***
Да, любовь моя. Любовь моя. Иззи никогда до конца не понимал значения этого слова, даже сейчас. Это казалось неловким, как если бы он примерял чужую одежду, подходящую по размеру, но недостаточно хорошо на нем сидящую. Он чувствовал себя самозванцем, который притворялся другим человеком, чтобы услышать то, что он не должен был слышать. Я чувствовал себя отчужденным большую часть своей жизни. Почему Стид не боялся проявлять любовь? К Иззи, Эдварду и команде, к делу и кораблю, к книгам и одежде, к хорошей еде и выпивке — Стид не делал различий и для всего находил способы, чтобы передать своё чувство и сделать его видимым. Он умел так выразительно любить, так поэтично и экспрессивно, что увлекал любого, кто становился этому свидетелем. Иззи не понимал, откуда в нём столько сил ежедневно признавать то, что делало его уязвимым, и отдавать так много, сколько он, скорее всего, никогда не получит назад. Стид говорил, что несчастье делало людей жестокими, — и своим же существованием отрицал это. Иззи ещё никогда не встречал человека, который прожил бы так долго в презрение и безразличие, и не стал бы монстром. Иззи смотрел на Стида, который читал расположившейся вокруг него команде сказку, и надеялся, что он знал, как отчаянно все они были ему преданы за эту любовь, потому что это меньшее, что они могли для него сделать. Ему было немного жаль, что он пришёл так поздно и не успел занять место рядом со Стидом, но он не знал, мог ли вообще подсаживаться к нему и публично проявлять привязанность, — Иззи до сих пор не был уверен, собирался ли Стид афишировать их связь. В любом случае, Иззи достаточно и того, что между ними было. Он не хотел быть очередным неблагодарным ублюдком, который только брал. — ...Взяла Мораг руку любимого и надела ему на палец перстень с красным камнем — рубином, — читал Стид. — И молвит: «Не снимай его. Покуда горит рубин алым огнем, знай, сердце мое принадлежит тебе». Стид посмотрел на него, улыбнулся кончиками губ и, как ни в чем ни бывало, продолжил читать. Ни голос, ни интонации его не изменились, но Иззи все равно не мог избавиться от ощущения, что эти слова были произнесены для него, и стыдился того, как поспешно хватался за любую мелочь. Это было чертовски глупо в его возрасте: пытаться выдать желаемое за действительное. Но чем больше он получал, тем больше хотел; он не верил, что это надолго, и старался угнаться за ускользающим временем — взять всё, что мог, придумать десятки историй, которые никогда не произойдут, угадать всё, что было скрыто, увидеть то, чего нет, чтобы успокоить своё сердце. Иззи был жаден, если бы он мог, он бы добрался до Бога, схватил Его за грудки и потребовал бы у Него, чтобы это никогда не кончалось. Но Иззи не верил в Бога, — почти так же, как не верил в то, что Стид останется с ним на всё отведённое им время. Такие истории не случались с людьми вроде Иззи. Такие истории — одна на миллион; их рассказывали в книгах, их передавали как священную тайну, в них было так мало правды, что, стоило её коснуться, и она рассыпалась под неосторожными взглядами. Иззи не ждал, что всё будет как в сказке. Он просто хотел на мгновение прикрыть глаза, потянуть за эту нить прежде, чем полотно распустится, и поверить, что сотни кажущихся ему мелочей были реальностью. — Но вот лодья поравнялась с русалкой, протянула она свою белую руку, обняла князя и увлекла с собой в морскую пучину, — продолжал Стид, опустив голос до таинственного шепота, будто они все вместе безмолвно следовали за несчастьем князем на дно океана. — Все глубже и глубже опускались они сквозь толщу прозрачной, зеленоватой воды. Вот уже вокруг них глухое безмолвие… Кем они были бы в этой истории? Мог ли Иззи быть русалкой, которая запирала Стида в пещерах, усыпанных иллюзорным золотым песком, кораллами и жемчугом, что в миг обратятся в грязь, когда заклинание рассеется? Или Иззи был тем, кто сам себя запирал, потому что привык страдать? Но он не хотел отдаляться, не хотел ничего менять, не хотел оставлять себе лишь напоминание о том хрупком чувстве, которое окружало их каждый раз, когда они оставались наедине, когда их прикосновения и объятия обретали особую чарующую власть; в такие моменты он чувствовал, что они сильнее русалочьей песни, сильнее тьмы, — и думал, что скорее умрёт, чем снова запрёт себя в несчастье. Иногда сказка — это всего лишь сказка. Ему стоило бы прекратить везде искать скрытый смысл. И, может быть, доверять чуть больше тому, что видел; Стид поднял голову и улыбнулся ему, мимолетно и нежно, не отворачиваясь даже когда все остальные уставились на него в ожидании продолжения. А Иззи впервые не хотел, чтобы он читал дальше; он хотел забрать Стида себе полностью, безвозвратно, и спрятать от чужих взглядов. Он подавил это чувство прежде, чем оно всплыло на поверхность его сознания. Повторять уже совершенную ошибку — верх глупости. Отбирать то, что ему не принадлежало, у тех, кого он поклялся защищать, — предательство, которое он не готов был совершить. Эти невыносимые люди заслуживали любви. Может, если он признает это, то поверит, что и он тоже заслуживает того, что отдаёт ему Стид всякий раз, когда так улыбается. Иззи провел по волосам и едва заметно кивнул, безмолвно предлагая продолжить. Стид засиял тем особым внутренним светом, который каждый раз приводил Иззи в замешательство, и его голос вновь окутал их неудержимо стремящейся вперёд историей. Непостижимо, как много это было на самом деле, и до сих пор невероятно, как просто увлекались, успокаивались и открывались те, что каждую ночь сражались со своими чудовищами. — Но не выбраться Эндрю из пещеры: у входа ее пенятся и бурлят могучие волны. Много дней провел он в заточении, но горел алым светом рубин у него на пальце, и надежда не гасла в его сердце… Иззи отстраненно подумал о том, что это очень странно — помнить о ком-то, кого ты любишь, лишь потому что есть какое-то напоминание. Что если бы у Эндрю не было уверенности, что Мораг любит его, что тогда? Он перестал бы любить её, сдался бы, позволил забрать свою душу? Тогда в чувстве Эндрю не было ничего настоящего. Даже больная любовь Иззи к Эдварду была сильнее: он берег её от бурь, он не забывал о ней, даже когда её отвергали, — его верность до сих пор дрожью оседала в горле, когда Эдвард смотрел на него с другого конца корабля. То, что он чувствовал к Стиду, было иным, окутывало, подпитывало, окрыляло, и это было больше необходимости быть верным клятвам. Иззи не знал, как ощущалась правильная любовь, но надеялся, что именно так. Он слушал, мысленно соединяя звезды на небе линиями созвездий, и позволял своим мыслям блуждать. Ему нравилось как спокойствие превращалось в свободу, как ропот мыслей затихал, становился почти шепотом, и всё казалось таким же простым и понятным, как шум волн, бьющихся о борт корабля. Иззи хотел бы задержаться в этом подольше, но всё и всегда подходило к концу. История закончилась тем, что Эндрю обманул русалку, и, вопреки тому, что это был хороший конец, никому он не понравился — все хотели знать, добрался ли он в итоге до Мораг и все ли у них было хорошо. Иззи находил смутно забавным то, как Стид на ходу придумывал продолжение, стараясь удовлетворить всех, но судя по взглядам, которые Стид на него периодически бросал, весёлым это казалось только ему. — Отвалите от капитана, придурки, имейте совесть, — сказал Иззи и спрыгнул с ящика, на котором сидел. Сильно припадая на одну ногу, он подошёл к Стиду и окинул толпящихся вокруг него хмурым взглядом. — Если через двадцать секунд кто-то из вас ещё будет здесь, то завтра вы пожалеете, что родились на свет. Что палите? Марш отсюда нахрен! Не то чтобы его речь произвела нужный эффект, — никто даже бровью не повёл, — но всё же команда послушно разбрелась, вразнобой пожелав им доброй ночи. Стид едва слышно благодарно вздохнул и потянулся, отложив в сторону книгу. — Спасибо, дорогой, — сказал Стид и, выпрямившись, посмотрел на него из-под ресниц. — А что насчёт тебя? Тебе понравилась история или концовка действительно провальная? — Неужели Эндрю забыл бы о Мораг, если бы отдал кольцо? — спросил Иззи вместо того, чтобы ответить напрямую, и невзначай придвинулся к нему. Стид склонил голову, улыбаясь. Светлые пряди упали ему на лоб, тёмные глаза блеснули. — Тогда он мразь, и должен был утонуть, чтобы Мораг нашла кого-нибудь получше. — О, но ведь всем людям время от времени нужно напоминание о том, что их любят, — сказал Стид. Он приглашающе расставил ноги, и Иззи сделал шаг вперёд, остановившись так близко к нему, что почти касался бёдрами его колен. — Особенно, когда жизнь подкидывает сложности. Эндрю любил Мораг, и не кольцо спасло его, а желание к ней вернуться. Ему было страшно и он был одинок, и в тот момент лишь знание, что Мораг всё ещё любит его, помогало ему продолжать бороться. — А что насчёт Мораг? — спросил Иззи, споря чисто из удовольствия, и провёл по коленями Стида вверх, упираясь ладонями в его бедра. — У неё нихрена не было, никакого напоминания. — Наверняка ей было очень страшно, но у неё была вера, — Стид вздохнул и поднял голову, чуть прогибаясь назад. Иззи посмотрел на его губы и крепче сжал пальцы. — Сердце подсказывало ей, что он жив, и это помогало ей справляться. — Это какая-то хрень, такого не бывает. — Но всем хочется верить, что их так будут любить, — Стид опустил голову, немного нервно, неуверенно усмехнувшись. Иззи посмотрел на руки Стида вслед за ним и увидел, что он вертел между пальцев кольцо. Сердце на мгновение предательски замерло. — Что если это всё, что нужно? Кольцо и вера, что всё будет хорошо… — К чему ты ведешь? — Я знаю, что это глупо, — тихо сказал Стид, всё ещё не поднимая головы. — Наверняка ты думаешь, как нелепо, что я подражаю этой наивной сказке, да так на самом деле и есть, но я все равно хочу, чтобы у тебя тоже всегда было напоминание, как у Эндрю, на случай, если… — Думаешь, меня может унести с собой русалка и я забуду про тебя? — Почти уверен, что их не существует, но почему бы не подстраховаться на всякий случай? — сказал Стид, с нежной улыбкой посмотрел на Иззи снизу вверх и взял его за руку. — Если ты позволишь, конечно. Иззи кивнул. Осторожно, будто касаясь чего-то хрупкого, Стид надел кольцо ему на палец и сжал его ладонь. Стид смотрел на него с невыразимой нежностью, которой Иззи не заслуживал; и он хотел этого так сильно, хотел впитать мгновение каждой клеточкой своего тела, хотел, чтобы его разум навсегда запечатал образ Стида, прикосновение его рук, его ласку, его любовь — всё то, что Иззи даже не думал просить, и все же получил. Иззи притянул Стида к себе за шею и скомкано поцеловал. Не стоило этого делать, но он не смог себе отказать, — он не думал ни о том, что кто-то мог смотреть на них, ни о том, как Стид это воспримет. Ему просто нужно было хоть как-то выразить свои чувства, раз уж он не умел словами. Извинения застряли в горле, когда он отстранился; на самом деле он не хотел извиняться, потому что ему не было жаль, — он имел право целовать его, он не был вором и не делал ничего плохого. Стид и не упрекал его: вместо того, чтобы смутиться и попросить его прекратить, он обнял Иззи за талию. — Я просто хотел, чтобы у тебя было что-то, что поможет тебе продолжить бороться, если что, — сказал Стид и погладил его по руке. — И чтобы… не знаю, это, наверное, эгоистично, но жизнь коротка и с каждым днем она становится короче, и я не хочу провести её остаток, беспокоясь о том, кто и что подумает. — Значит, так ты говоришь всем, что я твой? — спросил Иззи и посмотрел на кольцо. Это то, чего он хотел, и то, во что очень сложно было поверить, даже когда ему говорили об этом прямым текстом. — Когда мы вместе, мне кажется, что… это ощущается как выход в море. Словно мы очень-очень долго стояли в доке, а затем в одно мгновение сняли якорь и поймали попутный ветер. Я знаю, что ты не любишь все эти пафосные слова, но это правда. Так что это значит, что я хочу, чтобы ты помнил, что сердце моё принадлежит тебе. Иззи поднял его руку и поцеловал костяшки пальцев. Он подавил тревожное чувство, всколыхнувшее воспоминания; ему не нужно было переживать о том, что все повториться, потому что Стид был другим человеком, но Иззи все равно переживал, и чувствовал себя виноватым за то, что реагировал неправильно. Иззи ощущал, как растягивалось между ними молчание, как тепло улыбки Стида собиралось горечью в уголках его губ, но так и не сумел заставить себя порадоваться. Это признание должно было сделать Иззи счастливым, а вместо этого он пытался подавить дрожь в своих пальцах. Он окунался в чувство, которое пытался передать ему Стид, но не мог понять, что оно несло. За словами для Иззи всегда стояли боль и борьба, и сложно было поверить, что в этот раз все будет иначе. Он говорил себе, что не хотел больше жить в страхе, и в глубине души уже готов был согласиться на что угодно, лишь бы Стид не переставал на него так смотреть — так, словно его жизнь чего-то стоила. Должно быть, он был просто жалок. Иззи крепче сжал его пальцы и прерывисто вздохнул. — Скажи что-нибудь? Я начинаю чувствовать себя глупо. — Не знаю, что нужно сказать. — Я поторопился, прости, — тихо сказал Стид. Улыбка потухла в его глазах, и весь он стал уязвимым, глубоко растерянным, как и всегда, когда Иззи ненароком отталкивал его. Видеть это было мучительно. — Я не хотел сделать ничего, что было бы тебе неприятно. Иззи погладил его по щеке. Тревога рассеялась, и он словно мысленно сделал шаг назад, чтобы отчетливо увидеть, как мало для неё было причин. — Брось, моя реакция не имеет к тебе отношения, — с трудом подбирая слова сказал Иззи. — Принадлежать Эдварду было сложно, но это не твоя вина. — Я не говорил, что это значит, что ты мне принадлежишь, ты ведь человек, а не вещь, — сказал Стид и приподнял его руку так, чтобы взглянуть на кольцо. — Если ты не хочешь, чтобы знала команда, ты можешь не носить его. — Я хочу, — сказал Иззи быстрее, чем Стид продолжил. Объяснения сбили его ещё сильнее. В этом было ещё меньше смысла, чем в его тревоге. — Просто не понимаю, какие условия мне нужно соблюдать, чтобы ты был доволен. — Условия?.. Иззи, о чем ты говоришь? Что я сказал, чтобы ты так подумал? Стид выпустил его руку и отстранился с таким видом, будто Иззи его ударил. Может, так оно и было, только Иззи даже не понял, как это произошло; он ненавидел такие разговоры, он был дерьмо в этом и он не знал, как всё исправить. С тем же успехом он мог ждать, что его нога вырастет обратно, — он облажался и уже не мог взять свои слова назад. Это было так тупо, что приводило его в отчаяние. — Я привык, что за все хорошее надо платить, — сказал Иззи, но едва эти слова остались между ними, как он понял, что это было совсем не то, что ему стоило сказать. — Черт возьми, час назад я слушал тебя и думал, что хочу тебя себе во всех аспектах. И что это так идиотски, сидеть и представлять себя героем сказки вместо того, чтобы радоваться тому, что уже есть. Но жизнь не ебаная сказка, и мне приходилось убивать ради того, чтобы Эдвард обратил на меня внимание, а ты просто даришь мне это кольцо и говоришь то, что я хочу слышать. Какого черта? — Иззи, помнишь, мы решили, что я странный? Я с детства представлял себя героем историй, которые читал. Иногда я терял целые недели, потому что пропадал в фантазии, и каждый раз, когда они иссякали, я ощущал лишь разочарование, — Стид неопределенно взмахнул рукой и опустил глаза. — Но теперь мне больше не нужно ничего представлять. А тебе не нужно убивать ради того, чтобы я любил тебя. Так зачем нам вспоминать время, когда жизнь ещё не стоила того, чтобы её прожить? Иззи поднял его голову за подбородок и медленно поцеловал его. У него не было слов, чтобы сказать, как ему жаль, как он хотел бы, чтобы ничего этого с ними никогда не случалось, как он желал бы не причинять Стиду ещё большую боль; Иззи мог выразить только то, что и так было очевидно, — и он очень надеялся, что этого будет достаточно. Любовь, во всяком случае, та форма, которая была для Иззи доступна, всегда вытекала из жертвенности, и он не знал, как иначе, но очень старался. — Ты прав, нахуй это дерьмо, — сказал Иззи, едва отстранившись от его губ. Иронично, Стид сказал тоже самое, что Иззи совсем недавно говорил Эдварду. Он верил в свою правоту, но на деле оказалось не так уж и легко отбросить в сторону прошлое, даже если он очень этого хотел. Было нечестно требовать от Эдварда то, что он сам не способен был совершить. — Я должен был отреагировать иначе. — Разве? — Стид невинно поцеловал его, а затем ещё и ещё, едва касаясь губами губ. — Было бы грустно, если бы ты притворялся и жертвовал своими чувствами только для того, чтобы удовлетворить меня. Иззи пожал плечами и немного выпрямился, ощутив ноющую боль в пояснице от напряжения и неудачной позы. Стид опустил руки на его бедра и чуть сдвинулся вперёд, неосознанно освобождая больше места, чтобы Иззи было удобнее. — О да, я бы принёс невероятную жертву, если бы сказал, что никакая ебаная магия, никакие русалки, никто из живых или мёртвых не смогли бы заставить забыть о том, что у меня есть ты, — сказал Иззи почти не чувствуя внутреннего сопротивления, пока он мог словами вынудить Стида так смотреть. — Во всех смыслах. — Постараюсь сделать так, чтобы твоя жертва не была напрасной, — сказал Стид и, крепко перехватив руки Иззи, прижал по очереди костяшки его пальцев к губам. Довольный, он светился, уязвимый и нежный, доверчивый, будто никогда в жизни не переживший предательства, — Иззи хотел видеть его таким всегда и готов был поступиться всеми своими привычками, если бы это хоть на процент сделало бы Стида таким счастливым. — Чем хочешь заняться теперь, когда дети уснули? Как насчёт того, чтобы отпраздновать наше взаимопонимание? Иззи хрипло рассмеялся. — Я не смог бы тебе отказать. — Раз так, то посидим ещё немного? Всего пару минут, хочу насладиться триумфом, — сказал Стид немного глухо от того, что все ещё прижимал руки Иззи к своим губам. Иззи кивнул. Он хотел, чтобы у Стида была не только вера, но и подтверждение — хотя бы маленькая часть того, что Иззи от него получал. Он надеялся, что этого будет достаточно.***
Стид редко что-то рассказывал о своём прошлом. Иногда маленькие истории проскальзывали в их диалогах, словно смущающая тайна, и тут же отбрасывались, недосказанные. Он постоянно спрашивал Иззи о чем-то, и Иззи никогда не отказывал ему в том, что мог рассказать — по большей части ему нечего было скрывать, — но почти не говорил о себе. Это была удивительная способность Стида: он мог рассказать целую историю, а к концу Иззи обнаруживал, что не узнал ровным счётом ничего. Иззи было многое интересно, но он не знал, как подступиться. У него было представление о том, какой была жизнь Стида до того, как он вышел в море, и все же этого было недостаточно; все, что он представлял, казалось каким-то неправильным, несоотносящимся с человеком, которого он знал, и это сбивало с толку. — Откуда этот шрам? — спросил Иззи, когда они лежали в кровати, едва проснувшись, и он рисовал узоры на гладком животе Стида, по коже которого плясали солнечные блики от воды за окном. Собственный голос в спокойной тишине казался грубым и жёстким, и Иззи подумал, что ему не стоило спрашивать. Он провёл кончиками пальцев по длинному, узкому шраму прямо под рёбрами, и приподнял голову, чтобы посмотреть Стиду в глаза. — Я долго не мог научиться правильно держать осанку, даже с корсетом, — сказал Стид таким тоном, будто это все объясняло. Иззи непонимающе нахмурился, и это привело к тому, что, к его ещё большему удивлению, Стид внезапно смутился. — Ах да, ты же не знаешь. — Что я не знаю? — спросил Иззи, мгновенно внутренне подобравшись. Стид не выглядел напряжённым, его тело было спокойным и мягким под ладонями Иззи, но от него всё равно исходило ощущение неприятия, будто бы он захлопнул дверь изнутри, оставив Иззи стоять снаружи. Стид чуть повернулся и погладил его по волосам, убирая пряди за ухо с такой осторожностью, будто прикасался к чему-то хрупкому. — Я не знаю, как это описать, — неуверенно сказал Стид, поколебавшись в попытке подобрать слова, а затем взял Иззи за руку и провел кончиками его пальцев по своим рёбрам с другой стороны. Иззи приподнялся, чтобы посмотреть, и заметил идентичную полосу, не ощутимую на коже, как шрам, который оставил ему Иззи, но тем не менее бросающуюся в глаза. — Это не то чтобы какая-то невидаль, этим многие пользовались, просто это сложно объяснить, если ты никогда такое не видел. Это такое... устройство. Что-то вроде соединённых спицами пластин? Крест на спине и несколько спиц вокруг рёбер. Как корсет, но жестче. Он использовался только для тренировок, ничего такого, в остальное время только корсет, пока я не научился держать правильную осанку, — Стид едва слышно хмыкнул. — Один раз в школе нас заставили весь день ходить с яблоком на голове, и я был одним из немногих, кто не уронил его ни разу. Мистер Боннет сказал, что это все равно, что курицу научить кукарекать, что в переводе с его языка значило, что он очень горд. — Что за чертовщина, — мрачно выругался Иззи и повернувшись, одним движением оседлал его бедра. Стид тихо ойкнул и опустил ладони ему на талию, глядя на него снизу вверх из-под ресниц, но Иззи, проигнорировав очевидный призыв, лишь склонился ниже, чтобы осмотреть его ребра. — Нахрен это было надо? — Ну, кого-то учат по доске ходить и на такелаж залазить, а кого-то держать спину, — сказал Стид с мягкой улыбкой. Иззи покачал головой. Он не понимал. Он с трудом представлял, что это было за устройство, но оно было адским, раз оставило такие глубокие шрамы, что даже спустя три десятка лет их было отчетливо видно. Когда он думал об этом, все внутри него разгоралось от ярости. — Я даже с такой простой задачей справлялся ужасно, раз пришлось прибегнуть к крайним мерам. Стид плакал от жалости после некоторых рассказов Иззи о прошлом, сожалея о пережитой им боли, и это воспоминание наполняло сердце Иззи бессильной злобой. Это было чертовски несправедливо, то, как у Стида хватало сил на сострадание другим, когда все, что он видел в собственном детстве — это ненависть. Никто не должен расти без любви. Стид не понимал, о чем говорил. Мама любила Иззи. Она пела ему на ночь, обнимала его, говорила с ним мягко и нежно, защищала, была рядом и всегда на его стороне. Она не позволила бы никому заковать Иззи в железное устройство, рвущее его кожу, лишь бы у него была хорошая осанка. Она никогда не сказала бы ничего столь жестокого в ответ на его достижение, каким бы незначительным оно ей не показалось. Она рано умерла, но в те годы, что она была рядом с ним, она любила его так сильно, что он нес эту любовь до сих пор и держал у горла память о ней. Большая часть жизни для Стида была наполнена ненавистью, и тем не менее он открывал своё сердце с такой потрясающей наивностью, словно не думал, что кто-то мог растоптать его, слишком небрежный, чтобы суметь принять это чудо. Иззи боялся стать этим человеком. Стид был достоин лучшего, чем Иззи мог дать, но он выбрал его, безумный, странный человек, и, кажется, не собирался менять свое решение. — Какого хрена, Стид, — вздохнул Иззи, невероятным образом сумев прорычать его имя. Ладони Стида блуждали по его груди, по бедрам, и снова возвращались на талию, успокаивающие, утешительные, ласковые. Иззи хотел сказать что-нибудь правильное, что-нибудь, что напомнило бы Стиду, что ему больше не нужно подавлять чувства, что он мог ругаться, мог сказать, какое на самом деле дерьмо с ним случалось, но все, на что он был способен — это злиться, так сильно, что у Иззи заболело сердце. Он провёл кончиками пальцев под его рёбрами, стараясь касаться его с тем же трепетом, с которым Стид обычно обращался к нему, и посмотрел ему в глаза. Он видел смущение, желание спрятаться, уязвимость и… стыд. Иззи прерывисто выдохнул. — Ты стыдишься этого? Стыдишься того, что кто-то, кому ты доверял, поступал с тобой бесчеловечно? — Ну... Да? — Стид смущенно засмеялся и, обхватив его за шею, притянул к себе, чтобы коснуться поцелуем подбородка. — Просто это не то, из-за чего стоит так злиться. Это не было бесчеловечно, Иззи, так все жили. Все в порядке, это же ерунда, никто не обязан был меня любить. Мне давали все, о чем другие люди могли только мечтать, и мне никогда не приходилось думать о выживание. Ты зря думаешь, что мне было плохо. — Тебя дрессировали, как собаку, — зло сказал Иззи и на мгновение прикрыл глаза. Губы Стида мягко касались его кожи, медленно вырисовывая поцелуями линию челюсти. — Хуже, блять, это отвратительно, они внушили тебе мысль, что это нормально. Стид… — Это ненормально, — покорно шепнул Стид и прижался губами к его шее над кадыком. — И я сбежал от этого, если ты не заметил. Всё в прошлом, оно больше не должно иметь власти, — он выдохнул, провёл языком до подбородка и несильно прикусил его губами, оставляя влажный след. — Не в нашей с тобой жизни, больше нет. Если мы позволим этому нас расстраивать, то позволим тем, кто ненавидел меня, победить, — Стид провел руками по его спине, и Иззи по инерции прогнулся в пояснице, прижимаясь животом к его животу. — Они мертвы. И Стид Боннет, наследник своего отца, тоже мёртв. У меня же нет ничего, кроме этого корабля и тебя, — он мазнул поцелуем по приоткрытым губам Иззи и томно улыбнулся, глядя на него из-под ресниц. — Я чертовски везучий человек, ты знаешь? Иззи прерывисто выдохнул. Пальцы Стида легко блуждали по его спине и бёдрам, почти с благоговением, будто он прикасался к скульптуре, которую боялся сломать. Поначалу эта мягкость и сладость прикосновений были к его телу как чужая одежда, и ему казалось, что он только маскировался под того, кто мог на это претендовать, мог это заслужить. Он учился верить этой нежности. Он открывался новому, чтобы быть для Стида хорошим, чтобы он и впредь смотрел на него так жадно, так счастливо от того, что Иззи был его. Чёрт, да он бы поверил, что у него были рога и крылья, если бы Стид сказал ему об этом. Иззи провел ладонями по его широкой груди и перенёс на руки вес, откидываясь назад, чтобы окинуть Стида взглядом. Красивый, как чёртово произведение античного искусства, почти идеальный: золотые кудри рассыпались по подушке, тени мягко очерчивали подбородок, линию скул, делая черты его лица моложе и мягче, и тёмные глаза завораживающе блестели в сером лунном свете. — Думаю, ты упоминал пару раз, — усмехнулся Иззи кончиками губ, блуждая взглядом по его лицу. Он, кажется, мог смотреть на него вечно, и время переставало в этот миг иметь значение. — Пару сотен раз. — Маловато, как по мне, — пробормотал Стид и покачал бёдрами, прижимаясь членом к его заднице. Иззи выдохнул, почувствовав его желание, вцепился в его плечи и чуть подался назад. — Я должен намного чаще говорить, какой ты потрясающий, и как мне повезло, что ты выбрал меня. — Блять, Стид, — Иззи опустил голову, когда он снова лениво, дразняще толкнулся вперёд, будто случайно скользнув головкой члена по его яйцам. Стид всё ещё смотрел на него из-под ресниц, расслабленный и невинный, и этот невыносимый контроль сводил Иззи с ума. Всякий раз, когда он был в одном шаге от того, чтобы начать унизительно просить о большем, Стид выглядел так, будто вышел на променад и лишь немного запыхался. — М-м? Что ты хочешь, дорогой? — спросил Стид и провел горячими ладонями по его бедрам снизу вверх; собственнически, уверенно — он гладил Иззи всюду, где мог дотянуться, его грудь, плечи, шею, волосы, и каждое прикосновение словно обозначало, что всё это существовало только для него. Стид ждал ответ, но Иззи чувствовал себя растерянным. Он хотел, чтобы Стид сам решил за него, чего он хотел, забрал весь контроль, не оставил ни капли, хотел отдаться ему во всем, и телом, и разумом, и окунуться в чувство безоговорочного доверия, от мысли о котором Иззи бросало в дрожь. Они ни разу не обсуждали свои предпочтения. Обычно ему не нужно было ничего объяснять, Стид каким-то волшебным понимал, что ему было нужно, даже когда сам Иззи не был ни в чем уверен. Это разбирало его на части; он будто бы мог не думать даже о дыхании, зная, что Стид скажет ему, когда он мог сделать вдох. Ему нравилось не думать о вариантах — их попросту не было. Даже когда Стид спрашивал, всё ли хорошо, могли ли они продолжать и не хотел ли он чего-то ещё, — а он спрашивал его об этом постоянно, — чаще всего Иззи даже не нужно было открывать рот, чтобы ответ считали по его глазам, дыханию, движению тела, стонам. Иззи сжал его плечи, зная, что причинял боль, и чуть соскользнул вперёд, поглощенный жаром и озадаченный. Это было нелепо и стыдно, но от того, что Стид терпеливо ждал, а он не умел выразить своё чувство, где-то в горле его собрался жгучий комок. Стид обхватил его за шею сзади одной рукой и притянул к себе, коротко целуя в губы. — Неправильных ответов нет, любовь моя, — шепнул Стид и крепче сжал пальцы на его шее, отправляя тысячи нервных импульсов по его телу к напряжённо дернувшемуся члену. Иззи тихо, облегчённо выдохнул, и ответил на очередной поцелуй. — Мы могли бы попробовать что-нибудь новое. Хочешь взять меня? Или хочешь, я могу? — Ты бы хотел? — хрипло спросил Иззи, цепляясь за Стида. Они ещё ни разу не пытались зайти так далеко, и Иззи все устраивало, но мысль о большем взволновала его до нервозности. — Ты… Ты можешь трахнуть меня, я бы… Я сделаю всё, что ты хочешь, — признаться в этом оказалось так просто, когда он задыхался от желания. — Я хочу, чтобы ты просто сказал мне, что делать. — Восхитительно, — пробормотал Стид и начал покрывать поцелуями его лицо. — Ты такой подарок, такой невероятный, драгоценный… Боже, дорогой мой, как я тебя заслужил? — Чудом, — выдохнул Иззи, не удержавшись, и толкнулся вперёд. Он не понимал страсти Стида говорить во время секса, его попыток объяснить свои чувства, действия, мысли; Иззи хотел его, и этого было достаточно, чтобы крупицы его терпения превратились в пыль. Иногда ему казалось, что Стид делал это специально, чтобы Иззи начал умолять, потому что его глаза всегда загорались особенно жадно, когда между ними повисало стыдливое, дрожащее «пожалуйста». — Так и есть, ты благословение, — сказал Стид. Он касался его лица и шеи губами, руками, дыханием так нежно, что страсть становилась мучением, гранью, которая превращала удовольствие в боль. Иззи не знал, что такое возможно. Он был уверен, что Стид был единственным, кто даже секс способен был вывернуть наизнанку. Как мог Стид, лишь целуя его, вызывать в нем то, что другие не могли добиться даже плетью? Иззи провёл по его груди ногтями и безуспешно попробовал откинуться назад, наслаждаясь тем, как крепко Стид удерживал его, безоговорочно понимая, что именно это ему было и нужно. — Значит, ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что делать. — Что угодно, — нетерпеливо сказал Иззи. Стид улыбнулся ему и коротко, невинно поцеловал, лишь едва-едва коснувшись его губ. Иззи уже достаточно знал его, чтобы понять, что это означало, как и знал, что если бы Иззи надавил, попробовал взять то, что хотел, сам, Стид позволил бы ему и дал бы ему даже больше, чем Иззи заслуживал. — Хорошо, садись и опусти руки себе на бедра, — сказал Стид и убрал руку с его шеи, ласкающим движением проведя по спине вниз. Иззи покорно выпрямился и замер в ожидании продолжения, потому что не понимал, к чему Стид хотел прийти. То, что происходило сейчас, было не похоже ни на что, что они уже пережили вместе. — Что бы я ни сделал, ты должен сидеть ровно и молчать. Сможешь сделать это для меня? Иззи кивнул. Это было так близко к тому, что Иззи хотел всю свою жизнь, и от того он едва способен был соображать от напряжения. Он не был уверен, что тревожило его больше: чувство, что его фантазии обретали реальность, или страх, что Стид передумает и бросит его наедине с этим фатальным извращенным желанием, которое он никогда больше не сможет удовлетворить. — Но ты должен сказать, если что-то будет не так, — добавил Стид с нотками приказа в голосе. — Что угодно, даже если это малейший дискомфорт. Я хочу знать, что не причиню тебе вреда. — Не причинишь, — тихо сказал Иззи. Он в этом не сомневался. Со Стидом было безопасно; даже если он промолчит, Стид всё равно поймёт, когда нужно остановиться, прежде, чем Иззи почувствует себя некомфортно. — Этого не случится. — Я знаю, что ты мне доверяешь, дорогой мой, — сказал Стид и нежно погладил его по щеке. — Это не для тебя, это для меня. Пообещай мне, что не станешь терпеть, если тебе станет плохо. Любое мгновение подходящее, чтобы все прекратить. Иззи уставился на грудь Стида, на тонкие белые шрамы на ребрах, на редкие завитки волос, дорожкой ведущие вниз. Он едва ли мог дать Стиду такое обещание, потому что знал, что нарушит его. Он попросту не сумеет попросить Стида остановиться — он умел лишь подчиняться и знал, что сможет выдержать что угодно, даже если что-то пойдёт совсем не так, как он себе представлял. — Остановись, когда тебе покажется, что этого достаточно. Не заставляй меня принимать решение. Стид приподнял его голову за подбородок. — Чего ты боишься? — спросил он. Его взгляд блуждал по лицу Иззи в попытке зацепиться за мысль. — Я не стану этим заниматься, если не пойму, что именно… Оу, — он замолчал, как-то неправильно грустно и уязвимо, и убрал руку. — Я понимаю, дорогой, это не так уж и просто, но ничего не случится, если ты мне в чем-то откажешь. Поговори со мной, прошу тебя. Иззи стиснул зубы. Его начинала раздражать эта ситуация, он терпеть не мог обсуждать такие вещи, потому что у него никогда не было правильных слов. На этот раз он даже не знал, что Стид увидел и почему это расстроило его; Иззи полагал, что привязанность с его стороны должна была сделать Стида счастливым, но не видел никакой радости в его обеспокоенных глазах. — Я не знаю, что сказать, — он попытался встать, но Стид удержал его, приподнимаясь, чтобы обнять. Иззи отвернулся, и Стид тут же поцеловал его в челюсть. — Я не хочу тебе ни в чем отказывать, я хочу... Блять, — он вздохнул. — Какое дерьмо, не стоило вообще это начинать. — Наши отношения? — Нет, это, — сказал Иззи, отчаявшись подобрать правильные слова, и ткнул Стида в грудь костяшками пальцев. — Ведь если я сделаю что-то… если я не оправдаю твоих ожиданий, потому что не могу выполнить такую простую просьбу… Блять, забудь. Ты можешь просто трахнуть меня и я пойду работать? Стид еле слышно вздохнул. Он молчал, и Иззи не торопил его, потому что ему больше нечего было сказать, да он и не знал, зачем это было нужно. Он лишь надеялся, что Стид не послушает его, что каким-то волшебным образом поймёт, к чему Иззи вёл, и не оставит его один на один с этим чувством, которое он даже не умел выразить. Растерянно, приоткрытыми губами Стид поцеловал его в плечо, привычно выражая нежность, которая не менялась, какими бы сложными не были их разговоры, и снова замер. — Ты хочешь, чтобы я говорил тебе, что делать, потому что хочешь следовать моим приказам, а моя просьба сказать, если тебе что-то не понравится, уничтожает саму суть того, что ты ждёшь? — медленно сказал Стид, мучительно подбирая слова. Иззи кивнул. — Потому что если ты скажешь, что что-то не так, то проявишь свою волю, а ты хочешь передать весь контроль и позволить мне решать даже хорошо тебе или плохо? Иззи облегчённо вздохнул. Даже если Стид посчитает, что это ужасно, по крайней мере, теперь они оба знали, о чем шла речь, и могли с этим разобраться, вместе. Это было не сложнее, чем то, что им уже пришлось преодолеть, даже если сейчас Иззи чувствовал себя как никогда уязвимым. — Звучит, как дерьмо, — сказал Иззи и усмехнулся. — Но так и есть. — Нет, это звучит потрясающе, — возразил Стид и обнял его крепче, прижимая к своей груди. — И ты восхитительный, мне всё в тебе нравится. Я хочу выполнить любое твоё желание, и если это то, чего ты хочешь, то я сделаю всё, чтобы не разочаровать тебя. — А что насчёт твоих желаний? — Я никогда не стану делать то, чего не хочу. Закрой глаза и не двигайся, — тихо сказал Стид и пропустил его волосы через пальцы, не вынуждая, не приказывая, и все равно Иззи откинул голову назад за этим движением, повинуясь невесомой потребности, проскользнувшей между ними. Доверять ему было так просто: он давно принял это решение, и теперь просто хотел, чтобы все встало на свои места. Всё, что они делали, были для него как последняя капля воды умирающему в пустыне; раньше Иззи верил, что как только заканчивалась одна пустыня, начиналась другая, — теперь он позволял вести себя к оазису и не думал о следующем шаге. Предвкушение сжимало лёгкие. Он ждал, и ожидание внутри превращало мысли в хаос. Всё, что от него требовалось, это не двигаться и ничего не говорить, и он мог с этим справиться. Стид отстранился. Он ничего не делал, только смотрел: Иззи не видел, но чувствовал на себе его взгляд. В его груди медленно, исподволь рождалось непонимание. Что-то должно было происходить, что-то всегда происходило, — он ждал боли или хотя бы прикосновений, и с каждой минутой безмолвия все сильнее терялся. Стид должен был причинить ему боль. Иззи не мог сказать, что боль была предпочтительна, но не стал бы жаловаться, потому что это, так или иначе, было дорогой к тому, чего он хотел. Иногда Стид был груб, потому что Иззи это было нужно, потому что он хорошо понимал удовольствие от боли, но никогда ещё не переступал чёрту, — как и в этот раз. Иззи прерывисто вздохнул. Короткая дрожь пробрала его до кончиков пальцев. Он чувствовал себя игнорируемым, оставленным, как забытый экспонат на полке. Ожидание и тишина расширялись в сознании; Иззи пытался затаить дыхание, ему было стыдно за громкую дрожь воздуха на каждый его выдох, но он терялся все больше и больше, погружаясь в странное ощущение, которое рождала в нем неясная темнота перед закрытыми глазами. Стид провёл кончиками пальцев по его шее вниз, к груди. Иззи дернулся. Это было яркое чувство, — что-то сильнее страха, сильнее боли, что-то, чему он не мог дать название. Он сдавленно всхлипнул и попытался придвинуться к Стиду. — Терпение — это добродетель, любовь моя, — прошептал Стид. Его пальцы гуляли по телу Иззи, горячо и мучительно медленно, касаясь так правильно, словно он мог дотянуться до чего-то сокровенного, вытащить именно то, что Иззи было нужно в этот момент, и сделать удовольствие таким большим, что оно начинало причинять боль. Он определённо не был терпеливым человеком, но следовал за убеждением Стида — не мог позволить себе ослушаться, потому что знал, что не выдержит его разочарование. Стид небрежно провёл по его члену, и ноги Иззи задрожали. Он отчаянно старался держать себя в узде, не двигался, дышал через раз, но тело подводило его. Он хотел Стида, так сильно, и это было самое противоречивые желание в его жизни, потому что он не понимал, что так возбуждало его, раз Стид всё ещё едва касался его. Лучше бы Стид избил его. Лучше бы прижал к кровати и трахнул так сильно, что у Иззи не осталось бы даже голоса, чтобы рыдать. Ему нужна была боль. Он снова всхлипнул. Стид обнял его за талию и одним мягким движением перевернулся, опуская Иззи на кровать спиной так бережно, что он едва почувствовал движение воздуха на коже. Он невольно откинул назад голову и моментально сжался, когда горячая рука опустилась на его шею. — Не двигайся, — выдохнул Стид ему на ухо и прижал пальцы к его губам. Иззи податливо открыл рот, совсем немного, наслаждаясь давлением на зубы и язык. Короткое сопротивление обожгло, трепетом задержалось в горле. Кадык дёрнулся под лежащей на шее ладонью, и в тот же миг пальцы вошли дальше. Иззи с трудом подавил желание обхватить их губами. — Хороший мой, послушный, милый Иззи, — проворковал Стид так сладко, что это было почти унизительно. Мелкая дрожь прошла по телу; кончики пальцев Иззи покалывали, он хотел прикоснуться, хотел получить то, что ему было запрещено, падал в соблазн, в удовольствие, которое застилало голос разума. Стид раздвинул коленом его ноги и одновременно с этим движением подложил под культю Иззи подушку. Эта неиссякаемая забота до сих пор приводила в замешательство — она казалась такой естественной, что Иззи даже не находил в себе больше сил, чтобы стыдится, но это все равно было не то, что он привык получать от других людей. Непритворное обещание, которое все еще звенело между ними: я скорее прыгну за борт, чем сломаю тебя. Иззи попытался сглотнуть, когда пальцы почти выскользнули изо рта, и в последний момент остановил рефлекторное движение, чтобы не вцепиться в запястье Стида. Кровь в висках приятно пульсировала. Он даже не задыхался, но и этого давления со всех сторон было достаточно, чтобы на короткое мгновение в нем вспыхнула необоснованная паника. Отравой сжавшись в груди, она делала все остальные чувства ярче и громче; Иззи сдавленно застонал, захлебнулся звуком и приподнял бедра, неосознанно пытаясь коснуться Стида. Раздался тихий смешок в мерцающей тьме — руки, удерживающие Иззи, исчезли, но мгновение пустоты даже не успело наполниться ожиданием, потому что Стид провел носом между его ног, идя за этим движением следом губами и горячим дыханием вверх по члену. Короткий звук наслаждения завибрировал на головке его члена через жадный поцелуй — еще, еще и еще, размывая грань реальности хлеще, чем удар. — Запусти руку мне в волосы, — сказал Стид хриплым шепотом. — И сделай так, чтобы я забыл свое имя. Загипнотизированный его желанием, Иззи подчинился, беспокойно сжал мягкие кудри и несильно толкнулся вперед. Он чувствовал себя куклой, которую искусно тянули за ниточки и заставляли притворяться кукловодом. Стид довольно вздохнул, опускаясь вниз слишком быстро, и Иззи попытался придержать его, но пальцы не слушались. Он дрожал от избытка чувств, неровно и сбивчиво двигаясь навстречу губам, которые податливо открывались шире на каждый его толчок. Иззи сжал волосы Стида сильнее. Он пытался нащупать грань, за которую ему не стоило заходить, но все путалось, смешивалось — ему было слишком хорошо, он чувствовал себя дезориентированным, почти напуганным тем, как много всего ему приходилось переживать за одно мгновение. Иззи боялся, что если Стид прикажет ему кончить, то он не сможет сосредоточиться на чем-то одном, чтобы подчиниться ему, и этот страх, необоснованное, непонятное ожидание заставлял его разум биться в агонии. Ощущения смешивались, терялись, заменяли одно другое: удовольствие было таким острым, что казалось пыткой, к которой Иззи не был готов. Должно быть, с ним что-то было не так, — и Стид точно знал, что именно, раз так легко приводил его в это состояние. Бедра Иззи дернулись в заискивающем, инстинктивном движении, и Стид снисходительно снова взял его член в рот, чуть покачиваясь вверх-вниз прежде, чем отстраниться со звуком, от которого у Иззи мурашки побежали по коже. — Знаешь, как ты прекрасен, когда отдаешься удовольствию? Во всем, не только сейчас, всегда, я могу смотреть на тебя целую вечность и мне никогда не надоест, — пробормотал Стид, немного бессвязно, неясно, перемежая слова короткими влажными поцелуями, которыми он покрывал пульсирующий, вздрагивающий член. Иззи хотел большего, но он знал, что ему было позволено, что от него требовалось, и сила этого чувства делала Иззи расплавленным и голодным. Он едва слышно прошептал череду ругательств и глубоко застонал, приподнимая бедра. Всего, что делал Стид, было недостаточно, чтобы кончить, и он по привычке гнался за своим удовольствием, игнорируя стыд, который поднимался в нем, когда он осознавал слова, которые все еще шептал ему Стид. Стид отстранился, и Иззи замер, растерянный, ожидающий и дрожащий, желающий вернуть себе тепло его тела, но словно остекленевший — он готов был принять что угодно, что бы Стид не придумал для него. Доверять кому-то настолько было самым сильным чувством, которое Иззи когда-либо испытывал. Импульс заставил его завертеть головой, пока он прислушивался к звукам и пытался угадать, что будет дальше, но он даже не подумал о том, чтобы открыть глаза. Раньше ему казалось, что ничто не могло сдержать его, если его не связать, если его нарочно не лишить зрения, слуха, дыхания, но, оказалось, желания быть для Стида хорошим было достаточно, чтобы пробудить в нем невиданное терпение. Кровать снова просела под тяжестью веса Стида. Он погладил его член скользкими пальцами, ласково погладил яйца и спустился ниже, прижимаясь ко входу. Иззи дернулся от неожиданности, но Стид успокаивающе прошептал ему что-то бессвязное и принялся покрывать поцелуями его грудь и тяжело вздымающийся живот. Так много, так нежно, — его губы были всюду, его пальцы в нем двигались мягко и медленно, спокойными толчками, каждый из которых отдавался приятной дрожью в напряженных мышцах. Иззи никогда не любил этот вид секса — боль такого рода не приносила ему удовольствие, а кровь, трещины, дискомфорт и воспаления мешали ему работать достаточно долго, чтобы начать раздражать. Но пальцы Стида заставляли его выгибаться навстречу вовсе не от боли. Это было удивительно хорошо, это было слишком, мучительно, и Иззи так же сильно хотел оттолкнуть Стида в сторону, как и получить больше. Он никогда к этому не привыкнет, ему всегда будет мало; это стыдно, это приятно — он дрейфовал в удовольствие, и едва мог дышать в гулкой густой пустоте, которой он так жаждал. Мания, которая преследовала его, утихла, и это не было похоже на то, что он чувствовал во сне, это не было похоже ни на что. Он был наконец освобождён. — Всё хорошо, посмотри на меня, — внезапно пробился сквозь туман голос Стида. Он прекратил двигаться и повернул голову Иззи к себе за подбородок. Иззи с трудом разлепил тяжёлые, сонные веки и в тот же миг осознал, что, оказывается, плакал. Это удивило его, как и чувство, с которым он вынырнул из места, в котором не было ни пространства, ни времени. Пустота внутри него тревожно дернулась. — С тобой всё в порядке, Иззи. Стид вытер его слезы нежным движением и поцеловал в лоб. Это был сладкий жест, полный любви, и Иззи съежился, дернувшись, чтобы оттолкнуть ласкающую его руку. Даже теперь, спустя столько времени, которое они провели вместе, он не привык, чтобы с ним так обращались. Он не хотел утешения, он не страдал, и его пугало, что Стид не знал об этом, а у Иззи не было слов, чтобы объяснить. — Ты остановился, — сказал он, нахмурившись, и яростно вытер глаза. Иззи не понимал, что заставило Стида остановиться. Комок в горле мешал вдохнуть, но он изо всех сил старался больше не заплакать. Если слёзы были причиной, по которой Стид больше не хотел его, то он действительно облажался и даже сам не помнил, из-за чего. — Я решаю, когда тебе хорошо, а когда плохо, и я решаю, когда остановиться, — сказал Стид и пропустил влажные волосы Иззи сквозь пальцы, почти невесомым движением откидывая назад его голову. Сочетание его тона, давящего и сильного, и этого властного движения легко толкнули Иззи обратно в кокон безопасности, который едва начал пропускать реальность. Иззи расслабился и обмяк, и, должно быть, сломался бы, если бы не удерживающая его рука Стида. — Я буду лучше, — пробормотал Иззи, мучительно пытаясь подобрать слова, которые описывали бы его стремление. Он не должен был сомневаться. Он не должен был проявлять эмоции, если ему об этом не сказали. — Я могу сдержаться. — Не надо, — шепнул Стид и поцеловал его в шею. — Я остановился не потому что ты что-то сделал не так. Ты ни в чем не виноват, ты все делаешь правильно, ты такой молодец, — он покрыл поцелуями его плечи, грудь, опустился ниже, царапнул зубами низ живота и снова взял в рот его член. Иззи вскинул руку, хватаясь за его плечо, и выгнулся навстречу движению его языка, когда пальцы легко проскользнули в него. Слезы вновь потекли по его вискам, бесконтрольные и освобождающие, и Иззи, больше не закрывая глаз, наблюдал через мутную пелену, как Стид брал его снова и снова, опускаясь так низко, что касался носом лобка. Хороший. Бесконечно красивый. Иззи принадлежал ему. Стид посмотрел на него из-под дрожащих ресниц, сглотнул и вошел в него под идеальным углом, отправляя искры блуждать по измученному желанием телу. — Блять, блять, блять, — простонал Иззи, прижал к мокрому лицу ладони и кончил, проглатывая в ругательствах слова бесстыдной мольбы. Стид выпрямился, тяжело дыша, и рухнул рядом, обнимая за талию небрежно и устало. Безопасно. Тишина в голове была оглушающей. Медленно, крошечными шагами он возвращался назад в реальность: он почувствовал, как Стид ласкал его пальцы, лежащие на подушке рядом с его головой, как он целовал его кожу, лениво и нежно, и вырисовывал неясные круги на его груди, и чуть повернул голову. — Привет, мой дорогой, — прошептал Стид, улыбнувшись, и коротко поцеловал его. — Ты снова со мной? — Ты… — вздрогнул Иззи, осознав, что был чертовски эгоистичен, и потянулся вниз, но Стид с тихим смехом перехватил его руку и поцеловал пальцы. — Не переживай об этом, я вполне получил удовольствие, — сказал Стид, все еще улыбаясь. Если он и был смущен тем, что кончил лишь от того, что ублажал Иззи, то не подал вида. — Ты не разочарован? Я хотел бы дать тебе больше, но… Иззи спрятал горящее лицо на его груди и толкнул коленом бедро. — О, заткнись. Стид снова рассмеялся, и этот мерцающий, ласковый звук звучал для Иззи как счастье. Он прижался к нему крепче и подумал, что мог позволить себе еще немного полежать в объятиях Стида прежде, чем начать день, — еще пара минут в безопасности и тепле, там, где ничто не могло отнять их друг у друга, даже если это была лишь одна из иллюзий, в которые Иззи еще не научился верить.***
Дрейфуя на грани сна, Иззи чувствовал невесомые прикосновения к своей спине. Пальцы. Губы. Ласковые поцелуи, мягкие волосы на коже; околдованный, он погружался в это чувство, позабыв обо всем, и принимал его, как данность, не пытаясь отвергнуть. Это была фантазия, сумасшедшая мысль, желание, которое никто не мог утолить — то, что с ним происходило, было больше того, что Иззи когда-либо мог представить для себя. Тишина внутри была почти осязаемой. Было хорошо, было так хорошо, что он хотел остаться в этом миге навсегда, — и позволял себе это, растворялся, поддавался нежным касаниям, забирая их себе. Они уже были его. Все это — для него. Разум, раскрываясь, дрожал беззвучным звоном в тумане отступающего сна, но реальность не распадалась. Иззи опирался на неё всей своей душой, и знал, что она выстояла бы и большее; она была не хуже забвения. Он не знал, что ещё способен был себя так чувствовать. Губы Стида касались каждой звезды, начерченной на его спине, оставались надолго на одном месте, будто у него было все время мира, — и шли дальше. Горячее дыхание дрожало на его коже, трепетное, желанное, — мир, в котором его не было, представлялся Иззи пустотой, одной бесконечной чередой страдания. Пальцы рисовали узоры по его позвоночнику; Иззи не мог разобрать, что это были за символы, но, потерявшись в своей голове, он представлял, что это признание, обещание, слова, которые они обычно не произносили даже под покровом ночи, пока крепко прижимались друг к другу. Я всегда буду с тобой. Я обещаю тебе себя. Я вижу тебя. Он способен был в это поверить. Теперь наверняка. — Ещё рано, любовь моя, — шепнул Стид, каким-то волшебным образом почувствовав, что Иззи невесомо перешагнул границу сна. — Поспи ещё немного, у тебя есть несколько часов. — А ты? — хрипло прошептал Иззи и повернул голову, чтобы взглянуть на Стида. Он тут же опустился на него, коснулся губами его плеча и лениво обнял одной рукой, заглядывая в глаза. — Ты не спал, так ведь? — Не мог уснуть, — честно ответил Стид и погладил его по боку до самых бёдер, одновременно легко и утверждающе. Иззи нравилось это. Стид будто говорил, что все это было его, и что он хотел, чтобы это так и оставалось. — Ты такой красивый, что я не мог заставить себя закрыть глаза. Собирался любоваться всю ночь, но кое-кто нарушил мои планы. — Ты бы ещё трахнул меня и надеялся, что я не проснусь, — хмыкнул Иззи и спрятал лицо в подушку. Он почти научился не отторгать от себя комплименты и не смущаться, когда на Стида накатывало желание говорить о нём с таким открытым восхищением, но это всё ещё было сложно. Принимать было тяжелее, чем отдавать. — Не смог устоять, — в его голосе не было ни капли раскаяния. Стид провел по его бедру вверх и опустил ладонь ему на поясницу, большим пальцем поглаживая старый глубокий шрам. — Смотреть на тебя и не прикасаться что-то из разряда невозможного. — Мгм, — вздохнул Иззи и снова посмотрел на Стида. Его затуманенные глаза и слишком тёмные круги под ними выдавали, как он устал. Иззи ненавидел это. Он понятия не имел, как заставить сердце Стида успокоится, как забрать его кошмары, его тревоги, его боль с той же эффективностью, с которой Стид делал тоже самое для него. От Иззи не было никакого толку. — Что за взгляд? — прошептал Стид и несильно прикусил губами мочку его уха, послав сотню мурашек к пояснице, туда, где горячая ладонь растирала его кожу. — Я сказал что-то не то? — Ты ушёл от ответа, — сказал Иззи неохотно и хрипло, неуверенный в том, что ему вообще стоило поднимать эту тему. Стид ободряюще хмыкнул ему в ухо и спустился ниже, прижимаясь губами к ласточке на его шее. Тело мгновенно отозвалось на это интимное прикосновение; он выдохнул и чуть выгнулся, потому что ладонь Стида опустилась с его поясницы ниже. — Блять, прекращай, это… неблагородно… — Иззи прерывисто выдохнул, потому что Стид прихватил губами кожу и втянул её в рот. — Ну, я пират, так что благородство это не ко мне, — пробормотал Стид, но, вопреки своим словам, отстранился, чуть приподнявшись на локте. Иззи вздохнул, ощутив лёгкий укол разочарования, но напомнил себе, что нужно было поступить правильно и затолкал это чувство поглубже. То, что он хотел редко совпадало с тем, что нужно было сделать. — Я расстроил тебя? Иззи нащупал руку Стида в одеялах и потянул к себе, прижимая костяшки его пальцев к губам. — Ты чертовски невероятная пизда, но нет, ты не расстроил меня, — сказал Иззи, облегчённо выдыхая, когда Стид расслабился и опустился на него обратно. Он положил голову Иззи на плечо и обнял за талию, наполовину наваливаясь, наполовину прижимая к себе. Тяжесть его веса была успокаивающей. — Я лишь хочу убедиться, что с тобой всё в порядке. — О, Иззи, мой дорогой, — шепнул Стид и зарылся носом в его волосы, обнимая крепче. Иззи мог поклясться, что чувствовал его улыбку даже в том, как он дышал. — Конечно, со мной всё в порядке. Лучше, чем когда-либо, — он чуть отстранился и убрал с лица Иззи волосы, но лишь для того, чтобы поцеловать в висок. — Я не лгал, я правда любовался. Твоя спина… Как думаешь, может, мне тоже сделать татуировку? — Например? Иззи повернул голову и поцеловал его, коротко, медленно, наслаждаясь теплом этого прикосновения. Ему всего было мало. Он хотел больше, хотел все, что Стид способен был ему дать, потому что, казалось, внутри него что-то перегорело бы, если бы это пламя не подпитывалось бы так часто и охотно. — Не знаю, — вздохнул Стид ему в губы и приподнялся, чтобы поцеловать вторую ласточку за той, что была на его шее, а затем третью, чуть ниже. У Иззи каждый раз что-то замирало внутри, когда Стид относился к нему с такой нежностью. Он словно вёл Иззи за собой, крепко держа за руку. — Твои пятнадцать тысяч морских миль… Это очень много, целая жизнь. Сколько же это историй, которые ты можешь мне рассказать? Иззи хрипло рассмеялся. Он бы и правда рассказал: всё, что Стид захотел бы, всё, даже то, что никогда никому не рассказывал. Это странное чувство — как будто что-то растопило его изнутри, и он весь, как океан, бескрайний, тревожный и жестокий, внезапно уместился в единственных руках и успокоился. Он ощущал себя незащищённым, всегда немного мягким рядом со Стидом, но в этом был смысл. Это было приятно, впервые, знать, что кто-то смотрел на него и видел то, чем он был на самом деле. Должно быть, это Эдвард и нашёл в Стиде, за этим он так стремился — за чувством, что ему больше не нужно было притворяться, чтобы быть понятым и любимым. Иззи было почти стыдно за то, что он отобрал это у Эдварда. — Я перестал считать после третьей ласточки, потому что в этом нет смысла, — сказал Иззи, приподнимая плечо навстречу новому поцелую. Губы Стиды прижались к татуировке компаса: едва заметной стрелке в ореоле плохо въевшейся в кожу краски. — Ты сказал, что они все имеют смысл. Тогда, что означает эта? — Стид потерся щекой и подбородком о его плечо, щекоча его мягкими кудрями. Иззи улыбнулся в подушку, чуть отвёл руку назад и погладил Стида по бедру, приподнимая ночную рубашку. Ему нравилось то, как сочеталась в Стиде целомудренность и властная энергия, перед которой Иззи рассыпался на части без малейшего желания сопротивляться. Стид казался таким мягким и нежным, и прикасался к нему так, словно он был главным сокровищем этого мира, но и тогда в его глазах оставалось что-то твердое, незыблемое, что-то, что Иззи никогда не смог бы разрушить, как бы ни старался, и это размывало его волю похлеще насилия. Даже сейчас, в этот миг нежности, он чувствовал это, и у него мурашки шли по коже вслед за поцелуями, которыми одаривал его Стид. — Символ надежды на возвращение домой, — тихо сказал Иззи, продолжая гладить горячую кожу, мягкую под его пальцами. — И верности своим идеалам. Странно для того, у кого нет дома и кто никогда ничему не был верен, кроме своего капитана, а? — Это не так, — прошептал Стид, целуя его спину и плечи, снова и снова, и чуть сдвинулся, чтобы крепче прижать к кровати. Тяжесть его тела была якорем, и Иззи цеплялся за это, не позволяя своему разуму посадить себя на мель. — Никогда не встречал человека, который был бы столь верен своим идеалам, как ты. — Черт… — выдохнул Иззи и сжал бедро Стида. Иззи не хотел его прямо сейчас, он был слишком сонным и уставшим, но он чувствовал необходимость в том, чтобы быть к нему ближе, будто, если бы он мог, он бы влез ему под кожу и остался там навсегда. Стид сказал бы, что это нездорово, что он хотел слияния лишь потому, что привык к такой форме отношений и теперь просто быть рядом с кем-то ему было недостаточно, поэтому Иззи молчал, не желая отпугнуть Стида, но неконтролируемое желание настойчиво пульсировало в нем, мешая мыслить разумно. Он чувствовал себя животным. Стид укусил его в мягкое место между плечом и шеей, и Иззи едва слышно простонал его имя, вжимаясь в кровать. — Тише, не сейчас, — сказал Стид, не дразня, не обещая, но прибивая Иззи изнутри плотницкими гвоздями твердостью, которая сквозила в его голосе. Что бы он ни делал, Иззи хотел этому подчиниться, и мгновенно расслабился под ним, почти не ощущая свое тело. — Да, мой хороший, вот так, — он поцеловал туда, где еще пульсировал его укус, и скользнул приоткрытыми губами по коже к Полярной звезде, от которой растянулись по его спине до самой поясницы звезды малой медведицы. — Расскажешь, что означает созвездие? — Путеводная звезда, — выдохнул Иззи и, закрыв глаза, улыбнулся кончиками губ. — Мне нравилась мысль о целостности, о том, что она никогда не будет одинока, потому что она всегда будет окружена звездами созвездия, пока держит наш курс правильным. Это было так глупо, но я был так молод и мне тоже хотелось верить, что… не знаю. Это просто наша история. Корабль, на котором мы с Эдвардом познакомились, вошёл во флот Хорниголда, а через полтора года мы организовали против него мятеж и победили. Нас было шестеро, мы были безумцами, но у нас была сила, потому что мы были вместе. Мне хотелось верить, что это что-то значило. Стид поцеловал его между лопатками, награждая за откровение нежностью. Иззи прерывисто выдохнул. Он знал, о чем будет следующий вопрос, но не был к этому готов. Тем не менее, он доверял Стиду, и знал, что он поймет все правильно, вне зависимости от того, как мало Иззи сказал бы в попытке защитить себя от прошлого. С левой стороны, прямо напротив сердца, кожа Иззи хранила напоминание о том, чем они с Эдвардом друг для друга были. Самая большая его татуировка. Самая значимая. Иззи был рад, что не видел ее каждый день, потому что даже знание о том, что она все еще была на его теле, заставляла его сердце сжиматься от глухой, неясной боли. — А это Эдвард? — прошептал Стид, вновь безошибочно прочитав что-то в Иззи до того. как он успел открыть рот, и кончиками пальцев провел по щупальцу, обвивающему кинжал. — Разумеется. — Нам нужно было напоминание. История, которая заменила бы нам реальность, чтобы мы могли продолжить идти вперёд, — тихо ответил Иззи, и, хотя слова давались ему с трудом, он не позволил себе промолчать. Стид должен был знать, может, не все, но большую часть, потому что делать тайну из своей жизни было нечестно. Иззи хотел провести с ним рядом остаток жизни, и не думал, что сумеет удержать его, если будет пытаться скрыть огромную часть своей истории, пусть даже и непривлекательную. — Это был наш способ не развалиться на части под давлением, которое на нас оказывала жизнь. Эдвард направлял меня, оберегал и держал, пока я уничтожал все вокруг ради него. Это имело смысл. Тогда — особенно, но и сейчас тоже. Иззи боялся это признавать, но это было правдой. Щупальце под осторожными прикосновениями Стида покалывало. Иззи не думал, что спустя столько лет это все ещё будет ранить его. Он не думал, что не способен будет переступить через прошлое, что не сумеет отпустить то, что никогда не приносило радости. Это причиняло боль всю жизнь, и он жил с ней, не замечая, не предавая ей значение, и не представлял себе, что может быть иначе, вот так — без необходимости страдать, переступать через себя и постоянно что-то преодолевать. До Стида любовь для Иззи всегда была борьбой: немыслимая, не имеющая ни формы, ни значения, она отравляла его и давала смысл существованию. Он был инструментом. Он был тем, кого держали в руках, чтобы нести боль и смерть; опасный, он, тем не менее, становился всего лишь гладкой рукоятью клинка в ладони Эдварда — и он следовал за его рукой, не позволяя себе отклониться от курса, подавляя свою волю. В конечном счёте, они использовали друг друга, потому что иначе не могли существовать. Эдвард без него, он без Эдварда — система, в которое они могли существовать, только тесно сплетаясь между собой. Щупальце на его лопатке крепко сжимало кинжал, не боясь, что острое лезвие могло его ранить. Иззи не видел это изображение пятнадцать лет, но оно так чётко отпечаталось в его памяти, что ему не нужно было прилагать усилия, чтобы вспомнить каждую деталь. Иззи не должен был быть тем, кто причинил вред Эдварду, и тем не менее он был здесь, в этой точке, где всё, о чем Эдвард когда-либо мечтал, принадлежало теперь Иззи. Это тоже по-своему было больно. — Ты всё ещё тоскуешь по нему, — еле слышно проговорил Стид, и эти слова, осторожные и мягкие, казались Иззи такими же тяжёлыми, как вселенная. Он мгновенно захотел оттолкнуть от себя эту мысль, убедить Стида, что это не так, что он никогда не предаст его, что он не позволит своей тоске испортить то, что между ними было, но, когда Иззи приподнял голову, намереваясь разразиться тирадой, Стид склонился к нему и оставил мягкий поцелуй на его приоткрытых губах. Слова умерли в нем, когда он посмотрел Стиду в глаза, и Иззи обмяк, послушный и ожидающий. — Это нормально, дорогой, как и то, что ты не хочешь об этом думать. Но мне грустно видеть, как вы страдаете. — Я не страдаю, — упрямо пробормотал Иззи, потому что так и было. Пусть порой ему снились смутные сны, пусть его тревожили кошмары, пусть он не мог смотреть на Эдварда без ощущения, что все внутри него летело в пропасть, это не значило, что ему чего-то не хватало. Он едва отжил свое горе, и шрамы еще были слишком чувствительными, чтобы прикасаться к ним, чтобы разговаривать с Эдвардом, который смотрел на него такими большими и уязвимыми глазами каждый раз, когда Иззи находил в себе силы на него взглянуть. — О, Иззи, — сказал Стид странным тоном и снова поцеловал его, запустив пальцы в его волосы. Иззи отдался этому поцелую почти с облегчением, потому что нуждался в этом, как в подтверждении того, что это ничего не меняло между ними. Глаза Стида блестели в темноте, когда они отстранились друг от друга. — Нам не нужно говорить об этом сейчас, просто знай, что я поддержу тебя и не стану осуждать, что бы ты ни выбрал. Ты можешь хотя бы попробовать, когда будешь готов, — Стид погладил его и улыбнулся. — То хорошее, что между вами было, не могло исчезнуть бесследно. — Это будет непросто, найти его вновь, — криво усмехнулся Иззи и провел большим пальцем по губам Стида. — И это все изменит. Оно тебе надо? — Да, — отозвался Стид, и следом, склонившись к его уху, прошептал, так легко, будто не преподносил ему свое сердце на блюдце: — Ведь я люблю тебя и готов принять что угодно, если так будет лучше для тебя. — Думаешь, мне тебя недостаточно? — Думаю, ты готов всю жизнь прожить с болью, если будешь уверен, что оно того стоит, — сказал Стид, вздохнул и прижал его к себе крепче. Иззи закрыл глаза. Он мог по пальцам пересчитать, сколько раз в жизни ему было так хорошо и спокойно до того, как он встретил Стида. Глухая боль, которую он порой чувствовал, не шла ни в какое сравнение с тем, что он испытывал прежде. Иззи был уверен, что рано или поздно всё забудется и боль уйдёт. Она уже почти его не тревожила. Ему нравилось то, какой стала его жизнь. Он был бы слишком алчным ублюдком, если бы желал большего, и непременно поплатился бы за свою жадность. Между ним и Эдвардом все ещё оставалось так много гнилых чувств, что они бы отравили все хорошее. Иззи боялся и готов был это признать. Что если усилия будут напрасны? Что если на самом деле не умел любить? Что если Стид устанет от них, что если его заденет осколками картечи, пока они с Эдвардом будут по привычке пытаться уничтожить друг друга? Что если у них была только одна возможная история и ничего никогда не изменится? Ни у кого, даже у Стида, не было ответов на эти вопросы. — Я не хочу больше быть инструментом, — сказал Иззи. — И рисковать ради этого дерьма не хочу. — Я скорее умру, чем позволю этому случится, — прошептал Стид и поцеловал его в плечо. Иззи не сомневался, что так и будет; Стид часто преувеличивал, но каждый раз это было именно то, что он имел в виду. — И я не говорю, что сложностей не будет, но знай, что у тебя будет моя поддержка, какое бы решение ты ни принял. Иззи усмехнулся и кивнул. Сложно было сопротивляться чему-то столь безусловному. С каждым днем у Иззи все хуже получалось это делать. Он доверял Стиду во всём, даже в том, в чем они не сходились во мнении. Он едва ли захочет воспользоваться предложением Стида, но хорошо было знать, что у него была такая возможность. Даже если Стид в глубине души боялся, Иззи не чувствовал в его страхе угрозу. Удивительное, прекрасное чувство, похожее на свободу, — он ощущал свою принадлежность и не задыхался. Вероятно, любовь — это в том числе и умение признавать, что перемены не всегда угроза для обладания, если ты умеешь не только брать, но и отдавать. — Даже если я буду не прав? — В этом и смысл, — тихо сказал Стид и погладил Иззи по волосам, убирая с виска пряди. — Я могу в чем-то не соглашаться с тобой, но я всегда буду на твоей стороне. В этом вопросе, и во всех других, и даже тогда, когда ты сам не будешь с собой в согласии, ничто не изменит моего отношения. Горло сжал спазм. Иззи хотел оттолкнуть от себя слова Стида, все его уверения, его искренность, — и заставил это желание умереть прежде, чем оно обрело форму. Это было глупо — цепляться за остатки своей брони, в которой не было больше смысла, лишь потому что когда-то Эдвард сломал его. То, что Стид делал с его душой, возвращая ей шаг за шагом человечность, оживляло его, — и меньше всего на свете Иззи хотел это разрушить. — Спасибо. Он сжал пальцы, расслабленно опустившиеся на его грудь. Было темно и так тихо, что Иззи слышал биение сердца Стида, этот едва уловимый ритмичный звук, без которого все потеряло бы смысл. Каждую ночь, лежа с ним так, тесно прижавшись и прислушиваясь к тихому дыханию, Иззи надеялся, что солнце не взойдет, что завтра не наступит и ничто не отнимет у него эти моменты, в которых всё было таким настоящим. Как он мог променять это на прошлое, в котором для него больше ничего не оставалось? Рисунки на его теле бледнели, линии стирались, и смысл тускнел и расплывался вместе с краской; в этом не было ничего плохого, Иззи не хотел оплакивать свои воспоминания вечно, — он переступал через них и запирал в разрушенной части своей души, надеясь, что однажды они потускнеют настолько, что он сможет к ним прикоснуться.***