Хочу тебя себе

***

Море, — неуправляемое, хаотичное, дикое, прекрасное море, в которое Иззи был влюблен с тех пор, как осознал себя, было безжалостно к тем, кто забывал, как оно опасно. Иззи научился принимать это. Он жил с постоянным предчувствием беды, и чем больше было его счастье, тем глубже страх впивался в его разум, рассыпаясь каждый раз, когда он позволял себе поверить, что мир не настолько плохо устроен. Слишком наивно для того, кто когда-то заключил сделку со смертью. Дождь хлестал по палубе. Мокрая насквозь одежда липла к телу, ледяной ветер пробирался под кожу, воздух застаивался в лёгких до рези под ребрами. Молнии прорезали тёмное небо над ними, крики тонули в грохоте; это был даже не шторм, так, небольшая непогода, — и все же отчего-то с самого утра Иззи не покидало тошнотворное ощущение, что смерть была слишком близко. Ему казалось, что он все предусмотрел. Он старался сделать все, чтобы защитить команду, чтобы оставить их в стороне — он сделал все, что мог, самостоятельно, лишь бы не дать никому повод случайно сдохнуть, он инструктировал, был везде и всюду, и все равно проиграл. Иззи не знал, кто из команды упал за борт, но осознал, что это случилось, кажется, ещё до того, как услышал леденящий душу крик. Он двинулся на звук наугад, поскальзываясь на мокрой палубе, и в глубине души до последнего надеясь, что ему показалось. Снова сверкнула молния, озаряя сюрреалистичное движение вокруг, зацикленное на одинокой фигуре Стида, замершей у самого борта. Иззи окликнул его. Мгновение облегчения сменилось ужасом: он знал, что произойдёт, но не мог это предотвратить. Не колебаясь, Стид перемахнул вниз, в неспокойное тёмное море, без каната, без страховки — так просто, словно был бессмертен. Иззи неверяще уставился туда, где ещё мгновение назад стоял Стид. Пустота в сознание пульсировала. Он с секундной заминкой бросился вперёд, тяжело навалился на фальшборт и посмотрел вниз, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в непостоянном свете вспышек молний. Сердце разбивалось в груди в странной амплитуде неровного стаккато, отдающегося в горле; он все смотрел и смотрел, но не мог выловить взглядом тёмные силуэты, которые так отчаянно надеялся увидеть. Мгновение мучительного чувства безысходности сменилось неистовым желанием что-то сделать. Хоть что-то. Не отдавая себе в этом отчёт, он принялся судорожно развязывать крепления на протезе, подгоняемый ошеломляющим ужасом, — пальцы соскальзывали, он никак не мог ухватиться за крепления, и ярость пополам с отчаянием, разрывала его разум. Он мог отдать свою жизнь, сторговаться, заключить свою последнюю сделку. Он мог... Смерть должна была его послушать. Море должно было его услышать. Он почувствовал тяжёлые руки на своих плечах. — Из, — услышал он голос Эдварда, глухой и тёмный в тумане, застилавшем разум. Иззи дёрнулся, безуспешно пытаясь сбросить с себя руки, и глухо зарычал. — Из, Из, Иззи, черт возьми, блять, стой, ты не поможешь, — Эдвард прижал Иззи к себе, обхватив поперек груди так, что выбил из его лёгких воздух. — Не глупи, это приказ. — Иди нахуй со своими приказами, — прорычал Иззи и вцепился в его запястье. Он почувствовал, как сдвинулись под пальцами кости, и сжал пальцы ещё сильнее. Эдвард зашипел проклятия ему в ухо, но не выпустил. — Ты не можешь мне приказывать, отпусти, блять, или я сломаю тебе руку. — Ты ведёшь себя идиотски, — прорычал Эдвард, даже не подумав ослабить хватку. Иззи не сопротивлялся, скорее цепляясь за него, чем пытаясь оттолкнуть. Он хотел сделать хоть что-то, он не мог просто стоять и ждать, он не привык бездействовать, в каждом уголке его сознания билась необходимость двигаться. Эдвард встряхнул его так сильно, что Иззи ударился затылком о его плечо. — Ты меня слышишь? Ему ведь тогда придётся и тебя доставать, ты это понимаешь? Иззи зажмурился и обессиленно прислонился к его груди. Он потерял контроль, он понимал, что поступал нелогично, но это было сильнее его. Иззи не мог представить, как будет жить без половины своей души. Он просто не мог вернуться обратно во мрак, не мог снова существовать без смысла, без чувств, не мог натянуть на себя несчастье и злость, как костюм, чтобы защитить себя; он не сумел бы вновь стать той версией себя, которая способна была справиться с чем угодно и которой никогда не было больно. Это горе было сильнее, чем он способен был пережить. Но что, черт возьми, он мог сделать? — Доверяй ему, — услышал он голос Эдварда, тихий и дрожащий, так близко, что Иззи внезапно почувствовал на своей шее его дыхание. Реальность взорвалась вспышками звуков, суетой, криками; никто из команды не обращал на них внимания, работая с канатами так слаженно, что, даже если бы они вдвоём попытались вмешаться, то не смогли бы сделать лучше. — Смотри, видишь? Все хорошо, он знает, что делает. — Отъебись, — пробормотал Иззи и выпрямился, вырываясь из объятий Эдварда, чтобы посмотреть вниз. Френчи уже был на полпути вниз на доске, которую они использовали, чтобы чистить корабль с внешней стороны, и тянулся навстречу тёмному пятну, в котором едва различима была фигура Стида. Происходящее странными урывками пробивалось в его подсознание: он видел, как поднимали Роуча, как его выкинули на палубу, как Эдвард бросился к канатам, чтобы помочь уже начавшему взбираться назад Стиду, как Стид, едва его ноги коснулись корабля, кинулся давать указания и говорил, говорил, говорил о том, что нужно было сделать, и как все вокруг бросились врассыпную, чтобы исполнить его приказы. И Иззи тоже помогал, повинуясь общему темпу, голосу, которому он не мог сопротивляться, действуя по инерции, отвечая, что-то делая; все вокруг существовало вспышками, будто кто-то стрелял из пушки и на мгновение становилось светлее, чтобы он увидел поле битвы. Он ничего не чувствовал, оглушенный, прибитый к палубе тем несвершившимся, чего он боялся больше всего на свете. Он не почувствовал даже радости, когда Роуч пришёл в себя, и ему было неприятно от того, что даже это ему было безразлично. Он боялся, что его вырвало бы, если бы он открыл рот. Это было странно, облегчение липло, оплетало горечью горло — его тошнило, морозило и каждый вдох казался титаническим усилием. Его мысли были бессвязными и тусклыми, и крутились вокруг мгновения, когда Стид исчез в море — с той минуты его не отпускал оглушающая, нереальная пустота, в которой не было ничего, кроме отдалённого ужаса. Это было не так уж и плохо. По крайней мере, он не рыдал. Стид обнял его за талию сзади и опустил голову на его плечо. Лишь в миг, когда его тело оказалось в твёрдых объятиях, Иззи понял, что его била нервная дрожь. Он прерывисто вздохнул и сделал шаг вперёд, по инерции избегая прикосновений. Стид не стал его удерживать. — Всё в порядке? — тихо спросил Стид, когда Иззи повернулся. Он посмотрел на него с тревогой и привычной нежностью, и, поколебавшись, взял Иззи за руку. Ладонь у него была ледяная. Иззи посмотрел на его пальцы, на посиневшие ногти, на кожу, зловеще бледную в тусклом свете, и ощутил прилив бессилия. Конечно, он всегда знал, что не смог бы помочь Стиду, даже если бы вывернул себя наизнанку. Он не умел, не знал, как спасать людей; он погубил Эдварда своими руками, с чего бы у него получилось иначе со Стидом? Это было горько, он словно бился в глухую стену, пытаясь найти скрытый механизм, но всякий раз, когда ему казалось, что он наконец нашёл выход, тот оказывался ловушкой. Иззи попадал в неё каждый раз, когда забывал, насколько отчужден был от него Стид, раз не понимал, что он для него значил. Иззи поднял голову и посмотрел ему в глаза. Отстраненность болезненно осыпалась в груди. Он ждал облегчения, ведь Стид был жив и с ним все было в порядке, но тонул в чувствах, которые не хотел испытывать. Эгоистичная обида сжала его горло. Стид рискнул своей жизнью, не подумав о нём, ни на мгновение не задумавшись, сколько боли он ему причинит. Он признавался ему в любви, обнимал и целовал его так, словно никого в мире больше не существовало, а на следующий день попросту вырывал у Иззи часть души. Неужели он мог быть к нему более безразличен, чем в тот миг, когда кинулся в воду? — Конечно, всё в порядке, — сказал Иззи и сжал челюсть так сильно, что боль стрельнула в виски. — Всё просто охрененно, Стид, ты не заметил? Ты герой, как и всегда, кто бы сомневался. Хочешь за это какую-то награду? Могу отсосать тебе прямо здесь, если это потешит твоё эго. Ему казалось, он говорил негромко, но веселье вокруг них стихло. Краем глаза Иззи заметил, что все настороженно уставились на них, но никто так и не сдвинулся с места. Глаза Стида распахнулись шире в непонимании, разочаровании и уязвимости; его пальцы соскользнули с руки Иззи, и весь он как-то сжался, стал меньше и тоньше. — Почему ты так говоришь? — едва слышно прошептал Стид. Загнанный в угол, растерянный, дрожащий от холода — он казалось не до конца понимал, что происходило, словно ждал, что Иззи крикнет, что это шутка и засмеется. Но было тихо, лишь волны все еще с угрожающим рокотом бились о корабль и дождь барабанил по палубе. Иззи глубоко вдохнул. Ярость покалывала на кончиках пальцев, и он боялся её так же сильно, как боли в широко распахнутых глазах Стида. — Я не… — Ты поступил так, будто тебе плевать на нас, — перебил его Эдвард звенящим от слез голосом. — Что ещё ты ожидал услышать, Стид? Как ты мог? — Но я ведь не мог просто стоять и смотреть, как Роуч тонет, — простонал Стид и закрыл лицо руками. — Боже мой, я ведь не думал… — Да он не утонул бы! — взорвался Иззи и пнул один из канатов, тянущихся от такелажа. Пошатнувшись, он схватился за мачту, чтобы устоять, и неопределенно взмахнул рукой в сторону моря. — На корабле, блять, для этого, нахер, есть целая ебаная куча канатов! Ты даже не обвязал один из них вокруг себя, раз тебе в голову ударила такая блажь поиграть в спасателя, а просто прыгнул, — он замер, тяжело дыша, и злость его потухла так же быстро, как вспыхнула. — В этом не было никакого смысла! Так почему, черт возьми? Почему тебе было настолько плевать на свою жизнь, когда я так сильно тебя люблю? Иззи сжал челюсти. Он ненавидел себя за то, что позволил жалости к себе стать больше чувства, которое он испытывал к Стиду, но не мог остановиться. — Я не подумал! Я запаниковал и просто сделал первое, что пришло в голову! — внезапно выкрикнул в ответ Стид, но не Иззи, а как будто в пустоту, с нотками истерического отчаяния в голосе. — Да, я никчёмный пират, а партнёр ещё хуже, ну что поделать? Мне жаль, Иззи, ясно? Мне жаль, но я не подумал, и это уже случилось, так что если ты хочешь послать меня нахер… — Я разве это говорил? — взвился Иззи. — Где ты это услышал? — Нет, но ты!.. Вы с Эдом, вы… — он зажмурился и схватился за волосы в бессильной ненависти к себе. — Я просто, я знаю, что никогда не буду достаточно… что бы я не делал, я делаю хуже, даже когда пытаюсь поступать правильно. У Иззи закружилась голова. — О, черт, Стид, — пробормотал Эдвард и попытался коснуться его плеча, но Стид внезапно отпрянул от него, как от огня. Эдвард поспешно поднял руки. — Я… Позже, хорошо? — умоляюще проговорил Стид и сделал шаг назад, в сторону своей каюты. — Не сейчас, прошу, я не могу, — он посмотрел Иззи в глаза и губы его скривились, будто он хотел заплакать, но не мог себе позволить. Это наполнило сердце Иззи виной, и он мгновенно захотел забрать назад все злые слова, проглотить свою обиду и просто обнять его, чтобы убедить, что всё в порядке. — Мне так жаль, мне правда так жаль, — шепнул он одними губами и, неловко развернувшись, бросился в свою каюту. Дверь хлопнула. Тишина на палубе стала почти осязаемой. — Из… — Эдвард опустил руку ему на плечо. Иззи угрожающе положил руку на эфес сабли и окинул взглядом замершую вокруг них команду. Он ждал ненависти, но видел вокруг только жалость и растерянность, и это разбивало его ещё сильнее. — Отъебись, — рыкнул Иззи, и Эдвард покорно сделал шаг назад. В его чёрных глазах блестели слезы, но было проще простого игнорировать это, когда внутри все пульсировало и звенело от боли. — И вы все, возвращайтесь к работе, черт бы вас побрал, пока мы не пошли ко дну. Никто не сдвинулся с места. Выругавшись, Иззи окинул всех злобным взглядом и, сдавшись, пошёл к капитанской каюте. Он не собирался лезть к Стиду прямо сейчас, но это был единственный доступный вариант, кроме массового убийства, чтобы избежать наставлений и жалости. У него и так едва хватало сил, чтобы справляться со своими эмоциями. Какого хрена ему вообще теперь делать?

***

Он простоял под дверью каюты Стида четверть часа, но так и не нашёл в себе смелости зайти. Иззи не представлял, что говорить, чтобы все исправить, потому что не было никаких слов, которые стёрли бы грубость его несправедливых обвинений. Ему давно не было так отвратительно на душе. Иззи отвык от одиночества. Он отвык возвращаться в свою каюту, здесь не было его вещей, не было ничего, что было бы ему важно, и это делало его ещё более несчастным, словно он действительно всё потерял. Он опустился на пустую кровать, размотал крепления протеза и со злости швырнул его под стол, перевернув копытом табурет. Иззи было бы проще, если бы Стид его ударил. Если бы он накричал на него, приказал заткнуться, схватил за горло и потащил в каюту, — Иззи злился бы, но не чувствовал бы себя таким дерьмом. Но вместо того, чтобы защищаться, Стид начал обвинять себя. Иззи не был уверен, чего хотел, когда кричал на него: может, чтобы Стид снова клятвенно пообещал бы ему больше никогда так не поступать, или, может, обнял, сказал пару нежных слов, как умел, и погасил огонь. Но уж точно он не хотел вызвать эту уничижительную, отчаянную вспышку, за которой стояла вся неуверенность Стида и всё его непонимание, почему с ним рядом оставались люди. Если бы Иззи хоть мгновение подумал прежде, чем наброситься на него, то понял бы, что достиг предела. Он прекрасно знал, где у Стида болело, и с размаху ударил именно туда. Предательски, жестоко, а потом стоял и слушал, как Эдвард обвинял его в безразличие, никак не попытавшись защитить. Иззи чувствовал, что предал что-то важное. Он не подумал ни о его состоянии, ни о том, в каком он был стрессе, ни о страхах, с которыми, очевидно, Стиду приходилось бороться в одиночестве, — накинулся, настолько ослепленный злой обидой, что не сумел поступить правильно. Ну что с ним было не так, раз он продолжал раз за разом обижать Стида вместо того, чтобы проявить понимание? Неосознанно надеясь, что так станет легче, Иззи несколько раз ударил кулаком по изголовью кровати. Он не чувствовал боль, этого было недостаточно, чтобы успокоится, и зуд внутри, отчаянное, яростное чувство не утихало от того, каким жалким и бессмысленным он себя ощущал, пока наносил себе увечья. Иззи бы не удивился, если Стид захотел бы с ним порвать после этого. Ни один нормальный человек не захочет быть рядом с кем-то столь нестабильным и эгоистичным. Он швырнул на пол скомканное одеяло и рухнул на кровать, тяжело дыша. Дверь со скрипом приоткрылась. — Идите нахуй отсюда, — простонал Иззи и спрятал голову в сгибе локтя, не заботясь о том, как он выглядел. Ему было глубоко все равно, кто и что о нем подумает; после спектакля на палубе ему уже нечего было терять. — Ну тогда тебе придётся встать, — сказал Эдвард и закрыл за собой дверь, проходя внутрь. Иззи не сдвинулся с места; он слушал, как Эдвард собирал по каюте разбросанные вещи, и кусал губы, проглатывая оскорбления. Он полагал, что достаточно сегодня наговорил в порыве гнева, чтобы продолжать обижать всех вокруг себя. — Я облажался, — вместо этого сказал Иззи. Его голос предательски дрожал, сухой и ломкий. — О, ну, я тоже, — бодро ответил Эдвард и, судя по звуку, подтянул к кровати табурет. — Думаю, между нами тремя было дерьмо и похуже, чтобы это оказалось чем-то, с чем мы не сможем справиться. — А ты теперь гуру? Это что, какой-то новый образ? Ты сдаёшь, — Иззи перевернулся на спину и хмуро посмотрел на Эдварда. Мокрая одежда неприятно липла к коже, давно остывшая и от этого ещё более гадкая, но Иззи находил какое-то странное глубокое удовлетворение в том, что ему было некомфортно. — Ну ты, я вижу, тоже, раз ты собрался здесь прятаться и рыдать по тому, что даже ещё не произошло, — Эдвард склонился к нему, упираясь локтями в расставленные колени. Прошло так много времени с тех пор, как они были так близки и откровенны друг с другом. Сквозь дымку своих воспоминаний Иззи видел молодого Эдварда, который сидел перед ним в крошечной оружейный, заменившей команде каюты, и шептал ему успокаивающие глупости, стараясь не разбудить спящих. Хорниголд был невероятно жесток, он ненавидел все живое и находил десятки изощренных способов, чтобы пытать и унижать. Они могли сопротивляться ему, только пока были вместе; исподволь, набираясь сил, собирая сторонников, они держались друг за друга так крепко, как только могли. Значительно позже, уже когда Эдвард потерял интерес к Иззи, он вспоминал о той общей ненависти с тоской. Теперь это просто было очень странно и грустно. Иззи сел, чтобы стряхнуть с себя это чувство, и уставился на Эдварда. — На что ты намекаешь? — Из всех известных мне людей ты единственный ничего не боялся. В день, когда я поднялся на «Адвенчер», я сразу понял, что должен держаться тебя, — Эдвард улыбнулся своим воспоминаниям. — О, черт, ты никогда никому не уступал, знал, чего хотел и как этого добиться. Ты понимал вообще, как на тебя смотрели другие пираты? — Ну конечно, я ведь создавал себе образ, я знал, как сделать так, чтобы на меня смотрели, — сказал Иззи и тоже невольно усмехнулся. — И пользовался этим. Я решил, что ты будешь моим незадолго до того, как мы стали частью флота Хорниголда. — Ты ведь поначалу не обратил на меня внимание, — задумчиво сказал Эдвард и провел по бороде, будто смущенный воспоминаниями. — Что изменилось? Я всегда считал, что это я добился тебя. — Не помню. Всё он отлично помнил. Рейд: знакомая Иззи тьма в глазах Эдварда, его безумные решения, его восхищенные взгляды исподволь, — и его безмолвная просьба о помощи. Иззи, должно быть, всегда был слаб; в тот день он решил, что добьёт любого, на кого у Эдварда не поднимется рука. Тем же вечером они ушли от празднующей победу команды на палубу. Иззи рассказывал ему о искусстве боя, неотрывно глядя в пылающие чёрные глаза. Да, тогда он решил, что Эдвард непременно будет его. — Тот Иззи никогда не жалел себя и не прятался, какое бы дерьмо не случилось, — сказал Эдвард, пропустив мимо ушей его явную ложь. — Думаешь, стоит начинать? — Почему тебя это вообще ебет? Я не могу прийти к нему и взять свои слова назад, это так не работает, — сказал Иззи и провел руками по лицу. Некстати вспомнилось обещание Стида, что он всегда будет на его стороне, даже если их мнения не будут совпадать, и почувствовал себя ещё хуже. Наверное, все же любви было недостаточно. — Но ты можешь попытаться, — тихо сказал Эдвард, склонившись к нему. Его тёмные глаза блестели. — Снова, и снова, и снова, черт возьми, потому что это важно. Может быть, это вообще все, в чем есть смысл. — А когда-то ты говорил, что мы сможем без него, — невольно поддел его Иззи, защищаясь, потому что Эдвард во всем был прав. Они посмотрели друг другу в глаза, уязвимые, уставшие от эмоций, впервые оставшиеся с ними наедине и осознавшие, с каким хаосом изо дня в день приходится иметь дело Стиду. Иззи должен был помочь ему хотя бы сейчас. — Я ошибался, — сказал Эдвард и поднялся, чуть покачнувшись от усталости. У них у всех был очень тяжёлый день, и Иззи было теперь неловко за то, что он вёл себя так эгоистично. — Переоденься, приведи себя в порядок и иди к нему. А с кораблем я разберусь. Командная работа, все такое. Иззи кивнул и принялся расстегивать жилет, с изрядной долей облегчения повинуясь приказу. Так было проще всего, и Эдвард отлично знал об этом, осознанно или нет спасая Иззи от необходимости принимать решение. — Ты так и не ответил, нахрен тебе это надо, — пробормотал Иззи, когда Эдвард уже взялся за ручку двери. Он чуть повернул голову и посмотрел на Иззи из-под ресниц красивым театральным взглядом, словно был главным героем древнегреческой драмы. Может быть, так Эдвард себя и чувствовал, и спасался в этом, как всегда, когда ему нужно было уйти от реальности. — Каждый раз, когда я был в очередном трипе, ты ругался, что я нихрена не делаю, и кричал, что наши желания никогда не совпадают с тем, что делать нужно, — Эдвард повернул ручку, но дверь он открыл. — Но, оказалось, поступать правильно легко и приятно. — Нихуя это не объясняет, философ долбаный, — сказал Иззи беззлобно, с мягкой иронией, которой и сам удивился, когда она повисла между ними в тишине. Эдвард улыбнулся. — Ты нужен мне не меньше, чем он. Как тебе такое объяснение? И прежде, чем Иззи осознал, что он имел в виду и успел придумать ответ, Эдвард подмигнул ему и вышел за дверь.

***

Иззи нашёл Стида на палубе. К тому моменту, как он решился на разговор, дождь уже прекратился и команда, уставшая за эту бесконечную ночь, разбрелась отдыхать. На горизонте безмятежно занимался рассвет, было тихо, лишь чайки сонно кричали у воды, и только порывистый прохладный ветер напоминал о недавней непогоде. Палуба блестела, ещё влажная, в свете зажженных факелов и первых проблесках утра. Стид перекладывал канаты и что-то почти беззвучно напевал себе под нос. На нём все ещё была та же одежда, в которой он провёл ночь, и рубашка влажно липла к его широкой спине всякий раз, когда он наклонился. — Тебе нужно переодеться, — сказал Иззи первое, что пришло в голову, и нахмурился тому, как Стид замер. Но в следующий миг он поднял голову, чуть повернувшись с аккуратно сложенным канатом в руках, и улыбнулся кончиками губ. — Ветер холоднее, чем кажется. — Хорошо, — покладисто отозвался Стид и переложил свою ношу в ящик с уже убранными канатами. Он посмотрел на Иззи, неуверенно, искоса, и хотя по губам его блуждала ласковая улыбка, его красные глаза и влажные ресницы выдавали его состояние. Стид, очевидно, стыдится своих эмоций, и Иззи было больно от того, каким уязвимым он его делал, сам того не желая. — Да, хорошо, отлично, это… — он замялся и тяжело вздохнул, неловко дергаясь, когда Стид озадаченно хмыкнул. — Слушай, нам надо поговорить. — Конечно, Иззи, — прошептал Стид и опустил голову в ожидании. Время шло, но Иззи все никак не мог собраться; все заранее заготовленные фразы теперь, когда он видел, каким несчастным выглядел Стид, казались ему банальными и не имеющими смысла. Иззи не был создан для чего-то хорошего, и давно научился это признавать, но все же ему было горько от того, что и в этот раз он облажался. Он никогда не хотел быть источником страданий для Стида и сама мысль о том, что он плакал из-за него, разбивала ему сердце. Иззи шагнул вперёд и потянулся к Стиду, на полпути остановившись, потому что он по инерции обхватил себя за плечи руками и сжался, осунувшийся и какой-то особенно уставший в своем несчастье. — Прости меня, — выпалил Стид и посмотрел на него, болезненно и остро. Иззи вздрогнул. — Я знаю, ты злишься на меня и я тебя обидел, но я… я не смог бы жить с мыслью, что снова струсил, особенно, если бы Роуч пострадал. — Ты капитан, — сказал Иззи, боясь вдохнуть, потому что все внутри него дрожало. — Твой долг защищать нас, а мой — защищать тебя. И я не справился. Ни как твой первый помощник, ни как… — С чем ты не справился, мой дорогой? — растерянно спросил Стид, не позволив ему закончить. — Это не так, я не был в опасности. Мне жаль, что ты так решил, и я пойму, если ты больше не сможешь мне доверять, но я надеюсь, что смогу это как-то исправить… — Ты меня с ума сведешь, — сказал Иззи и нервно усмехнулся. — Почему ты, черт возьми, извиняешься? Стид развел руками с таким видом, будто сама суть вопроса приводила его в недоумение. Пальцы его едва заметно дрожали. Он казался спокойным, но Иззи отчётливо чувствовал в нём напряжение, отпечаток сильных эмоций, с которыми Стид едва способен был совладать. Осознание, что, должно быть, он мучил себя всю ночь виной, пронзило Иззи — он должен был предвидеть, но был слишком занят своими страхами, чтобы вспомнить, каким человеком был Стид и через что ему пришлось в своей жизни пройти. Очередной промах. Иззи зажмурился и с силой потёр переносицу, пытаясь прийти в себя. Пустота в сознании звенела беспорядочным хаосом, он едва мог уловить звук своих мыслей, не то что понять их смысл. Что, черт возьми, он должен был сделать, если едва способен был удерживать свой разум в реальности? — Я предал твоё доверие, заставил волноваться, — ответил Стид, и Иззи ухватился за его голос, как за поплавок, который мог бы вытянуть его на поверхность. — Я всё думал о том, как это выглядело, о том, что ты пережил, и какой я никчёмный, потому что я все обещал тебе, и обещал, и обещал, а в итоге попросту не способен… — Прекрати, — прервал его Иззи, не выдержав слёз в его дрожащем голосе. Это было глупо, вся эта бессмысленная, тупая ссора, которой не случилось бы, если бы Иззи умел держать себя в руках. Ему было стыдно, и чем больше Стид извинялся, тем глубже и мучительнее было это чувство. — Твои обещания не расходятся с твоим поступком. Как я могу ждать, что ты станешь другим человеком просто потому что я боюсь? Было бы странно полагать, что вся любовь и сострадание, заключённые в огромном, как океан сердце Стида, будут направлены лишь на него. Иззи хотел бы этого, но он также знал, что тогда Стид перестанет быть собой. Он уже проходил через это с Эдвардом: он так боялся потерять его, что пытался быть таким, каким, как он надеялся, его хотят видеть, и в конце концов стал человеком, которого Эдвард никогда не любил. Иззи не мог так поступить со Стидом, не хотел, чтобы чувство, которое они разделяли, было отравлено страхом. Стид не обязан был подчиняться его желаниям и не должен был пытаться ему угодить, даже если далеко не все, что он делал, нравилось Иззи. И это чувство, — короткое яркое озарение, — было глубже и сильнее, чем то, что Иззи привык принимать за любовь. Он понял, что имел в виду Стид, когда говорил, что всегда будет на его стороне, и в его голове и груди стало так легко, словно расстегнулись оковы. Он мог быть несогласен со Стидом, он мог бояться за него, но он уважал его решения и не хотел ничего в нём изменить. Это было очень просто, как дважды два. Иззи понадобилось пятьдесят лет, чтобы к этому, наконец, прийти. — Люди всегда ждали от меня, что я стану другим человеком, они не хотели, чтобы тот, кем я на самом деле являюсь, существовал, — внезапно сказал Стид, нервно, болезненно улыбаясь. — Я знаю, что у тебя нет обо мне иллюзий, но каждый раз, когда я совершаю глупость, мне кажется, что рано или поздно тебе это надоест. — Да нахрен это, — беспомощно резюмировал Иззи и шагнул к Стиду, чтобы обнять его. Он догадывался о том, что терзало Стида по случайным фразам и по тому, как отчаянно он старался всем понравиться, но убедиться в этом все равно было несоизмеримо сложнее. — Я повёл себя как мудак, снова, я просто… дело не в тебе. — Тебе было страшно, — сказал Стид и погладил Иззи по щеке, податливо прижимаясь к его груди. — Ты имел право злиться. — Нет, не имел, — Иззи обнял его крепче, раздражаясь от того, как охотно Стид готов был его во всём оправдать. — Не на тебя, не так, ты не заслуживаешь дерьма, что льётся из меня, когда я выхожу из себя. И меня бесит, что ты принимаешь это на свой счёт и извиняешься. Они посмотрели друг на друга, и в этот же миг Иззи осознал, что снова срывался, несправедливый даже в попытке признать вину. Каждый раз, когда речь заходила о чувствах, у него не получалось выражать их иначе, как бы сильно он не старался, и от того он чувствовал себя так, будто проиграл, даже не подозревая о том, что играл. Стид прижался щекой к его волосам. — Ты ведь сам сказал, что не попросил бы меня стать другим человеком. Так почему ты думаешь, что я хотел бы этого для тебя? Иззи пожал плечами. У него был ответ на этот вопрос, но он знал, что Стиду это не понравится. Было множество причин, по которым ему стоило измениться; Иззи никогда не был хорошим человеком, никогда не был достаточно сильным, чтобы признать свои слабости, чтобы позволить себе чувствовать так много, как в последние месяцы. — Мне страшно, — вырвалось у Иззи. Он закрыл глаза и прислонился к плечу Стида, больше не прижимая его к себе, а опираясь, привычно примыкая к его спокойствию, к твёрдости его духа даже в миг глубочайшего расстройства. — Мне тоже, — ласково сказал Стид, очевидно, улыбаясь, потому что голос его звучал так, словно монолитная плита упала с его души. — Разве это плохо? Не тревожься о том, что уже случилось. Иззи поднял голову, замирая, почти не дыша, и посмотрел на него, тоже отчего-то чувствуя облегчение. Они ничего не решили, он даже не сумел как следует извиниться, но это больше не казалось катастрофой. Стид действительно улыбался, на его щеках и шее лежал нежный свет неохотно поднимающегося из-за горизонта солнца, и Иззи казалось, словно сам его образ отодвинул в сторону тьму. Дрожащие ресницы скользнули по щекам, Стид посмотрел на него. Их взгляды встретились. — Ты мог бы… — начал он, но мысль, едва сформировавшаяся, оттолкнулась от его сознания и умерла прежде, чем он позволил ей обрести реальность. Иззи знал, что это помогло бы, но едва успел подумать об этом, как понял, насколько больной и уродливой была эта мысль. — Есть что-то, что я мог бы сделать и тогда тебе станет легче с этим справиться? Иззи неловко пожал плечами. — Ты можешь наказать меня. — Что?.. — растерянно переспросил Стид. Иззи выругался про себя, жалея, что все же решил закончить свою мысль, потому что вслух она прозвучала ещё хуже. Нет, это было не то, что он должен был предлагать; ему не стоило об этом даже думать. Стид не был создан для этого дерьма. — Команда видела, как я сорвался на тебе. Я не говорю, что ты должен привязать меня к мачте и отхлестать кнутом, — сказал Иззи, от смущения повышая голос. — Хотя именно так поступает нормальный капитан с первым помощником, который нарушил субординацию при всех. Стид склонил голову на бок, глядя на него из-под ресниц, на которых всё ещё дрожал рассвет. Иззи чувствовал себя под этим взглядом таким беспомощным, что крохотная его часть возбужденно дрожала в беспокойном сознании, боясь самой идеи о том, что Стид мог бы согласиться, если бы решил, что других вариантов нет. В этом противоречии было что-то безумное, тёмное, что сжимало его сердце стальными тисками, оставляя отпечаток надежды там, где пульсировал страх. Иззи опустил глаза, когда Стид склонился ниже, к его губам, не целуя, но почти касаясь, интимно и нежно. — Но мы с тобой знаем, что я никудышный капитан, — тихо сказал Стид и опустил руку на его шею сзади. — А ты — мой особенный первый помощник. Так что, надеюсь, ты сможешь простить меня за все мои недостатки. — Значит, ты не станешь меня наказывать? Что бы я ни сделал? — спросил Иззи растерянно и, должно быть, очень глупо. Они оба слишком устали и едва смогли вернуть себе хрупкое равновесие, чтобы он имел право спрашивать нечто подобное, но слова рвались из него и он не мог это контролировать. — Ты хочешь, чтобы я причинил тебе боль? — Может быть, — сказал Иззи, вздрагивая. В глубины души он знал, что не хотел этого, но не думал, что имел право выбирать наказание, если оно все же состоится. — Блять, не знаю, какой смысл, если ты не станешь этого делать? Стид коротко поцеловал его. — Иззи, поправь меня, если я ошибаюсь, но тебе ведь не нравится боль, — сказал он тем глубоким, задумчивым тоном, с которым обычно вытаскивал из себя слова. — Каждый раз случайность, или просто намек, или даже само ожидание боли заставляют тебя сжиматься. Ты привык к тому, что насилие небезопасно, также как привык к тому, что это все, что ты можешь получить. Я вижу, что иногда ты ожидаешь, что я тебя ударю, но я этого никогда не сделаю. — Но почему? Это действительно казалось Иззи непостижимым. Он полагал, что если бы Стид хоть раз вышел из себя, ему было бы проще справиться с тем, что сам он был тем ещё мудаком. Странно было видеть проблему в том, что с ним обращались по-человечески, но Иззи к этому не привык и не понимал, как тогда нащупать границы дозволенного, чтобы не ранить Стида ещё сильнее. — Есть множество способов наказать, не причиняя боли и не унижая достоинства, — сказал Стид и прижался лбом к его лбу. — Это безопасное пространство для всех, и команда должна чувствовать это. Разве будут они ощущать себя в безопасности, если первый помощник будет несчастен? — Ты капитан, тебе и решать, — Иззи пожал плечами, чуть отстранившись. Слова Стида принесли в его душу покой. В прошлом Иззи всегда обращал на себя гнев капитана, оберегая от него команду; он так привык — с Хорниголдом, с Эдвардом, — и это было для него столь же ненавистно, сколь и желанно. Он чувствовал себя лучше каждый раз, когда все заканчивалось, когда боль заменялась тишиной или, если очень повезёт, утешением. Но это не сработало бы на этом корабле. Это не сработало бы, потому что никто не позволил бы этому свершиться, потому что это был другой мир, с другими правилами, — и в этом был смысл. — Пойдём в каюту, — сказал Стид и взял его за руку. — Мне кажется, на сегодня с нас хватит.

***

Стид дрожал. В полусне Иззи потянулся за вторым одеялом, чтобы укрыть его плечи, и прижался грудью к его спине, влажной и горячей. Что-то было не так. Иззи распахнул глаза и прислушался. Было тихо, серые сумерки вязко разливались по каюте, пробиваясь через плохо закрытые шторы. Ни звуков сражения, ни всполохов огня, ни криков банальной драки. Ничего. Страх бился в груди Иззи, и спокойствие, которое царило на корабле, резко с ним контрастировало. Он приподнялся и нащупал под подушкой кинжал. После долгих споров Стид все же согласился закрывать дверь каюты на ключ, когда они ложились спать, но Иззи прекрасно знал, как легко было ее при желании вскрыть, не издав при этом ни звука. — Из?.. — услышал он слабый шёпот Стида за своей спиной. — В чем дело? — Не знаю, — ответил он, поколебавшись, и заставил себя расслабиться. На посту был Эдвард, и, при всех его недостатках, он никогда не позволил бы врагу проникнуть на корабль. — Может быть, сон. — Иди ко мне, — пробормотал Стид и обнял его поперёк груди, мягко увлекая назад в кровать. Иззи прислонился к его плечу и замер, едва дыша. Стид был таким горячим, что он чувствовал пульсацию его кожи под ухом. — Ты нормально себя чувствуешь? — молчание в ответ снова заставило его напрячься. — Стид? — Всё в порядке, просто так холодно… Ты мог бы растопить камин? Иззи, на этот раз не встретив сопротивления, молча сел и принялся наматывать на ногу протез. Он то и дело смотрел на Стида, пытаясь в сером утреннем свете разглядеть выражение его лица. Иззи пришлось заставить себя отойти от него, чтобы покорно растопить камин и зажечь свечи. Всё это время он только и делал, что прислушивался к его хриплому неровному дыханию и пытался убедить себя, что ничего ужасного не происходило. — Стид? Что ещё сделать? Может, позвать Роуча? — спросил Иззи, присаживаясь на край кровати с величайшей осторожностью того, который понятия не имел, как ему нужно поступить. Он даже не был уверен, что Стид готов был принять его помощь. При всей открытости, с которой Стид выражал эмоции, он никогда не позволял себе слабость. Он мог жаловаться на что-то без конца, но это были пустые, лишённые оболочки и искренности жалобы — что-то, существующее просто потому, что он считал необходимым реагировать именно так, а не иначе. Когда же дело касалось чего-то серьёзного: ранений, страха, болезней, переживаний, тоски — он молчал, и не выносил, когда кто-то касался этой части его души. Иззи лишь отчасти понимал его — он находил глупостью притворяться здоровым, когда на самом деле всё было хуево. В этом не было никакого смысла, это было, как минимум, непродуктивно и ни к чему, кроме смерти, не вело. Но Иззи понимал страх Стида показаться слабым, даже когда эта слабость была оправдана, — просто у них были разные представления о том, что это означало. Стид еле слышно вздохнул и сжал его ладонь. — Не нужно, любовь моя, не переживай, — прошептал он довольно неубедительным тоном. — Спасибо тебе… Я немного ещё посплю и всё будет хорошо. — Чушь какая, — сказал Иззи и ласково убрал влажные пряди с его лба. Стид всё ещё мелко дрожал, и тогда Иззи, не снимая протеза на всякий случай, лёг рядом и обнял его за плечи поверх одеяла. Время шло. Иззи слушал свистящее, хриплое дыхание Стида и считал минуты, наблюдая, как рассветало за окном. В этом было что-то мучительное, горькое, и весь он изнутри застыл, как янтарь, наполненный тревогой. Иззи не понимал, чего именно ждал — мифическое «все будет хорошо» не успокаивало его, но ничего другого у него не было. Он мог ошибаться, и надеялся на это, но он также знал Стида, который никогда не спал бы, если солнце взошло, и не позволил бы ему переживать, если бы для этого действительно не было повода. Любые силы рано или поздно кончались, просто Иззи никогда не видел, чтобы Стид достигал предела. Всего лишь лёгкий насморк, не бери в голову. Я хорошо себя чувствую, просто ветер очень влажный. Я бы лёг спать пораньше, ты не против? Он рассеянно гладил Стида по волосам, надеясь, что прикосновения хоть немного облегчат его состояние, и смотрел на покачивающуюся за окном воду. Это он был виноват, что Стиду было так плохо. Упустил, не заметил, позволил себе расслабиться, поверил, в конце концов, человеку, который с распоротым животом на следующий же день после лихорадки скакал по палубе с тупым спектаклем. Как можно было быть таким придурком, чтобы отмахнуться от этого? Он ведь знал, какой силой воли обладал Стид, и всё равно предпочёл закрыть глаза на очевидные признаки болезни. Не хотел ссорится снова, не хотел давить, не хотел показаться недоверчивым, — никчёмный, трусливый кусок говна. Конечно, Стид ему ничего не сказал. А кто сказал бы после сцены, которую Иззи устроил ему лишь из-за прыжка в воду? Иззи думал, что не мог злиться на себя ещё сильнее за это, но, оказалось, он себя недооценивать. Он не мог унять своё беспокойное сердце. Обычно Стид помогал ему, направлял, останавливал, — без него Иззи чувствовал себя одиноким и потерянным, и стыдился своего эгоизма, раз даже в такой момент ждал, что Стид его спасёт. Это было несправедливо. И это, очевидно, было причиной, по которой Стид терпел до последнего: он брал на себя слишком много, когда дело касалось чувств, и справлялся с этим так, что со стороны казалось, будто это просто. Ноша чужих переживаний, которую он безропотно тянул, умоляла любое его страдание. Иззи хотел это исправить, но всякий раз, когда пытался подступиться, обнаруживал, что броня Стида состояла из ласки и мягкого отрицания, перед которыми Иззи был беззащитен. Он хотел верить, что Стид с ним честен; должно быть, он и был, потому что сам верил в то, в чем убеждал Иззи, но лучше это ситуацию не делало. — Стид? — позвал Иззи, решив, что прошло достаточно времени, и отстранился, чтобы взглянуть на него. Тусклый солнечный свет мерцал на его бледной коже, на почти белых губах. Стид приоткрыл глаза, посмотрел на него мутно, заторможенно, опустив дрожащие ресницы, и ничего не ответил. Осторожно переложив его со своего плеча, Иззи поднялся. Стид попытался удержать его за запястье, но пальцы его были такими слабыми, что он не сумел даже сцепить их как следует. — Я сейчас встану, — еле слышно сказал Стид и снова устало закрыл глаза. Иззи погладил по его щеке, задержавшись, чтобы пережить короткий прилив тревоги, близкой к панике. Он достаточно ждал, надеясь, что всё обошлось, и теперь точно знал, что Стид не поднимется сегодня с кровати. Более того, он чувствовал, что будет хуже. — Отдохни ещё немного, я скоро вернусь, — сказал Иззи и убрал руку. Стид никак не отреагировал, лишь опустил голову, зарываясь поглубже в одеяло. Он тяжело и поверхностно дышал, и, не исключено, что даже не совсем понимал, где находился, лишь следовал импульсам, когда пытался поддержать диалог. Поколебавшись ещё пару мгновений, Иззи все же покинул каюту. Ему было не по душе оставлять Стида в таком состоянии одного даже на несколько минут, но он должен был найти Роуча. Даже если бы тот ещё не встал, Иззи собирался поднять его прямо из постели и приволочь за шкирку. Не то чтобы он сильно доверял медицинским навыкам Роуча, но у него был не такой уж большой выбор здесь, на корабле, в нескольких милях от ближайшего порта. Иззи собирался использовать любую возможность. Черт бы его побрал, но он не собирался отдавать Стида этой неведомой ебучей болезни, какой бы она ни была.

***

Когда Роуч ушёл варить для Стида отвар, Иззи выскочил вместе с ним на палубу, понимая, что если он не предпримет все возможные меры, никто за него это не сделает. Это нервировало, но как-то отдалённо, смутно, и сам он смотрел на себя словно со стороны. Он был потерян, сознание подводило его, отстраняло и исподволь смешивало тревогу и несчастье, в которых он провел свою жизнь, с настоящим моментом. С разбегу, не успев сделать последний вдох, он прыгнул в тёмные дни своего прошлого, когда Эдвард, беспробудно пьяный неделями, прятался в своей каюте, пока Иззи приходилось делать все, чтобы удержать команду от мятежа. Или, ещё дальше, в недели, когда он, совсем маленький мальчик, прятался в засаленных, пахнущих рыбой бочках, чтобы поймать момент и своровать у богатых купцов в порту пару золотых монет, потому что его мама была уже слишком больна, а он все надеялся, что хорошая еда и вода смогут её спасти. Он был здесь, в этом моменте, и понимал, что сейчас не был один, что его окружали люди, которые ему помогут, но разум его, болезненный от почти бессонной ночи и переживаний, гнал его назад, в неясное марево давно пережитого и, казалось, напрочь забытого. Иззи устремился по палубе на мостик, но отчего-то, заметив знакомую фигуру Эдварда, остановился и потянулся за ним, повинуясь давней глубокой вере в то, что единственный человек, чья гениальность казалась ему когда-то почти волшебной, мог быть спасением. — Эдвард! — Иззи схватил его за рукав рубашки и пошатнулся, потому что Эдвард остановился не сразу, по инерции увлекая его за собой. — Иззи! — вторил ему Эдвард и распахнул руки, будто собирался обнять. Иззи ударил его по предплечью. — Ну вот, а я думал, что ты так рад меня видеть, что не можешь сдержать восторга… — Прекрати, блять, заниматься херней! — прикрикнул Иззи, но заметив, как обиженно нахмурился Эдвард, замолчал, подавившись своей злостью. — Извини, я не… У Стида лихорадка. — В каком смысле? — В прямом, нахуй, смысле, он заболел, — сказал Иззи чуть спокойнее и прижал пальцы к переносице. — Надо поменять курс, мы должны зайти в ближайший порт. Ему нужны лекарства и врач, который не будет пытаться запихнуть ему в задницу пучок травы. Эдвард встревоженно нахмурился. — Роуч осмотрел его? — Сказал, что у него катаральная лихорадка, и что её вызывают демоны, — он пару мгновений помолчал и посмотрел на Эдварда из-под бровей. — Стид обречён. Эдвард кивнул и поймал проходящего мимо Пита за руку. Весь образ его мгновенно потерял приобретенную в последние месяцы небрежность — он снова выглядел и вёл себя, как капитан, и в какой-то мере это успокаивало уставшее сердце Иззи. Груз переживаний и так был для него слишком велик, чтобы он сумел взвалить на себя ещё и ответственность за корабль. — Передай Олу, чтобы он сменил курс к юго-западу, нам необходимо зайти в Тортугу, — сказал Эдвард и выпустил руку Пита. На удивление, он не стал задавать идиотских вопросов и тут же устремился на мостик, напуганный серьёзным тоном Эдварда. — Если повезёт, будем на месте к концу недели. — Чертовски долго, — пробормотал Иззи. Он прекрасно понимал, что других вариантов у них не было, и это вынужденное бессилие злило его. Иззи десятки раз видел, как быстро сгорали в лихорадке люди и как обычная простуда становилась опаснее, чем пулевое ранение. В потемневших глазах Эдварда была та же мысль, и ни единого намёка, что у него был какой-то волшебный план спасения, на который Иззи втайне надеялся. — Как так вышло? Мы провели вместе весь вчерашний вечер, он не выглядел больным и ни на что не жаловался, — сказал Эдвард. Взгляд его метался по палубе, ничего не касаясь. — Да хрен, блять, он скажет, что ему плохо, — взвился Иззи. — А я, придурок, решил, что должен ему доверять, — он болезненно хмыкнул. Иззи так сильно и искренне себя за это ненавидел, что, стоило терзавшим его мыслям прозвучат вслух, как за веками, не проливаясь, собрались злые слезы. — Не понимаю, хули я ждал. Ведь, конечно, корабль расколется надвое, если он признает, что заболел! — Из, — непривычно мягко сказал Эдвард и положил руку на его плечо. Иззи неопределенно мотнул головой, мысленно отталкивая от себя его нежность. — Ты, конечно, можешь злиться и орать на всех подряд, но это ничего не изменит. — О, ну как же я жил без твоей вселенской мудрости, — огрызнулся Иззи, но, тотчас растеряв весь свой пыл, устало вздохнул. — Ты прав, но я так ненавижу это дерьмо. Он всего лишь хотел, чтобы все было хорошо, но судьба и теперь не унималась. Это выводило из себя: Иззи не нравилось думать, что он никогда не обретёт покой, сколько бы за ним не гнался. Всегда будет что-то, над чем они не властны — болезнь, несчастный случай, стихия или, в конечном счёте, смерть. Он не был так наивен, чтобы верить, что все и всегда будет хорошо, но отчего-то теперь несчастье казалось ему особенно острым. Иззи будто насильно втолкнули в длинный чёрный коридор, не позволив ему даже попрощаться, и всё в нём причиняло ему боль каждый раз, когда он пытался сделать шаг вперёд. Так он себя чувствовал, — и это делало его бессильным. Эдвард положил руку на его плечо. — Не раскисай, — он несильно толкнул Иззи и отступил, напряжённо взглянув через плечо. — Подожди меня, я пойду с тобой. Только попрошу Френчи меня подменить. Иззи не стал возражать. Да и смог бы он отказать ему в этом? Он знал, что Эдвард любил Стида. Между ними было что-то, что для Иззи до сих пор было непостижимо. Иззи боялся этого, и восхищался, и завидовал, и сгорал от ревности, — и, черт возьми, он до дрожи хотел впитать в себя каждое мгновение их близости, потому что, когда Стид смотрел на Эдварда, его взгляд становился мягким и светлым. Он хотел научиться радоваться вместе со Стидом, не ожидая, что вся любовь будет принадлежать лишь ему одному. Если Стид так умел, то и он тоже сможет. Ждать пришлось недолго. Они вместе спустились в камбуз, забрали у Роуча отвары, которые он приготовил, и вернулись в капитанскую каюту. Абсолютно пустую капитанскую каюту. Иззи от неожиданности споткнулся на полпути и замер, удивленно оглядываясь. — Стид?.. Иззи переглянулся с Эдвардом, пожал плечами, и прислушался к слабому шороху. В ванной что-то упало, звякнуло пустое ведро и, перекрывая иные звуки, донеслись невнятные ругательства. Иззи вздохнул, подавляя облегчение прежде, чем оно успело разрастись, поставил на низкий столик у дивана поднос и шагнул к проему с плохо задернутой перегородкой. — Тебе нужна помощь? — спросил Иззи и заглянул внутрь прежде, чем Стид успел ответить. Бледный, осунувшийся, с растрепанными важными волосами он сидел на краешке ванны и смотрел на кусочек мыла, лежащий в ведре под зеркалом. На лице его было написано такое мучение, будто сама мысль о том, чтобы склониться за ним, приводила его в отчаяние. Иззи выразительно кашлянул. Это, конечно, было неплохо, что Стид снова был в сознании, но Иззи предпочёл бы, чтобы он оставался в кровати. — Я сейчас… — сипло, едва выговаривая слова, сказал Стид, и вдруг улыбнулся. Пальцы его, лежащие на ободке ванны, мучительно сжались. — Прости, я не хотел, я скоро буду готов, передай, что ему не нужно беспокоится. Иззи тупо уставился на него. — Кому? — Да, ты прав, глупо просить о таком, я виноват, — сказал Стид, продолжая напряжённо улыбаться, и одним движением поднялся. Он пошатнулся, и Иззи, опомнившись, сделал шаг вперёд, обнимая его за талию. Стид невольно привалился к нему, касаясь губами волос, и едва слышно вздохнул. — Ох, Иззи, что ты здесь делаешь? Тебя здесь не должно быть, он убьет тебя. — Нихуя себе, — сказал Иззи без единой мысли в голове. Он растерялся, и ему совсем не нравилось, как это ощущалось. Как реагировать на такое утверждение Иззи тоже не понимал; он не был к этому готов, да и никто на его месте не был бы. Стид внезапно обхватил его лицо ладонями и посмотрел ему в глаза мутным, потерянным взглядом. — Я так люблю тебя, я так… О нет, я не позволю ему забрать и тебя тоже. Я знаю, мне безразлично, я убью его прежде, чем он посмеет… Только мне нужно достать его кольт или хотя бы рапиру, или что-то, не знаю, — он глубоко вздохнул, явно пытаясь подавить дрожь в голосе. — Нет, нет, мы сбежим, и тогда никто не заставит меня… — он склонился к губам по прежнему бесконечно растерянного Иззи. — Но где же ты был? Я начал думать, что ты не заберёшь меня. — Теперь забрал, — неуверенно включился Иззи и сделал шаг назад, увлекая Стида за собой. — Ты в безопасности. Мы будем защищать тебя, я и Эдвард, — он поколебался, внезапно подумав, что Стид может испугаться. — Ты ведь помнишь Эдварда? — Наш Эдвард, — ласково сказал Стид и успокоился. Он навалился на Иззи, когда тот попытался вывести его, и как-то разом обмяк. Впервые за несколько месяцев Иззи пожалел, что у него нет ноги; если бы не этот чёртов протез, он мог бы поднять Стида на руки и все стало бы куда проще. — Знаешь, а он ведь уже мёртв, я и забыл, — внезапно сказал Стид и поднял голову, почти осмысленно посмотрев Иззи в глаза. — Кто? — осторожно спросил Иззи, пока перемещался так, чтобы было Стиду было удобнее на него опираться. Стид так произносил это «он», с такой интонацией, что это как-то неприятно нервировало. — Мой отец, — сказал Стид как само собой разумеющееся. Помолчав, он добавил: — Ну, это хорошо. Он бы не простил мне то, что я сделал с вами, и вообще… все это. И за Мэри не простил бы. Ну и что с того? Хорошо, что он не успел испортить моего сына. В его бессвязной речи было больше горечи, чем Иззи когда-либо от него слышал. Он замер, забыв о своей цели, и уставился на Стида во все глаза. В груди свинцом наливалась злость. Он действительно пришёл слишком поздно. Понимание сковало его; Стид ждал кого-то, кто спасёт его, день за днём, но никто не появился, и тогда он спас себя сам. Какое право имел Иззи укорять его за то, что он не готов был делиться своей болью, которая прежде никому не была интересна? — Жаль, я не увижу, какими людьми станут мои дети, — шепнул Стид, устало и доверительно прижимаясь к плечу Иззи. Он сгорбился, уткнулся лбом ему в шею и со свистом выдохнул. Каким-то невероятным образом, по дыханию, по трепету ресниц на коже, по ласковым пальцам на предплечье, Иззи чувствовал, что Стид улыбался. И это ранило; он прощался со своими надеждами, прощался с будущим — разве мог Иззи это допустить? — Чушь, — сказал Иззи и прижался губами к его виску, влажному от испарины и очень горячему. — Всё будет в порядке. Пойдём, нужно уложить тебя, чтобы я мог о тебе позаботиться. Ты веришь мне? Как глупо. — Если не тебе, то кому ещё я мог бы верить в этом мире? — прошептал Стид ему на ухо и выпрямился. Всё такой же сильный, как прежде, даже в болезни, в бреду; одному дьяволу известно, чего ему это стоило, но, казалось, что он просто не мог иначе. Иззи прижал его к себе крепче, надеясь, что он сумеет отыскать и в нём тоже немного опоры; хотя бы столько, чтобы хватило дойти до постели. Иззи совсем забыл про Эдварда, который ждал их всё это время, и очень удивился, поняв, что он не стоял без дела, а успел сменить грязные простыни, плотнее задернуть шторы и убрать все лишнее. Неожиданная благодарность затопила сердце Иззи; Эдвард помог ему уложить Стида в кровать, и все движения и действия его были такими ладными, быстрыми, словно он всю жизнь только и делал, что ухаживал за больными. Иззи всё это давалось не в пример тяжелее. — О нет, не засыпай, приятель, — говорил Эдвард, пока Иззи наливал отвар, густо пахнущий алкоголем и травами. Стид пробормотал что-то невразумительное. Со своего места Иззи видел, как он старался не закрыть глаза, и как над красными веками дрожали из последних сил ресницы. Эдвард гладил его по руке, и почему-то это зрелище не казалось Иззи неприятным. В конце концов, в миг, когда он не мог быть рядом, почему бы Стиду не найти утешение в Эдварде? Он не представлял, по каким тёмным закоулкам сейчас бродило сознание Стида, и его брала внутренняя дрожь при мысли, что он мог бы быть совсем один. Стид безропотно выпил всё, что ему дали, и, едва его голова коснулась подушки, как он соскользнул в то же странное, отсутствующее состояние, в котором провёл всю ночь. Это было лучше, чем беспокойный бред, в котором они его нашли, но все так же тревожило сердце Иззи, когда он смотрел на тонкие морщины боли у плотно сомкнутых глаз Стида. — Дерьмо, — пробормотал Эдвард, когда они, убедившись, что он действительно спит, отошли в сторону. — Никогда такого не видел. — Да ты что, — Иззи поморщился, неприятно этим удивлённый. За время их плавания достаточно членов команды сгорели в лихорадке, порой более страшной, чем то, что они видели сегодня. Иззи не раз видел, как люди, всегда сильные и здоровые, в несколько дней высыхали, при жизни превращаясь в мумии. Он видел, как быстро разрушалось сознание, как они страдали, а порой и попросту кончали с собой в бреду, уверенные, что встречались с чудовищами. Он не мог поверить, что Эдвард никогда не обращал на это внимание. — Кому ты пиздишь, в море это обычное дело. Ну или тебе просто было настолько похуй. И почему я удивляюсь? Они помолчали, глядя друг на друга с какой-то заскорузлой неприязнью. Было отчего-то даже в глубине души приятно осознавать, что Иззи всё ещё мог задеть Эдварда. — Мхм, — неопределённо вздохнул Эдвард, первым сдавшись, и почесал бороду. — Слушай, когда я в детстве болел в горячке, мама меня в холодные простыни заматывала. Может, попробуем? Глядишь, жар спадёт. — Удивительно, умные мысли ещё посещают твою голову, — сказал Иззи без злости, из простой вредности, и направился мимо Эдварда в ванну, чтобы взять полотенец и набрать из бочки воды в ведро. Это и правда была неплохая идея. Им всего-то и нужно было выиграть время — как показывала практика, обычно достаточно было пережить первые два-три дня, чтобы с уверенностью сказать, что смерть отступила. Иззи позволил себе постоять в ванной несколько лишних минут, не из нежелания возвращаться и не из страха, а просто из какой-то глубокой усталости от понимания, что какое-то время всё будет именно так. Ожидание растягивало что-то внутри, делало тусклым, бесполезным любую мысль и любое решение. Иззи предпочитал работать, учиться, сражаться, даже пытать и убивать, потому что в действии всегда была определённость. Но теперь не имело значение, что он предпочитал; он мог уйти, мог оставить это на команду, на Эдварда, в конце концов, и не делал этого, потому что не простил бы себя за попытку спрятаться. Он не хотел, чтобы страх отобрал у него настоящее, даже если оно было таким дерьмовым. Он вернулся, они вдвоём кое-как обложили Стида мокрыми полотенцами, и, за неимением других вариантов, уселись: Иззи в кресле, которое подтащил к кровати, а Эдвард на маленькую тахту в углу среди роскошных халатов Стида — единственной маленькой слабости, которую он себе позволял. Эдвард забил табак в трубку и закурил. Они молчали, и молчание это было тягостным. Иззи никак не мог выбросить из головы разговор, который случился со Стидом в ванной, и чем больше он думал о сказанном, тем мрачнее становился. — Тебе Стид говорил что-нибудь о своём прошлом? — спросил Иззи, взглянув на Эдварда. Он не выглядел удалённым этим вопросом, но медлил, и почему-то Иззи сразу понял, что он действительно что-то знал. — Ты слышал, что он говорил мне в ванной? — Частично, — ответил Эдвард и выпустил кольцо дыма. — И говорил он всегда в общих чертах. Помнишь, когда мы его у испашек отбили, он лежал тут, в бреду? — Иззи кивнул, и тогда он продолжил: — Я все думал, откуда это вдруг у человека, который жил в роскоши, может быть столько демонов. Это не было похоже на ответ, который Иззи ждал, и всё же понимание, что не ему одному многое в жизни Стида казалось странным, успокаивало. Да и поговорить с ним так запросто, не ссорясь, даже если о столь неприятном, было совсем неплохо. Это немного отвлекало и загоняло тревогу глубже, где она таилась, пока они вновь не оказались бы наедине со своими мыслями. — Ты спрашивал? — Ага. Но он сказал, что не было в его жизни ничего, что не переживали бы другие, — Эдвард затянулся с особым неистовством. — Я понял только из разных случайных обмолвок, что отец его был тираном и долбанутым самодуром, который в могилу загнал свою жену. И что Стида никто не любил за слабость ни дома, ни среди сверстников, и единственным его другом был маленький пони. А что у тебя? Иззи вздохнул. Эдвард не сказал ничего, чего он бы не знал, кроме, разве что того факта, что проклятый отец Стида был повинен в смерти его матери. Впрочем, это не было удивительно. Иззи скривил губы и привстал, чтобы дотянуться до тумбочки у кровати, где он хранил самокрутки. Стид сам выделил ему для этого ящик и, даже если и был против, никогда не противился его пагубной привычке. — Примерно тоже самое, — сказал Иззи и пожал плечами, приподнимаясь, чтобы прикурить от единственной свечи в канделябре, которая ещё горела. Он знал чуть больше Эдварда, или, по крайней мере, считал так, но не спешил с ним делиться. — Ну допустим, ты знал, что его отец цитировал Соломона, пока пиздил его? Больной ублюдок. — Цитировал Соломона?.. — Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его, — глухо процитировал Иззи и глубоко затянулся. — Вроде, ещё что-то есть, я не ебу, да и плевать, суть одна. Иззи никогда не был хорошим человеком, день за днём он нес перед собой смерть, как знамя, убивал и спокойно спал по ночам — они выживали, как могли, и что поделать, если для этого нужно было отнять у кого-то жизнь. Совесть не мучала его. Но были вещи, которые он не способен был понять; было что-то извращенное в том, чтобы причинять боль своему ребёнку и твердить, что это благодетель. Было что-то глубоко отвратительное в унижениях, в пытках под соусом заботы. Из того, что Иззи сегодня услышал, было очевидно — Стид был уверен в том, что отец мог убить его или тех, кого он любил. Да к чёртовой матери, пусть этот ублюдок горит в аду. Иззи зло потушил самокрутку в пепельнице и поднялся, чтобы сменить полотенца. Стид всё ещё был горячим и дрожал, но, кажется, жар действительно немного отступил. Он решил, что пока этого достаточно, обтер Стида прохладной водой и, накинув одеяло ему на плечи, присел на край кровати. Позабыв о присутствии Эдварда, Иззи ласково погладил Стида по щеке, по волосам, убрал упавшие на его лоб пряди, и склонился, чтобы поцеловать. Стид едва слышно выдохнул Иззи в губы и болезненное выражение на его лице на короткое мгновение сгладилось. — Жаль, что он уже сдох, — еле слышно сказал Эдвард. Иззи вздрогнул, выпрямился и кивнул. Его тоже не оставляло это сожаление. Они ничего не могли сделать с его прошлым; может, и не нужно было — Стид говорил, что ненависть к тому, что уже не имело власти, отбирала у настоящего. Но никакие доводы не смогли бы потушить огонь, рожденный яростью к тому, кто причинял Стиду боль большую часть жизни. — Да, — сказал Иззи. — Очень жаль.

***

Ближе к вечеру Роуч принёс им ужин и ещё несколько отваров для Стида. Проскользнувшие вместе с ним в каюту Пит и Клык попытались развесить обереги и дольки чеснока, но Иззи, взвившись, выставил их за дверь прежде, чем они успели опомниться. Если с отвратительно пахнущим пойлом Роуча он ещё готов был мириться и безропотно следовал всем его рекомендациям, полагая, что хуже все равно не будет, то суеверия были в этот раз за гранью того, что он мог принять. Обычно он относился к причудам команды философски — все пираты так или иначе верили во всякую чушь, даже он сам порой этим грешил, но в этот раз у Иззи не было никаких сил, чтобы играть в толерантность. Эдвард попытался было убедить его, что зря он отверг их попытку помочь капитану, на что Иззи резонно послал его к черту, и на том спор закончился, не начавшись. Они оба слишком устали, чтобы сражаться ещё и друг с другом. Солнце уже село и неприятные, давящие сумерки в каюте едва разгонял слабый свет зажженных свечей. К ночи Стид стал более беспокойным, и это так расстроило Иззи, что он едва притронулся к своей еде. От недосыпа страшно болела голова и ныли мышцы, и больше всего на свете Иззи хотелось вырваться из этой каюты хотя бы на несколько минут, но это казалось ему все равно что предательством. — Тебе надо поспать, — сказал Эдвард, в последнее время необычайно чуткий, и погладил его по плечу, проходя мимо. Иззи вздрогнул и посмотрел на него, неопределённо раздраженный его предложением хотя бы потому, что он действительно готов был сдаться. — Я не уйду. — Я разве предлагал? — резонно спросил Эдвард. — Или ты настолько мне не доверяешь? Иззи понял, что он имел в виду, и быстро качнул головой. Он не боялся Эдварда, не думал, что тот стал бы нападать на него в каюте Стида; его нежелание засыпать вообще никак не было связано с этим. Он едва способен был связно мыслить, но какая-то невероятно упрямая его часть твердила, что если он закроет глаза, то что-то упустит, будет бесполезным, если он вдруг понадобится, — и, самое ужасное, проснётся в мир, где Стида уже не было. — Блять, ну тогда это попросту тупо. — Ложись ты первым, сменишь меня через пару часов. Я в порядке, — ушёл от ответа Иззи и посмотрел на Эдварда чуть более спокойно, надеясь, что выглядел достаточно убедительно. — Ты ведь знаешь, что если бы это было не так… я не стал бы заниматься такой хуйней. — Да ну? — спросил Эдвард с явной иронией, но сдался и завалился на диван, с едва слышным стоном облегчения закинув ноги на подлокотник. — Ты всегда так говоришь, может, даже веришь в это, но нихера это не так. Что ты так смотришь? Да, я был мудаком, но это не значит, что я ничего не замечал. Мы работали вместе годами, ты знаешь меня лучше, чем кто-либо когда-либо знал меня, и у меня есть та же правда о тебе. — И что же ты замечал? — спросил Иззи, чуть повернувшись, чтобы видеть его лучше и не мотать при этом гудящей головой. Он говорил себе, что интересовался просто для того, чтобы не окунаться в отчаяние, но на деле ему действительно было любопытно. Между ними всегда были недомолвки; они годами молчали о важном, а когда вдруг говорили, — кричали в порыве гнева, — то переворачивали правду, лгали, пытались задеть посильнее, делали всё, чтобы не признавать свою уязвимость, и от того даже спустя два десятилетия не были уверены, что понимали, какими людьми были, когда смотрели друг на друга. — Ну, например, тебе похрен на себя, если ты уверен в том, что поступаешь правильно. В чем угодно. Иззи рассеянно усмехнулся и посмотрел на Стида, напряжённо морщевшегося в своём забытье. — Он тоже сказал мне это, — измученный, в темноте, которую отгонял лишь свет нескольких свечей, Иззи позволил себе маленькое откровение. — О том, что я готов смириться с болью, если считаю, что оно того стоит. Я не согласился с ним тогда. — Правда о себе всегда неприятна, — сказал Эдвард чуть треснувшим, тусклым голосом. — Стид сказал мне, что нет ничего сложнее, чем признать свои недостатки, если они не соответствуют нашим представлениям о себе. — Вы говорили о таком? — ревность кольнула Иззи и растворилась в тяжёлом вздохе Стида, сорвавшемся в едва уловимый стон. Иззи склонился и обтер его лицо влажным полотенцем, задержавшись на губах, чтобы немного напоить его, не тревожа. — Это так удивительно? — Скорее, странно, что ты слушал и запоминал. — Это даже обидно, — усмехнулся Эдвард, но беззлобно и тихо. — Я пытаюсь стать лучше, научиться быть тем человеком, каким он меня видит. Он говорит, что я не должен меняться, но это чушь. Я надеюсь, во мне все же есть что-то хорошее, раз он это замечает. Иззи слушал его, и ему вдруг стало так жаль Эдварда, усилия которого до этого дня были для него незаметны, что он непременно захотел сказать ему что-то хорошее. Как бы то ни было, Эдвард действительно больше не был тем человеком, которого Иззи знал, и то чувство, обуявшее его некоторое время назад, когда он понял, что на деле они не знакомы, казалось теперь очень реальным. Он посмотрел на него искоса, скользнул взглядом по его шее, по откинутой назад голове с давно выбившимися из пучка, живописно рассыпавшимися по диванной подушке и подлокотнику локонами, и улыбнулся кончиками губ. — В тебе достаточно хорошего, чтобы он любил тебя. Эдвард взглянул на него, удивленно и как-то уязвимо, с незнакомой, заискивающей преданностью, и тоже улыбнулся. Грустный восторг, отдалённо напоминающий душевную усталость, затопил грудь Иззи, и он тотчас отвернулся, не понимая, что на него нашло. — Тебе не о чем беспокоиться, — сказал Эдвард, иначе истолковав его слова и взгляд. — Он любит во мне лишь твоё отражение, — он пару мгновений помолчал, и сердце Иззи пропустило несколько ударов. — Если ты, конечно, прав. Иззи не знал, что на это ответить. Он слышал в его голосе неуверенность и смутную тоску, и чувствовал вину за то, что был для этого невольной причиной. Он отобрал у Эдварда нечто очень важное, и, даже если никто за это не был в ответе, это все равно было горько — знать, что счастье, которым Иззи так упивался, причиняло другому человеку боль. Говорил ли Эдвард это лишь потому, что тоже его винил? Что побуждало его быть таким откровенным? Иззи чувствовал себя потерянно и неловко, и чем дольше молчал, тем глубже погружался в эти ощущения. Эдвард вдруг негромко фыркнул. — Я слышу, как ты загоняешься. Брось, Из, разве это так плохо — быть твоим отражением? — Да, знаешь ли, сомнительное удовольствие, — сказал Иззи, надеясь, что это прозвучит как шутка, но вслух, в тишине, нарушаемой лишь хриплым дыханием Стида, слова казались удивительно тяжёлыми и искренними. — И вообще это такая чушь, не вздумай ему такое сказать. — Почему? Это был настолько глупый вопрос, что Иззи, отклонившись в сторону, выразительно посмотрел на него и только что у виска не покрутил. — Потому что я тебе врежу, если ты его так обидишь. — Справедливо, — тихо рассмеялся Эдвард, не только не обидевшись, а как будто даже успокоившись. Иззи знал, что поступал с ним несправедливо в прошлом, может, в меньшей степени, и все же он тоже оставил достаточно шрамов, которые могли болеть и по сей день. Если бы они чуть больше друг друга уважали и чуть меньше стремились заключить один другого в оковы, все сложилось бы куда проще и лучше для них обоих. Они помолчали несколько минут. — И ещё потому что это неправда, — сказал Иззи. Эдвард благодарно улыбнулся, очевидно, понимая, каких трудов ему стоило признать это вслух, и ничего не ответил. Иззи решил, что это к лучшему. Он не был уверен, что смог бы убедить Эдварда в чем-то, не сорвавшись, а последнее, что им сейчас нужно было — разобщение. На душе было тяжело: всё было как-то не так, и в словах Эдварда ему чудилась непривычная горечь, на которую, подозревал Иззи, он прежде просто не обращал внимание. Как можно было прожить такую длинную жизнь и так мало в ней разобраться? И ведь большая часть уже была прожита, а он так и не научился… Иззи тряхнул головой в попытке отогнать тёмные мысли, и неприятные, сальные пряди хлестнули его по лбу. Последний раз он чувствовал себя таким грязным в тот недельный запой, когда решил, что жизнь его кончена. Это было так отвратительно, что Иззи невольно передернул плечами и решил, что утром непременно попросит кого-нибудь принести воды, чтобы привести себя в порядок. Эдвард был прав: ему нужно было лучше следить за своим состоянием, ведь чем ему хуже, тем меньше он может помочь Стиду в чем бы то ни было. Иззи покрутил на пальце кольцо, которое подарил ему Стид. Он говорил, что надежды тоже может быть достаточно, и Иззи хотел, чтобы это было так. Когда Эдвард уснул и дыхание его сгладилось, Иззи погасил несколько ближайших свечей, в наступившей темноте сгорбился и уставился на Стида, тоже затихшего на смятых простынях. Внутри у него было гулко и пусто, неясная тьма давила за грудиной, и все в нем, до последней частички, безнадёжно ныло, разрастаясь беззвучным внутренним рыданием. Он задавил его в себе прежде, чем понял, отчего так отчаянно болела душа — или то, что от неё ещё оставалось, — и заставил своё шумное дыхание выправиться. Всё это было ни к чему. И страх, и печаль, и раскаты сожаления, неясного и тупого, в которых он не мог, да и не хотел, найти облегчения. Всего лишь слабость, что-то человеческое, что он никогда в своей жизни не признавал, а теперь вдруг оказался готов смириться. Поколебавшись, он поднялся, снял до смерти надоевший протез и лёг на кровать. Иззи обнял Стида и внезапно он заворочался в его руках, повернулся и уткнулся щекой в его плечо, облегчённо вздыхая. Иззи долгие мгновения прислушивался к его дыханию, к гулкому эху сердцебиения, непонятно кому принадлежащему, а затем повернул голову и в самое ухо Стида прошептал невнятное признание в любви, глупо, но внутренне короткий миг ожидая, что это отпугнет болезнь. Этого, конечно, не случилось, но сам Иззи почувствовал себя чуть лучше. Кольцо на пальце казалось ему весомым, почти горячим, и он уцепился за это ощущение, стараясь как можно дольше оставаться в реальности, но все же она уплывала, все дальше и дальше, качаясь вместе со спокойным морем за окном, и, наконец, сменилась беспамятством.

***

…Перемены могут быть разными, малыш. Освободи меня… Иззи распахнул глаза, сбрасывая с себя пелену тревожного сна, и нащупал взглядом бледное лицо Стида, светящееся в тусклом свете луны. Голос матери в голове неприятно пульсировал отголосками видений из прошлого, таких давних, что, ему казалось, они должны были давно кануть в небытие. Он осторожно потрогал запястье Стида, опираясь на призрачный короткий пульс, и выдохнул. Черт бы его побрал, если люди не самые странные создания во вселенной; они были единственными, кто верил, что смерть дарила им свободу. Было время, когда Иззи тоже так считал. Смерть была для него привычна. Иззи прикладывал её к себе сотни раз. Он видел, какой горькой, болезненной и жестокой могла быть привязанность, когда наблюдал за чужим горем. И тогда он злился на Эдварда, на мир, на врагов, на команду, и, конечно же, на себя — так сильно, что у него белело перед глазами. Он чувствовал себя обязанным защитить и спасти всех, даже если они его ненавидели; ему было плевать на их отношение к нему, на то, какими людьми они были — каждый раз, когда умирал кого-то из команды, Иззи проигрывал. Он рано научился чувствовать смерть. Она была его спутницей, его вторым именем, тенью, шедшей за ним по пятам. Она выскользнула ему навстречу из тёмной душной хижины, в которой пахло травами и гноем; из могилы его матери, что Иззи копал сам, пока отчим пил в кабаке; из сырой, тяжёлой земли, в которую он проваливался, пока шёл с кладбища домой, сжимая мамино кольцо в грязных пальцах; из крохотного трюма, в котором пахло мочой и плесенью и из которого живые мальчишки выносили мёртвых, чтобы выбросить их за борт; из бесконечных битв, в которых были только кровь и крики, и в которых все, что оставалось, это цепляться за жизнь — и учиться, чтобы смерть, шагающая за Иззи, не распахнула перед ним свои объятия. Во всем, что Иззи окружало, всегда была лишь смерть, освещенная опьяняющими вспышками побед. Иззи устал от этого. Он ни дня не хотел такого существования, но теперь, когда все было так хорошо и правильно впервые за всю его ебучую жизнь, оно казалось невыносимым. Он ненавидел смерть, её близкое дыхание, её глубокую тишину. Он никогда не способен был с ней смириться; мама обнимала его и шептала, что любить значило и отпускать, когда придёт время, чтобы не заставлять терпеть ещё большую боль, но Иззи, цепляясь за эту мысль, яростно рвал её на куски. Он скорее вырвал бы себе глаза, чем согласился бы смотреть, как Стид умирал. И тем не менее он сидел здесь третий день, вконец измученный, и не мог отвести взгляда от бледного лица. Это глупости. Безумие. Стид Боннет не мог умереть от лихорадки. Он способен был менять мир вокруг себя по щелчку пальцев, его не могла сразить такая ерунда. Иззи повторял себе это раз за разом, чтобы остановить тревожно, хаотично бьющиеся в голове мысли, — и терпел неудачу. Иззи убрал влажные волосы со лба Стида и подумал, что готов даже расстаться с ним, только бы пришёл в себя. Лихорадка, мучившая его, в последние сутки будто бы отступила, но Иззи все равно не нравилось, как Стид выглядел. Он сдвинулся, намочил чистый платок в холодной воде и вытер липкий пот с лица Стида так нежно, как только мог, а затем, не удержавшись, склонился ещё ниже и мягко поцеловал его в уголок губ. Стид беспокойно вздохнул. — О, ты проснулся, — сказал Эдвард над его ухом, и Иззи вздрогнул. Он не услышал ни открывшейся двери, ни его шагов. — Принести тебе чего-нибудь? Эдвард выглядел отвратительно бодрым и жевал бутерброд, на всю каюту пахнущий мясом. Иззи замутило, и он поспешно покачал головой. Он не чувствовал ни голод, ни жажду, и, кажется, даже не был в полной мере человеком — он всё ещё будто бы дрейфовал на грани своего тяжёлого, жестокого сна и реальность казалась ему острой, как тысяча лезвий. — Может, позже, — пробормотал Иззи, бессильно наблюдая, как Эдвард разводит бурную деятельность. Он обтер Стида холодной водой, влил в него несколько столовых ложек той бурды, которую усердно варил Роуч, и положил на лоб резко пахнущий травами компресс, игнорируя бессознательные попытки Стида его смахнуть. Эдвард что-то ласково бормотал в процессе, напевал, и в целом вёл себя так, словно его ничего не тревожило. Иззи чувствовал себя безумным и больным; он больше не мог найти в себе столько сил, чтобы хотя бы притворяться. — Уже третий день, — едва слышно сказал он, обращаясь скорее в пустоту, чем к Эдварду. — Он ведь умрёт, да? — Нет, — твёрдо сказал Эдвард и, вытерев руки, сел перед Иззи на корточки. — Он не сможет умереть, потому что мы заключим со смертью новую сделку. Ты и я. И он вернётся к нам. — И ты в это веришь? — усмехнулся Иззи и перевёл на него стеклянный взгляд. — Во всю эту чушь? Мы так долго ебались с этими историями, а в итоге это все звучит так… жалко. — Это не чушь, — Эдвард несильно толкнул его в колено. — Думаешь, мы здесь только потому что заслужили? Хуй там. Наш прошлый договор сработал, значит, сработает и новый. Иззи пожал плечами. Он не только больше не верил в это — он не хотел вновь ступать на эту дорожку. Смерть не была абсолютным злом, но сделка с ней — не то, на что стоило ставить свою жизнь. Ни тогда, ни сейчас. В этом не было никакого смысла, но Эдвард выглядел таким уязвимым в этот момент, что Иззи не мог отобрать у него эту веру, и потому промолчал. — Извини, — сказал Иззи, осознав, что не только ему нужна была поддержка. Он коснулся волос Эдварда, убрал сбившиеся пряди назад, в заколку, и слабо улыбнулся. Веки Эдварда дрогнули. Он нерешительно опустил ладонь Иззи на колено и прикрыл глаза. Иззи не мог вспомнить, как давно он в последний раз гладил его по голове, прикасался к нему без страсти, просто с нежностью. Неужели он никогда не был с Эдвардом ласковым? — И ты меня, — сказал Эдвард, ниже опуская голову, подставляясь под движения его руки. — За всё. — Иди нахрен, — сказал Иззи так мягко, как только мог, чтобы Эдвард понял, что он ни на что больше не держал зла и что он может через это переступить. Наконец-то это было правдой. Несколько долгих минут они сидели так, склонившись друг к другу, но вскоре Эдвард пошевелился и отстранился, вскинув голову. Завораживающие его тёмные глаза толкнули что-то в душе Иззи, и он поспешил отвести взгляд. Эдвард молча поднялся, не дождавшись от него иной реакции. Возможно, он был разочарован, Иззи не мог сказать точно, и в тишине ему чудились непроизнесенные вопросы, а, может, и обвинения в слабости, или это только он, полный неприязни к себе — из прошлого и настоящего, — вкладывал в молчание только плохое. Иззи не поворачивался, даже не прислушивался к тому, что делал Эдвард за его спиной, к его тихим шагам; он смотрел на Стида, на его в страдании крепко сомкнутые поверх одеяла пальцы, и отдалённо регистрировал, как глухо билась в висках тупая боль. — Хэй, — тихо окликнул Эдвард и протянул ему через плечо стакан. Резко пахнуло алкоголем, янтарная жидкость блеснула в огне догорающих свечей. Иззи снова замутило, но столь неуловимо, что он легко отбросил это ощущение в сторону. — Выпей, станет легче. — Сомневаюсь, — хмуро усмехнулся Иззи, но стакан покорно взял. Ром обжег горло, по телу разлилось тепло; Иззи внезапно осознал, что его морозило от усталости, и залпом допил оставшуюся половину. Действительно стало легче. Это было странное облегчение, обречённое, будто Иззи бежал с поля боя и прятался, издали наблюдая, как умирают те, за кого он отвечал, — и, тем не менее, это было облегчение. Иззи требовательно протянул стакан к Эдварду, ожидая, когда он нальёт второй раз. — Ну что, я все-таки был прав? — спросил Эдвард с самодовольной усмешкой. Иззи снова выпил ром в несколько глотков и поставил стакан на тумбочку. Ему пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы не попросить ещё. Разве он мог так поступить? Хотелось до дрожи впасть в беспамятство, ни о чем не думать, не ждать каждое мгновение чуда, не чувствовать вину и сомнение. Отвернуться, закрыть глаза, ничего не чувствовать — Иззи презирал себя за мысль об этом и не выносил того, как сильно, почти невыносимо хотелось сдаться. Трусливо. Глупо. Он до боли сжал челюсть. Было решение, которое он мог принять; то, которое жгло его, то, от которого он отказывался, потому что не верил, потому что больше ничего не чувствовал, когда тянулся сквозь тьму в своей душе к безликому ощущению смерти, потому что уже давно не было с ней никакой связи. Всё это было жалко, болезненно, идиотски, но что он мог ещё сделать? Его мама молилась Богу. Он слышал это, когда она в бреду, умирая, бесконечно повторяла невнятные молитвы, умоляя о смерти. Иззи в Бога не верил, и ни во что другое, никогда, у них была одна религия, которую они придумали с Эдвардом, интуитивно стремясь защититься от того, что их окружало. И раз он больше не мог… — Давай, заключи с ней сделку, — неприятно сломавшимся голосом сказал Иззи, вперившись взглядом в лицо Стида, которое исказила болезненная судорога. — Подпишись моим именем, расплатись моей жизнью, делай, что хочешь, если ты до сих пор веришь, что это сработает. — А ты? — А я не верю, — сказал Иззи и по приоткрытым губам его прошла неестественная дрожь. — Но и твоей веры будет достаточно, если хоть что-то в этом ебаном мире над нами есть.

***

Стид очнулся на рассвете. Слабый свет восходящего солнца дрожал на смятых простынях, на сбившемся одеяле, на бледной, почти фарфоровой коже, и вдруг вспыхнул в тусклых распахнувшихся глазах. В каюте как-то разом стало непривычно светло, и Иззи уставился на Стида с неверием и почти изумлением. — Из... — Тише, — вскинулся Иззи, вынырнув из ступора с панически быстро бьющимся сердцем, и тут же склонился к Стиду, осторожно удерживая его за плечо. Он осознал, что Стид пытался сесть лишь через несколько секунд после того, как уложил его обратно, и окончательно стряхнул с себя тяжесть долгого ожидания. — Воды? — Пожалуйста, — прохрипел Стид, и Иззи мгновенно кинулся исполнять его желание привычно чётко и быстро, словно выполнял приказ. Это позволяло ему оставаться на плаву. Краем глаза он увидел, как Эдвард пошевелился, но тут же сосредоточил все свое внимание на Стиде и его потребностях. Он выпил почти два стакана воды прежде, чем оттолкнул от себя руку Иззи и упал обратно на подушки. — О боги... — еле слышно простонал Стид и обессиленно провел двумя руками по лицу. — Мне будто снова кишки вынули… Долго я?.. Иззи не сразу сообразил, что нужно ответить, но в этот миг ожил Эдвард: подскочил к кровати, растрепанный и взволнованный, и уставился на Стида во все глаза. — Просто пиздец, приятель, — сказал Эдвард поспешно с интонацией величайшего облегчения. — Мы уж начали терять надежду. Роуч сказал, что тобой могут владеть демоны или типа того, так что команда там во всю украсила палубу чесноком. Они хотели пронести его и сюда, но Из захлопнул дверь прямо перед ними и, кажется, разбил нос Питу. Стид едва слышно хихикнул. — На палубе наверняка невыносимая вонь, — сказал Стид и посмотрел за плечо Иззи, слабо улыбаясь. Видимо, Эдвард разыграл в ответ емкую пантомиму, потому что глаза Стида вспыхнули весельем. Жизнью. Иззи никогда так не умел: развеселить парой слов, внушить уверенность, утешить, расслабить, — и до глупости бесполезная ревность на короткий миг ощутимо сжалась в груди. — Бедные демоны. — Ну, черт, если это помогло тебе прийти в себя, то мне их не жаль. Я протащил одну дольку, — хмыкнул Эдвард. Заскрипела спинка дивана; он встал, но не подошёл ближе, будто теперь, когда Стид был в сознании, Иззи создавал между ними барьер. Эдвард кашлянул, нарушая молчание, и с чуть меньшим энтузиазмом спросил: — Так... как ты себя чувствуешь? Стид неловко пожал плечами. Иззи знал, что Стид скорее проглотил бы рапиру, чем согласился бы признать, как ему на самом деле хреново, так что не ждал честный ответ. Это было нелепо — словно это уменьшило бы тяжесть тревоги, которую испытывали они с Эдвардом последние несколько дней. — Не о чем переживать, бывало и хуже, так что все в порядке, — сказал Стид и посмотрел, наконец, на Иззи. В его глазах была смесь горечи, стыда и раскаяния, подернутая туманом едва отступившей лихорадки. Иззи ненавидел вину Стида за то, что кому-то приходилось за ним ухаживать; он знал, откуда пришла эта вина — из пренебрежения, из нелюбви, из бесконечного отчуждения, — и всё же это до дрожи его злило. Стид нашёл ладонь Иззи и сжал его пальцы, очевидно, что-то прочитав на его лице. — Чушь собачья, — вырвалось у Иззи, неожиданно так грубо, что он сам вздрогнул, вцепившись в пальцы Стида с отчаянным желанием передать ему через прикосновения свои чувства. — Хватит пиздеть, черт бы тебя побрал. В каюте повисла неприятная тишина. Эдвард коснулся его плеча, несильно, кончиками пальцев, но Иззи отпрянул, не отводя взгляда от Стида, который растерянно переводил взгляд с одного на другого. Иззи не представлял, что написано на лице у Эдварда, но подозревал, что и там Стид не нашёл утешения. — Иззи чуть с ума не сошёл, — сказал Эдвард, выразив словами то, что Иззи способен был превратить лишь в гнев. — Ты нас здорово напугал, метался в бреду, говорил страшные вещи и все такое, так что мы хотим быть уверенными, что с тобой действительно все в порядке. — Ох, но я… — Стид начал говорить, но, кажется, не нашёл слов и как-то быстро смирился с этим. Он растерянно потянулся вперёд, и прежде, чем Иззи успел сообразить, крепко обнял его за шею и прижал к себе. — Это ведь всего лишь простуда, любовь моя, я и правда чувствую себя не так уж и плохо, клянусь, — Стид уткнулся носом в волосы Иззи, и оттого голос его звучал очень глухо. — Мне так жаль. — Не сомневаюсь, — недовольно пробормотал Иззи, но сам прильнул к нему ближе. — И это не просто простуда. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. — Пусть так, — покладисто согласился Стид. — Но я здесь. — Ты здесь, — повторил за ним Иззи, и внезапно понял, что это действительно так. Он слышал его голос, пусть тихий и слабый, и пальцы Стида на его плечах ощутимо сжимались, и его дыхание оседало на коже Иззи, а в груди гулко и чётко билось сердце. Он здесь. Иззи выпрямился и посмотрел Стиду в глаза, долго и пристально, но не нашёл ничего, что его бы напугало. Эдвард неловко кашлянул и они синхронно вздрогнули, стыдливо переглянувшись. — Я пойду скажу остальным, что ты пришёл в себя. Из, постарайся его не убить, чтобы моё сообщение хотя бы десять минут было правдой, — на одном дыхании выпалил Эдвард и тут же, не дожидаясь реакции, устремился к выходу. Он явно чувствовал себя лишним, и отчего-то в этот раз Иззи стало паршиво от осознания, что так оно по сути и было. Дверь каюты закрылась. Иззи снова посмотрел на Стида. Он выглядел таким разбитым, что Иззи, поколебавшись лишь мгновение, поднялся и пересел к нему на кровать, прижавшись боком к его согнутой в колене ноге. — Не бери в голову, мы разберёмся с этим позже, — сказал Иззи. В этот раз голос его звучал мягко, в нём не осталось ни следа злости, только лёгкая тоска и горечь из-за того, что всё это вообще с ними происходило. Стид взял его за руку и благодарно улыбнулся. — А пока тебе нужно отдохнуть. — Не бойся, я и правда чувствую себя не так уж и плохо, — сказал Стид, глядя на него снизу вверх красными, нездорово блестящими глазами. Как обычно проницательный, он смотрел в самую душу с тем величайшим вниманием, которое Иззи никогда не чувствовал заслуженным. — Не злись на меня, любовь моя, это всегда кажется столь… невыносимым. У Иззи перехватило дыхание. Эти слова, произнесенные привычным мягким тоном, казались самым большим откровением, которое они позволяли себе друг перед другом. Доверие — это абстрактное, безумное и пугающее, как глубины океана, чувство, — долгие годы было для них непонятно. Доверить свою жизнь, своё тело, даже свою душу не то же самое, что доверить свои страхи и боль. Иззи пугало до оцепенения, как много из того, о чём он не имел никакого представления, мог рассказать ему Стид, — и он хотел этого. Иззи хотел себе его душу и его разум; всё самое хорошее и самое плохое, что в нём было — всё, что делало Стида человеком, которого он любил. — Я никогда не злюсь на тебя. Стид коротко прикрыл глаза, улыбка дрогнула на его губах и засветилась в следующий миг ещё ярче. Удивительно, как мало нужно было, чтобы успокоить его сердце, и как дорого это стоило. Для Иззи, чтобы прийти к этому, потребовалась целая жизнь; и он никогда ещё прежде не чувствовал, что прожить её, такую бесполезную и дерьмовую, всё-таки оказывается стоило. — Спасибо, — тихо сказал Стид. Глаза его сияли. Иззи не мог отвести от него взгляд, не мог насмотреться. Ему так много хотелось сказать, но он знал, с чего начать. Страх последних дней превратился в туман и растаял в лучах восходящего солнца. Мир обрёл для Иззи целостность, и боль, сопровождавшая его десятилетия, совсем утихла, хотя, спроси его, где именно болело и он не смог бы сказать. Он чувствовал себя странно, ни хорошо и ни плохо, и, хотя что-то по-прежнему дрожало в нём от пережитых потрясений, это больше всего из того, что Иззи когда-либо переживал, было похоже на счастье.

***