, что выучил на своей шкуре за столько лет работы. Ему приходилось проглатывать чувство неправильности, чтобы ничего не испортить: о том, сколько настоящего было в словах и действиях Стид, Иззи мог подумать и позже, когда останется наедине со своими отравляющими всё хорошее мыслями. Он не стал бы отказываться от этого, даже если бы это было ложью. — Не представляю, что бы я без тебя делал, — сказал Стид, когда Иззи замолчал, пытаясь припомнить, что он ещё не сказал. Он понимал, что вечер не мог длиться вечно, что рано или поздно ему придётся уйти, но ему даже не было стыдно за то, как он цеплялся за возможность побыть с ним рядом подольше. Иззи выдумал бы что-то, если бы ему больше нечему было Стида научить. В глубине души он чувствовал себя потерянным от понимания, что однажды он перестанет быть для Стида полезным. Это неизбежно, и все же Иззи будет сложно смириться с этим. — Это кажется таким сложным… Иззи нахмурился. Он не любил бессмысленную лесть. — Прекрати эту хрень, очевидно, что это не так, — сказал он и, скользнув взглядом по открытому, улыбчивому лицу Стида, опустил голову. — Не для тебя, во всяком случае. Ты хоть представляешь, как мало людей способны так быстро вникнуть в суть? — Всё это прекрасно, пока мы говорим об этом в теории, — ответил Стид и, осторожно погладив Иззи по плечу, отошёл, оставив его стоять в одиночестве над картами. Иззи прислушивался к тихим, уверенным шагам, и к биению собственного сердца в ушах, и старался не позволять тревоге взять над собой верх, хотя теперь ему казалось, что он сделал что-то не так, раз Стид больше не хотел оставаться с ним рядом. — А потом я думаю о том, что нужно будет применять это на практике, и, признаться, начинаю нервничать. Так что… Он вздохнул, не закончив мысль. Иззи посмотрел на него украдкой: Стид разливал что-то из красивого графина по бокалам, остановившись у камина. Он казался гармонично изысканным в блестящем халате, накинутым на идеально расправленные плечи, — каждое его движение было выверено с врождённой лёгкостью, и было очевидно, что он не прилагал никаких усилий для того, чтобы быть таким. Иззи не понимал, что держало Стида на этом корабле. Что это было за безумие? Он и правда был сумасшедшим. — Всё это сложно, — продолжил Стид. Пробка тихо звякнула о хрусталь. — Я не про карты, ты потрясающе объясняешь, правда, я просто… Пока мы искали вас, я осознал, что должен принимать решения. Можешь считать меня идиотом, так оно и есть, полагаю, но я действительно да этого не думал, что должен быть ответственен за всё. — У тебя нет выбора, — сказал Иззи, поколебавшись. — Но ты не один. — Да, я знаю… знаю, и благодарен за это, — сказал Стид и коротко рассмеялся, красиво, чётко выверено, почти искусственно. Иззи из-под прикрытых ресниц наблюдал за тем, как Стид двигался к нему, аккуратно и изящно, с двумя бокалами в руках, и пытался понять, как они оказались в этой точке. Боннет остановился прямо перед Иззи, непонятно, робко ему улыбаясь, и протянул один бокал. — Не хочешь сделать небольшой перерыв? Иззи по инерции принял бокал, хотя не понимал, зачем им делать перерыв. Тем не менее, он всегда следовал указаниям капитана, даже если не понимал их, даже если спорил, — его верность нельзя было разменять, если уж так получалось, что он принимал решение кому-то служить. Иззи посмотрел в бокал, затем снова на Стида, и пожал плечами, надеясь, что этого будет достаточно. — Я просто хотел с тобой поговорить, давно хотел, но никак не мог найти подходящий момент, — поспешно добавил Стид. Иззи внезапно понял, что странная, чуть дрожащая улыбка выдавала его нервозность, и нахмурился. Он не хотел это признавать, но ощущение, что Стид о чем-то переживал выбивало почву из-под ног. — Это очень важно, так что ты не мог бы… Мы не можем пройти на диван? Думаю, так будет удобнее. Это неправильно. Что-то не так. Пустота в животе Иззи стала почти осязаемой. Он кивнул и на автомате отправился за ним. Иззи надеялся, что теперь, когда все было более-менее в порядке, их не ждали больше на самом деле плохие новости, но что если Стид всё это время звал его к себе вовсе не для того, чтобы провести время вместе? Что если Иззи, как последний придурок, придумал себе мысль о том, что Стид пытался с ним наладить отношения ради того, чтобы сделать его частью своей системы? Он не стал бы так переживать из-за этого. Стид Боннет никогда, черт бы его побрал, ни о чем так явно не переживал. Что если… Холод ужаса прошёл по всему его телу, неприятно сосредоточившись на макушке, и Иззи невольно отпрянул, вцепившись взглядом в лицо Стида, боясь найти в нем подтверждение своих мыслей до того, как они будут произнесены вслух. На свете был только один человек, который мог так взволновать Боннета, и он же мог разрушить всё, что они успели собрать. — Что-то с Эдвардом? — спросил Иззи, когда напряжение достигло невыносимой точки. Его голос дрожал, ему приходилось сдерживать себя, чтобы не закричать, чтобы не встряхнуть Стида, лишь бы он перестал тянуть время. — Вы поссорились и он сошёл с ума? Хочешь, чтобы я… решил проблему? — Что?.. — Стид растерянно посмотрел на него, будто не сразу поняв вопрос, а затем поспешно покачал головой. — Нет, конечно, нет, я не стал бы просить тебя о таком, даже если бы это было правдой. Это больше не твоя проблема, Иззи, что бы ни случилось, я тебе это обещаю. — Тогда что, черт возьми, так тебя беспокоит? Иззи верил тому, что говорил Стид, — парадоксальным образом верил, что он действительно разберётся с Эдвардом, если придётся делать такой выбор, — но это не умаляло напряжения в его груди. Если дело было не в Эдварде, то он не знал, что думать; тревожный разум передавал его. Чёртов Боннет собирался с мыслями так долго, что Иззи, и без того бывший на взводе, придумал с десяток причин для этой неловкий заминки: начав с того, что это мог быть выговор за какой-то проступок, он закончил тем, что Стид мог как-то узнать о его желании и выставить его нахрен с корабля. Неприятное чувство, чем-то отдалённо похожее на страх унижения, свернулось внизу живота. Иззи не мог представить, чтобы Стид высмеял его, но даже мысль о том, что он стал бы сочувствовать ему или вежливо попросил бы исчезнуть из своей жизни, вызывала тошноту. Он представил, как отвратительно будет снова стоять в одиночестве в лодке, чтобы уплыть в неизвестность, оставить все хорошее, что только начало появляться в его жизни, и что-то в его груди потухло. Иззи знал, что в этот раз не способен был скрыть свои чувства, что он выдал себя с головой, но реакция на них все равно застала его врасплох: Стид ойкнул, поспешно отставил бокал и потянулся к Иззи, будто хотел обнять, но решился лишь на то, чтобы опустить ладонь ему на плечо. Иззи сказал себе, что нужно оттолкнуть его и заставить наконец объяснить, что происходит, и безмолвно остался на месте, весь каменный от ожидания. — Боже, прости, я задумался, — виновато проговорил Стид, на короткий миг крепче сжав пальцы прежде, чем убрать руку. — Тебе это покажется смешным, наверное, и тебе не обязательно соглашаться, если тебе неприятно… Конечно, ты и так отлично работаешь, и мы все без тебя, наверное, пошли бы на дно раз так двадцать, просто я подумал… Это всего лишь формальность, но мне пришло в голову, что так будет честно, понимаешь? — Ты издеваешься надо мной, Боннет? — взорвался Иззи. Стид лишь растерянно моргнул и быстро покачал головой. — Если у тебя есть какие-то претензии, то прекрати мямлить, как придурок, ты капитан или кто, черт возьми! — Да, вот об этом я говорю, — внезапно поник Стид и едва заметно, довольно горько усмехнулся. — Я никогда не буду так же хорош, как Эдвард, так что не уверен, что не оскорблю тебя, но, может… может, ты согласился бы стать моим первым помощником? Иззи замер. В его голове стало так пусто. Стид смотрел на него грустно, но с надеждой, и Иззи никак не мог взять в толк, почему этот человек был так неуверен в его преданности, почему ждал отказа и давал ему выбор, словно это имело какое-то значение. Иззи ждал, что его в лучшем случае вышвырнут с корабля, а не дадут новый смысл существования, и потому не мог до конца осмыслить то, что между ними происходило. — Твоим первым помощником? — Ага, — Стид терпеливо кивнул, робко улыбаясь кончиками губ. — О лучшем первом помощнике я не мог бы и мечтать. Ты так много помогаешь мне, так терпеливо учишь, и я просто хотел, чтобы ты знал, что я это ценю. Мне важно знать, что мне есть на кого положиться, а ты точно именно тот человек, кому я могу доверить и свою жизнь, и свой корабль. Иззи усмехнулся. Так пафосно, так много ненужных слов. Так в стиле Боннета. У него кружилась голова, совсем немного, но все вокруг будто бы было немного неправильным, чуть надломленным по краям. Он всегда знал, что хорош в том, что делал, и никогда не нуждался ни в похвале, ни в валидации, — и, оказывается, понятия не имел, насколько пронзительно ему этого не хватало, пока не начал работать с Боннетом. Иззи хотел оттолкнуть от себя его слова, эту похвалу, бессмысленную и нежную, но даже мысль о том, чтобы отказаться от этого, ощущалась как утрата. Иззи хотел быть его первым помощником. Хотел быть с ним рядом. Хотел коснуться его. Хотел сделать его своим. — Иззи?.. — ворвался в пелену, окутавшую его разум мягкий, грустный голос Стида. — Тебе не обязательно отвечать сейчас, если… — О, отвали, — пробормотал Иззи, с трудом вытаскивая будто бы откуда-то из глубины себя слова. — Я мог бы быть твоим первым помощником, да. Я обещал команде, что буду защищать их, если ты не забыл. Иззи слышал собственный голос, но не понимал, почему он говорил это дерьмо. Он должен был поклясться. Он должен был проявить уважение. Он должен был хотя бы поблагодарить капитана за доверие. Что он, чёрт возьми, нёс? Волна за волной накатывали на него, мысли, запертые в голове, бились со страшной скоростью: раздражение, осознание, паника, гнев, благодарность, ужас — все вперемешку, всего слишком много, чтобы он сумел с этим справиться. У Иззи мягко забрали бокал, и почти сразу его руки были заключены в тёплые ладони. Он поднял голову и встретился взглядом с глазами Стида, который улыбался ему, обеспокоенно и ласково, и едва-едва склонялся вперёд, будто готов был поймать его, если Иззи вздумал бы упасть. — Всё в порядке? — Да… нет, так неправильно, нужно иначе, — Иззи глубоко вздохнул и посмотрел на их руки, на пальцы Стида, крепко сжимающиеся вокруг его. Это было хорошо, это возвращало его назад в реальность. Иззи хотел все сделать как надо. Стид заслуживал этого. — Клянусь своей жизнью и честью, что буду защищать тебя и твою команду, убивать ради тебя и грабить для тебя, и ставить твои интересы превыше всего. Отныне твой приказ для меня закон на суше и в море, до того момента, пока оно не призвало меня к себе. Неидеально, Иззи знал это, знал, потому что упустил пару пунктов, сознательно, ведь часть его уже была обещана Эдварду, давно, и, хотя они больше не были одним целым, Иззи все равно оставался ему предан, даже присягая на верность другому капитану. Стид смотрел на него огромными глазами, бездонными и блестящими, не дыша, пока Иззи не закончил говорить, а затем молча поднёс его руки к своим губам и поцеловал костяшки пальцев. Он задержал поцелуй, тяжёлый и чёткий, как печать, и улыбнулся, — так, словно Иззи предложил ему нечто больше, чем свою преданность, так, словно сам Стид доверил ему нечто большее, чем свой корабль и свою жизнь.***
Это было хорошее утро. В волосах Стида ореолом рассыпалось золото восходящего солнца. Боннет что-то быстро говорил Олуванде, прислонившись всем корпусом к фальшборту, но до Иззи долетали только отдельные слова. — …восхитительно… ты только посмотри… о, боги, гляди… просто чудесно… Иззи не прислушивался. Боннет всегда чертовски много говорил, но ещё больше, когда находились благодарные слушатели. Рядом с кораблём, пронзительно перекликаясь, словно отвечая на его бесконечный поток слов, скользила стая дельфинов. Иззи не мог понять, что такого прекрасного Стид находил в том, как эти громкие, скользкие твари выпрыгивали из воды, но он признавал, что, должно быть, Стиду нравилось решительно все, что он видел вокруг себя. Он думал, что время и сложности изменят это его отношение, сделают Стида таким же угрюмым, уставшим и серым, как и большинство мужчин, которые отправляются в плавание, но, по всей видимости, Боннет обладал тем же редким качеством, что и Эдвард в лучшие свои годы. Эдвард сиял, горел, несся вперёд, увлекаемый всем, что видел на своём пути, и это прежде очаровывало Иззи, пускало ему пыль в глаза, заставляло забывать раз за разом, каким невыносимым, жестоким и безразличным Эд был, когда терял интерес. Стид смотрел на мир не как на средство, которое он мог использовать, а как на место, куда он приходил, чтобы вознести хвалу всему прекрасному. Вселенная любила Боннета в ответ. Она обнимала его, помогала ему, подталкивала: давала все, что нужно, чтобы он сумел это использовать, и улыбалась, когда он, глупостью и очарованием, брал верх. Иззи вспомнил свой застрявший в дереве меч. Нереально яркую, словно нарисованную кровь, пятном проступившую на светлой рубашке Боннета. Это было странно: чувство, которое он на себе испытал, когда попытался причинить Стиду вред — будто все против него, будто в любой миг под ним разверзлась бы палуба и сам дьявол забрал бы его в свои объятия. Ничего подобного не произошло. Он лишь не смог вытащить свой меч из дерева, из мягкой, податливой плоти человека, впервые в жизни проиграв, даже не начав сражаться. Должно быть, Стид и правда тогда одержал над ним верх. Чёртов Боннет. В груди Иззи что-то неохотно зашевелилось. Ему неприятно было думать о том, что он действительно мог бы его убить. Он был рад, что этого не случилось. — Иззи, — услышал он, словно издалека, и неохотно повернулся. Мягкий тон, удивленно-нежное касание голосом его имени. Иззи раздражало, что эта мелочь, не имеющая никакого значения, волновала его. — Ну же, иди сюда. Ты только взгляни, как красиво! — Нет. — Ну пожа-алуйста-а… Иззи тяжело вздохнул, но подчинился. Его горло першило от раздражения, перекатывающегося внутри глухими раскатами, но он не мог отказать Стиду, когда тот так просил — так, словно без Иззи часть его удовольствия будет потеряна. Должно быть, было что-то магическое в том, как единственная просьба Стида заставляла его безмолвно рассыпаться изнутри. — Не нагибайся так низко, Боннет, — рыкнул Иззи и дёрнул его за плечо, почти наслаждаясь тем, как болезненно зашипел Стид, выпрямляясь. Они уставились друг на друга, но губы Боннета в тот же миг снова расплылись в глуповатой улыбке. Иззи закатил глаза. — Если ты перевернешься туда, скорее всего эта стая унесет тебя далеко в море и растерзает в игре твой раздувшийся труп. Всё ещё красивые создания, а? — Ты не испортишь мне утро, — рассмеялся Стид и похлопал его по спине, взмахом другой руки предлагая взглянуть вокруг. Безмятежное море, подернутое рябью, прохладный ветер, солнечные лучи, бликами играющие в воде и на спинах дельфинов... Признавать, насколько ему было хорошо в этот миг — больно. Что-то тревожно скреблось в груди, когда Иззи пытался поверить в реальность всего, что его окружало, будто нечто могло отобрать у него это спокойствие, если он позволит себе расслабиться. Стид улыбнулся, его ладонь, горячая и уверенная, опустилась Иззи на плечо, пальцы несильно сжались. — Неужели так сложно порадоваться вместе со мной? — Это приказ, капитан? — Это просьба, — сказал Стид, всё ещё улыбаясь, и, выпустив плечо Иззи, снова перегнулся через фальшборт. Иззи подумал, что если Стид и правда перевернётся, то, скорее всего, прямо из переливающихся пеной волн поднимутся прекрасные русалки и бережно вернут его обратно на корабль. Пожалуй, Иззи бы даже не удивился. Он нахмурился и, выбросив эту глупость из головы, встал чуть ближе, напряжённый, готовый в любой момент подхватить Стида, если понадобится. — Не может быть приказа «радуйся», это нелепо. Стид рассмеялся, с наивным удивлением, приглушенно, и смех его тоже был похож на рассыпавшиеся на свету брызги волн. Иззи никогда не мыслил строфами и аллегориями, никогда не умел видеть прекрасное, и теперь ему казалось таким непривычным и страшным чувство, гулко бьющееся внутри. Его сердце болело. Он хотел бы запомнить все это прежде, чем судьба отберёт у него даже эти крупицы; Иззи знал, что это непременно случится, и потому никогда не гнался за чем-то столь легкомысленным, как радость. Тьма казалась особенно глубокой, стоило только вспомнить, что существовал свет. Иззи моргнул и обнаружил, что Стид внимательно смотрел на него, чуть склонив голову на бок и всё ещё прижимаясь грудью к фальшборту. Его почти прозрачные в ярком свете глаза блуждали по лицу Иззи, по волосам, растрепанным ветром, словно и он тоже хотел запечатлеть момент, словно тоже знал, что ничего невозможно было удержать. — В чем дело? — спросил Иззи ещё более хрипло, чем обычно. Он действительно ненавидел себя за то, как звучал его голос. Стид покачал головой. Растрепанные кудри упали ему на лоб. — Прошу прощения, — сказал Стид, улыбаясь уголками губ. — Извини, я отвлёкся, мне просто нравится… — он замолчал, сосредоточенный и смущенный, и внезапно протянул руку, убирая прядь волос с лица Иззи ему за ухо. Жар скользнул по щекам и горлу вслед за этим невесомым прикосновением. — Ты выглядишь очень непривычно без своей укладки. Конечно, это не плохо, нет, ты всегда выглядишь очень хорошо, если хочешь знать моё мнение, просто по-другому. Иззи пару раз моргнул и отстранился. Обида скользнула внутри вслед за унижением от своей реакции на самое простое прикосновение. Он так сильно хотел потянуться за ласкающей его рукой, что наклонил навстречу голову прежде, чем понял, что делал. Иззи не понимал, зачем кому-то говорить что-то подобное, если не посмеяться над ним, и в том, что Стид оказался таким же, как все, было что-то особенно обидное. Он не был тщеславным и никогда особенно не беспокоился о том, что люди говорили о его внешности: пираты частенько смеялись друг над другом, но в этом обычно не было ничего по-настоящему глубокого. Иззи тошнило от того, что в этот раз ему было небезразлично. — Я не люблю, когда надо мной смеются, — резко сказал Иззи и оттолкнул руку Стида от себя. Он нахмурился, но покорно отстранился и выпрямился. Волшебство мгновения рассеялось. К этому невозможно было подготовиться, привыкнуть, как бы отчаянно Иззи не пытался защитить себя. Он потратил так много времени, чтобы научиться ничего не чувствовать, что теперь понятия не имел, что со своими чувствами делать. — Прости? — Что, блять, тебе непонятно, Боннет? Не притворяйся идиотом, это раздражает. — Ты правда думаешь, что я смеюсь над тобой, когда говорю, что ты хорошо выглядишь? — тихо спросил Стид, шире распахнув глаза. Его голос даже не звучал вопросительно. Выражение его лица стало грустным, и в тот же миг будто упал тяжёлый засов, отрезав их обоих от этого яркого утра, от всеобщей беззаботности, и отставив в темноте того, что между ними повисло. — Я не слепой, я знаю, как выгляжу, — Иззи пожал плечами. Злость свернулась, пульсируя, и он понял, что там, под ней, было что-то ещё, что он не хотел принять. Злиться было проще. У него не получалось. Иззи захотелось извиниться, сгладить свои слова, сказать что-то, что вернуло бы назад эту чёртову радость, которую он все же безнадёжно испортил, — и чем сильнее было это желание, тем сильнее он его от себя отвергал. — Но я имею в виду именно то, что говорю, — сказал Стид и снова потянулся к нему, беспокойный, чтобы заглянуть Иззи в глаза. Безмолвный вопрос повис между ними, и Иззи внезапно кивнул, замирая, когда Стид вновь провел кончиками пальцев по его волосам, выпрямляя растрепанные пряди с невероятной осторожностью, будто прикасался к чему-то хрупкому. — Ну, ты считаешь стаю дельфинов уродливым зрелищем. Не думаю, что можно доверять твоим суждениям о красоте. — Я объективен, — вздохнул Иззи, чувствуя потерю, когда Стид все же убрал руку. Он не хотел продолжать спорить об этом, потому что с каждым новым сопротивлением это становилось все более и более неловко, будто он ждал, что его переубедят. Это не было правдой. Иззи просто ему не верил. — Но, если тебе станет легче, готов признать, что ты можешь искренне заблуждаться. — Это очень мило с твоей стороны, благодарю, Иззи, — сказал Стид, улыбнулся ему, как и прежде ярко, будто ничего не случилось, и посмотрел за борт. Иззи внезапно осознал, что прошло не больше нескольких минут, в то время как ему они показались целой вечностью. Он был слишком стар для того, чтобы испытывать столько интенсивных эмоций. Он, казалось, больше так не умел, потому что чувствовал себя некомфортно, тревожно, — всё сильнее по мере того, как между ними естественным образом сокращалась дистанция, как прикосновения становились интимнее, как слова становились значительнее. Как он вообще должен относиться к тому, что сказал Боннет? Иззи понимал, что его первая реакция была нелепой, потому что Стид никогда не стал бы смеяться над ним, но это ещё сильнее путало его мысли. Нахрен ему вообще все это было нужно на старости лет? Стид рассмеялся, когда один особенно энергичный дельфин выпрыгнул из воды, обрызгав их с ног до головы, и Иззи, вместо того, чтобы возмутиться, улыбнулся тоже. Смех Стида, этот мерцающий мелодичный звук, наполнил сердце Иззи робкой радостью. Он давно не испытывал ничего подобного. Должно быть, и правда было глупостью решить, что можно приказать радоваться, но именно так он и жил: не позволяя себе ничего настоящего, чтобы не дать никому найти рычаг уязвимости, на который можно было бы надавить. Иззи вспомнил, как Эдвард устраивал «праздники» и использовал людей, как декорации, заставляя притворяться счастливыми. Он вспомнил, как их первая команда, развлекаясь, на скорость залазила на такелаж, и как они с Эдвардом, молодые и дерзкие, бросали им вызов, поднимали ставки, неизменно толкая радость за грань в объятия смерти. Они упивались своей властью, балансировали по лезвию, чтобы почувствовать больше из того, что им было дозволено, — так мало, потому что быть человеком значило быть слабым. Они не могли себе этого позволить. У них были разные дни, хорошие и плохие, но каждый раз Иззи казалось, что радость — это адаптация точки зрения к тому, что с ними происходило. Можно было найти радость и в бою, и в шторме, и в смерти, — во всем, что их окружало. Но радость никогда не была беззаботным смехом, дельфинами, морем, солнцем, сияющим в золотых волосах, тёплыми ореховыми глазами, и нежными словами, в которые он не верил, но очень хотел поверить. Это было больше, чем он когда-либо позволял себе. — Осторожнее, — по инерции прошипел Иззи, когда Боннет едва заметно пошатнулся, и подхватил его под локоть. Стид посмотрел на него снова, с жаром, с искренним восторгом, и опустил ладонь на его пальцы, мягко не позволяя убрать. Иззи мог бы отнять свою руку силой, но он не стал, вместо этого шагнув к Стиду ближе, так, чтобы со стороны не было видно, как они касались друг друга. — Знаю, знаю, я веду себя как ребёнок, — сказал Стид, нелепый в охватившей его неловкости, но глаза, которые всё ещё были обращены на Иззи, сияли завораживающим восторгом. — Прости мне это! Я надеялся увидеть нечто подобное хоть раз в жизни. Настоящее чудо! Ощущение, будто… будто я наконец утолил жажду, — он растерянно погладил пальцы Иззи и перевёл взгляд на горизонт. — Это как выйти в море. Ты же понимаешь? Иззи понимал. Он не думал, что Стид тоже это чувствовал. Он должен был, потому что задавался вопросом, что заставило Стида бросить красивую праздную жизнь дважды, но самый логичный ответ не приходил ему в голову. Тяга к морю, — невыносимое чувство, желание, от которого кажется пузырилась кровь, тоска, постоянная, болезненная, не дающая спать, есть, существовать. Теперь Иззи мог понять, что заставляло Стида оставаться здесь, что помогало ему выносить лишения, переступать через себя, через свой комфорт, что делало его таким счастливым из-за таких мелочей, как солнце, прикосновения или чертовы дельфины. Необходимость. Иззи будто открыли грудную клетку. Правильно — то, что Стид был здесь. Правильно — то, как он держал его за руку. Правильно — то, как он собирал всех вокруг по частям. Иззи ни разу не видел, чтобы Боннет врал, притворялся, делал что-то, чего ему не хотелось бы делать; он был чрезмерным, шумным, драматичным, но ни в чем из того, что он делал, не было фальши. Он мог говорить и делать что-то лишь потому, что верил в это, находил необходимым. Он всегда открыто сообщал о своих желаниях и, даже если ничего не обещал, был тем, кто готов был принять на себя последствия. Иззи знал, что это его погубит, но все равно хотел пойти за его волей и отпустить контроль. Он вспомнил взгляд Стида, когда Иззи выложил перед ним свою клятву, его откровенную уязвимость, его безмолвное предложение всего, о чем Иззи не мог даже помыслить, и понял, что уже давно ему проиграл. Иначе все не было бы так. Иначе он не боялся бы ранить Стида, не боялся бы потерять эту радость, которая дрожала в нем, оттеняя тревогу. Он провел свободной рукой по волосам, игнорируя вспыхнувшее внутри жадное чувство, когда Стид бросил на него очередной восхищенный взгляд, и тоже склонился вперед, чтобы посмотреть за борт. Дельфины все еще казались такими же обычными и надоедливыми, как и всегда. Но раз Боннет что-то находил в них, значит, он тоже мог бы увидеть это, если бы постарался. — Ну… — Иззи сделал глубокий вдох и переступил через себя. — Наверное, они не так уж и плохи, просто я к ним привык. Встретить их хороший знак, как и то, что они нас сопровождают. — Спасибо, — прошептал Стид, наклоняясь рядом, так близко, что Иззи чувствовал запах его тела. Иззи усмехнулся. — Тебе не обязательно так стараться, но я ценю это. — О, отвали, — пробормотал Иззи, даже не пытаясь скрыть нежность в своем голосе, и Стид снова рассмеялся, тем приятным, особенным смехом, который заставлял что-то в груди Иззи сладко сжиматься. Не было ни одного момента, ни секунды, которую Иззи пришлось бы взять, чтобы задуматься, а хотел ли он ради него стараться. Это было естественно — Стид хотел чего-то, а Иззи тянулся за ним, не утруждая себя необходимостью думать. Было очень мало вещей, которые Иззи не сделал бы для своего капитана. — Хорошо, — сказал Стид и крепче сжал его пальцы. Иззи не знал, что Стид прочитал в его грубости, но, должно быть, это и правда было что-то хорошее, что-то, что даже он не сумел бы разрушить. Иззи видел, что Стид это знал. Это было незнакомое, робкое чувство — его понимали, даже когда у него не получалось подобрать слова. Пронзительно заголосили дельфины, заглушая уставшие от сомнений мысли. Пальцы Стида переплелись с его. Черт возьми, это было больно, но он мог притвориться, что был в порядке. Может, если бы он притворялся достаточно долго, то Стид сумел бы собрать его заново. Иззи прикрыл глаза. Хорошо.***