***
Человек шёл неторопливо, да и неумерток не подгонял. Карожка рассматривал свой город так, будто сам видит впервые, а миСими с вежливым любопытством да улыбкой светлой слушал неожиданную экскурсию. Место, честно говоря, похоже на те, что миСими уже миновал. Под небом Милопелы он так и не прогулялся, хоть это центр его родной местности. Но по разным городам на юго-западном пути сюда потоптался. В них тоже были двухэтажные солнечно-бледные, или свеже-розовые, или с простыми рисуночками и узорчиками хатки с черепитчатой крышей, и ратуша, и круглое здание цирка, и театр, похожий на несколько глыб, сброшенных одна на другую, но со вкусом и в одном стиле. И площадь с огнём – символом внутреннего пламени – обязательно. Это неспроста: люди, лица которых помнил миСими, до самого дня старости и смерти были жизнерадостными и лёгкими, так что и не сообразишь, пятнадцать или семьдесят пять, пока не спросишь. И никуда без местной знаменитости – скульптуры на Торговой площади. Или огурчик, или бобёр, или путешественник с чемоданом либо просто прохожий с вопросиком: «Огоньку, может, будете добры подкинуть?» миСими предположил: здесь будет бронзовая кукушка. И не ошибся. – Нам до Дерева минут десять, – сказал Карожка, когда позади осталась Торговая площадь. – А вон там мой храм. – Твой, – усмехнувшись, повторил миСими. Человек уже несколько раз обратился к нему на ты, даже не спрашивая дозволения. Значит, и неумертку можно. – Ну, я там работаю. Не, вообще, я по хатам хожу, чищу энергию, но значусь при храме. Я колоробов служка. Иронично, да? – Да. А я некогда участвовал в церемониях перенародин. – Ха-хах! Ирония два-икс! – Ты, видимо, в кегельбане зависаешь часто, – сказал миСими, подумав попутно, что храм – копия, вторая капля плынского, да и всех остальных. – А, по лексикону определил? Не. Это я от электроигры набрался. Знаешь такую? Медведь танцует и должен лапами пожар потушить на полу. «Огненная академия» зовётся. – Я не знаю даже, что такое электроигра. Там, где я родился, кроме радио, ничего развлекательного в таком роде нет. – А, ну да… Карожка пнул камешек, и в небе пролетели восемь соколов, а из распахнутого окна второго этажа мальчик крикнул: «Мам, мы на речку в водяных!» – Зязёлки наши самыми передовыми считаются, ведь рядом Древо. Конечно, они не все свои гениальные изобретения нам дают, но то-сё перепадает поиграться. – Они?.. – Ну, вы. У вас времени достаточно, чтобы всякого напридумывать мозгами и руками. И зубами, и ногами. Волявонское, видно, расчудесное, – мечтательно протянул Карожка. – Хотя мне-то что рассказывать – увидишь сам. Они вышли через южные ворота, расписанные цветами с широкой сердцевиной – возможно, типа подсолнухов. Рисунок не просматривался как следует из-за желтоватых бумажек, усевшихся игривыми птичками на кованых линиях. Лекари, частные наставники, художники, ремесленники, ворожеи вывешивали здесь призывы обратить внимание на их труд. Или просто кто угодно сообщал, что продаёт цыплят, нерабочее радио, новую ткань, не подошедшую по цвету. Боязно тронуть железо: от бумажных криков оно казалось до шипения раскалённым. Тракт как раз в Древо и опирался – оно уже отсюда видно. – Эта дорога зовётся Неумертский гостинец, – сказал Карожка и остановился. – Полагаю, не заблудишься. Сбиться с пути невозможно, да и тополи не позволят, – он усмехнулся и кивнул на ствол ближайшего дерева (они плотно высажены вдоль тракта). миСими ласково поглядел на своего спутника. – Благодарю сильно и искренне. Я понимаю: ты, видно, давно не встречал собеседника, который не косится на твою шею. Но твоя горделивость под солнцем сама себе поставила клеймо. Сломай его, и кончится одиночество. Карожка не успел выдать адекватную реакцию, как миСими достал из своей модной сумки простой хлопковый мешочек. – Я хочу подарить тебе на добрую память. Тут деньги, их бросали мне, пока я был столпником. Не знаю сколько. Не считал. Это сувенир. Карожка не стал лицемерно отказываться, хмыкнул и ответил: – Здоровски поговорили. Благодарю за вечер! Удачи, бывай! – Бывай, – сказал миСими, немного помедлив. Карожка первый повернулся.***
В своём номере он ссыпал деньги на стол и принялся считать. Сам не бедствовал, но всё же интересно: сколько за два с половиной года набросали бессмертному существу, что само столп возвело и заперлось там, словно подвижник какой? Правда, перед этим отобрало куски плоти у воловины панских наёмников… Губы растянулись в улыбке: интересно жить, когда нет нужды спать, есть и пить! В основном люди бросали зелёные «шкурки» – бумажку самого маленького номинала. Карожка слышал, что на Милопевщине на деньгах специально изображали убитых зверьков, чтоб люди торопились от них избавиться. Увидел сам: три дохлые белочки болтались вниз головой, привязанные за лапки к палке, а державший её уже выходил за рамки банкноты. Ещё были синие с двумя убитыми зайцами и одна – упавший на колени коралловый зубр, пока будто живой, но с копьём в боку. Мрачное щекотание чувствовал Карожка в животе, разглядывая чужие деньги. Получилось около двадцати милопевских рублей да две свёрнутые в трубочку мольбы. Первая: «Небылицкий столпник, заступник родного селения, рада обратиться к тебе, милостивому творению! Ты, конечно, не бог, но вот бы прочёл и помог! Стать бы моему местечку модным и вечно весенним, сумерки чтоб улыбались без совести зазрения, а солнце смеялось в голос, люди с ним – во всю волость! Разлиться б молочным рекам, а нам кратким веком выкарабкаться из грязной грусти – хотя б на краешек пусть! Помяни нас в своих мыслях, миСими-герой, а мы же твоё имя шепчем и светлой порой, и ночью и будем шептать в столетиях, никак не короче. Так!» И вторая, нацарапанная мимо всех шрифтов, хуже, чем курица лапой, но с упрямством карапуза: «Немуерток хоть ты и Не тот на, кого молятся да в столп всё-ш сидиш значит знаш что-до и понемаш Можш зделать чтобы не было в нас болшэ болячег особенно Слепаты-Граматы ибо книжек начетафшысь робототь неможем в поле, а и надо, и четац интересна, асобина про соль-фа-фавы приключения З уважениемъ, жытел неравналушный». Улыбка выразительно обрисовалась в лучах настольной лампы. Та имела вид монолитного цилиндра и напоминала что-то индустриальное, как радиозавод. Только владелец налепил на родительский подарок разных блискучек, и лампа стала похожей на обычную его вещь. Просьбы прозвучали для Карожки почему-то как похвала хорошему другу и признание его замечательности. Парень поскрёб шею не под своей кожей и поднялся глотнуть водички. «Он, наверное, и не знает, что тут записочки, а не одни деньги. А если бы прочитал?» миСими, льняной холодноватый наряд которого пронизывают лучи, медленно плывёт по ячменному полю, а среди колосов стелется туман, и вся картина в романтично-приглушённой гамме. На лике миСими – сверхчеловеческая любовь, а навстречу ему протягивают руки счастливые селяне в грубых одёжках, и паненки в кокошниках, и малыши разных сословий, кто со щенками вислоухими, кто с пёстренькими котиками на руках… А может, он видел и специально кинул назад, даже не начиная катку? А может, подарил и вовсе не деньги, а эти свёрточки пожелтевшие? Стакан опустился в раковину, а Карожка помотал головой с надутым ртом и на автомате принялся расстёгивать полоску на волосах, державшую височные кольца. «Один посмотрел без недоверия, а ты уже и раскис». Снова помотал головой – закрепить вывод о том, что нельзя бросаться к каждому встречному. Сам же, случайный проводник, для неумертка рассеялся, как призрак-двойник, среди бессмертных радостей Конечного Пристанища, равных бесконечности.***
– А-а ааа-аа! До третьего крика петуха летом несложно просыпаться. Карожка ещё понежился, потом приподнялся, раздвинул шторы и впустил звуки, выдаваемые дворниками, чей ритмичный шорох отмерял время вместо секундной стрелки. Снова сделал себе темноту и провалился назад, ибо вставать так рано – криминал, даже когда в голове уже настроен радар на реальность. Будильник с седьмыми соколами продзинькал – будто ветерок прошёлся по хрустальным льдинкам люстры из богатого поместья. В шинке при заездном дворе на отдельном столе с простой белой скатертью ждал, как заведено, завтрак. В терракотовом глиняном горшке с жёлтыми и зелёными пятнышками – перец, горошек и огурчики под сметаной, рядом – белая миска с йогуртом и фарфоровая чашечка с весёлыми оранжевым цветами. Сегодня в ней берёзовый сок. … Запустил руку в просительный ларчик возле храма – пусто. – Плановый обход, значится, – пробормотал Карожка. Однако брови колороба Аблодки, непосредственного начальника, съехали на переносицу, а это значит, он ждал именно Карожку и имеется всё же дело за рамками привычного. – Небайка сегодня дежурил ночью, так говорил, приходила под утро, часов в пять, женщина, положила записочку в ларец, но не ушла и принялась терпеливо ждать. Однако потом, пока Небайка мыл пол, исчезла. На, проверишь. Записочка, что, не дожидаясь Карожки, выудил колороб, гласила: ночью на дворе седьмом улицы Домашней-А проявились фантомы – что-то наподобие озера, в которое неторопливо погружалась, наверное, часть флигеля дворца – утончённого, звонкого и хрустального. Кусок стены и одна башня поместились на частном участке, а дальше фантом не шёл. Карожка проехался на красном трамвае, потому как в тот район на своих двоих пилить и пилить, а рабочее время сейчас не резон растягивать: интересно. Миновали шильдочку с огромным сырником – и так сладко оттуда потянуло, что аж слюна выступила. Маловато утром пожевал, не может не думаться про еду постоянно. Мысленно Карожка осуждал Небайку: не мог пригласить её в храм да расспросить? Обязательно нужно ждать открытия? Выскочив из трамвайчика, принялся искать хоть какое указание номера. Остановка – возле третьего, розового с голубоватыми облачками дома. Видимо, тот, где толпа пританцовывает, – нужный седьмой. Но фантом уже исчез! …Вот так качественно они, служки выходящие, выполняют свои обязанности – на дистанции, силой мысли. Чесслово! – Добрый день, – кивнул Карожка через салатовый заборчик. – Я храмовской работник, прибыл по запросу, но, вижу, у вас стабильно… – Да-да, день добрый! – с крыльца скатилась хозяйка. – Благодарю, да, уже всё. Уже справились. – Даже если фантом исчез, мне нужно провести внеочередную словомойку. – А, не, не, – махнула рукой женщина. Карожка едва заметно нахмурился. Она выдумала происшествие, чтобы притянуть аудиторию? А на самом деле хотела устроить показ своих гладиолусов? Из-за хаты вышел миСими. Только после узнавания фигуры, одеяния, волос и лица Карожка заметил, что уста у того слегка шевелятся, будто он их пожёвывает. Ежедневно Карожка делает это, и не раз, а со стороны смотрится так нелепо! миСими завершал круг по двору. Помолчал у вышеупомянутых гладиолусов под окнами и приблизился к хозяйке. – Всё? Так быстро? Сколько я… – Не знаю, – ответствовал миСими. – Расплатитесь с официальным представителем храма. – Три гривеня, чаевые по желанию, – по привычке брякнул Карожка. – То есть чаевых не надо, я же ничего не сделал. Соседи расходиться не торопились. Карожка уже ощутил под подбородком холодок от брезгливых взглядов. Дали монетки, он спрятал в кошель на бедре. – Прошу прощения за то, что так поздно прибыл. миСими стал рядом с ним, и Карожка выдохнул. – Да что вы, – сказала хозяйка и выплюнула клок волос, залезший в рот. – Это мне свезло! Ждала-ждала открытия – встретила неумертка! – миСими был одарён щедрой усмешкой и блеском в глазах. – Про которого все говорят. – Рад быть полезным, – тот вернул улыбку. – Спите сладко и дышите легко в обновлённой энергии! – Так ты не схоронился в Неумертском, – торопливо завёл беседу Карожка. миСими повернул к нему голову. На эфирном лике читалась безмятежная, но осознанная непринуждённость. – Я побродил вокруг Древа, потом поднялся на этом лифте, что уменьшается с каждым новым пассажиром. Не до самого верха. Только до женской одежды. И спустился – чуть в тесноте. – Почему? – Я ухожу оттуда, где не хочу быть. А в Конечное Пристанище, полагаю, не хотел, даже когда только из столпа вышел. Просто больше не было куда. Неумертку место в Неумертском – логично? – Нет. Да, но нет. Малышам переродкам провальным место в приюте для переродков провальных, к примеру. Но я там лишь восемь дней провёл, Восемь Солнц Слёзного Пути Карожки. А потом родители одумались и забрали домой. Так что где желаешь, там и жизнь прожигаешь – особенно ты. – По какой причине мы остановились? – Ждём трамвая. Кстати, ты видел внутренности мешочка, что дал мне? – Признаться, не заглядывал. Там оказалось нечто противное? Карожка помотал головой и полез за пазуху рабочего кафтана. миСими читал уже в окружении пассажиров, качаясь туда-сюда. Карожка рядом был готов его ловить, если вдруг по тормозам ударят. – В этом есть шарм, – отметил неумерток. – Благодарствую. – Да не за что… А за что? – У меня теперь есть цель в человеческом мире. Исполню две просьбы. И тогда, поживши полно, поселюсь в Конечном Пристанище. Карожка сквозь немытое стекло проводил взглядом синего карпа с разявленым ртом над дверьми рыбной лавки. – А ты в себе уверен. Там желания-то не огород полить. – Вот и испытаю свою силу. Руки полосовать могу – значит, и более созидательное сделаю. Карожка не представлял, как правильно ответить, чтобы не обидеть. И не знал, почему миСими едет с ним, но пусть так, пусть, пусть так. – А что ты делал возле храма? Можем сесть, кстати. Мужчина с племянницей (она обращалась к нему «дядя») вышли, и как раз перед ними открылось два велюровых места, на которые иных претендентов не сыскалось. Карожка снова уставился в окно, но миСими обращался прямо к нему, и невольно посмотрелось на безупречный лик. – Других вариантов не имел. Я искал тебя. Ты трудишься при храме, сегодня рабочий день. Я пришёл и хотел ждать, но выяснилось, что могу своими умениями сослужить службу местной жительнице. – Зачем? – радостно спросил Карожка. миСими улыбнулся – почти так, как воображал вчера человек. – Желал продолжить знакомство. И ты этого хотел, ибо увидел во мне потенциального друга. А если я веду речи, провоцирующие неловкость, не задавай таких прямолинейных вопросов. Не смущаю – тогда задавай. Ни убавить ни прибавить! Карожка притих и сосредоточился на розовой спинке перед ним. Потом произнёс: – Честно говоря, я сам хотел разобраться с теми мольбами. Не то что исполнить, а как-нибудь подсобить. У меня отдохновенная эра скоро – через неделю. Да и холера с ней, я могу вообще уволиться. Грошей у меня хватает, правда, родители считают, что всё им, но – фигу! Завтра же поеду попрощаться. Э… Ты же не против? – Никак не могу. Карожка замер. миСими хитровато поглядел на него и добавил: – Быть против. Мой период пустынничества закончен, я ведь упоминал. Жажду друзей, единомышленников, спутников, поплечников. Случайных знакомств и судьбой назначенных встреч. миСими родился – физически – из молока и кофейного зёрнышка; возродился – метафизически – выйдя весной из четырёх стен собственноручно возведённого столпа рядом с имением, где сам и учинил резню; почувствовал сладость жизни – без примеси сомнений – на втором ряду сиденья возле прохода в трамвайчике юго-западного города.***
Матылёс налил клюквенник в стакан, и все наконец расселись на деревянной лаве у дома: вечер был слишкокм душистый, чтобы прятаться в стенах. От каждого, кроме миСими, пахло прохладно-травяным бальзамом от комаров. Двери были настежь. Пошевелились журавли на входной жёлтой шторе, и Парвина вынесла кастрюлю с борщом. – Ну, давайте, – Матылёс встал, и все за ним. – Творец доброй энергии, покрой ею нашу тёплую пищу, приготовленную с любовью к земле. Пускай! – Пускай, – отозвались остальные. Тётушка Соль некогда пыталась приучить домашних точно так вот молиться перед трапезой. Но всё впустую: если сама забывала, никто и не напоминал. А Лями и Сисоль#ля, вступив в брак, такую традицию и вовсе не включали в список приоритетных. – Что, сынуля, с началом отдыха! – воздела склянку Парвина, и снова за инициатором было под линеечку повторено. – Благодар, ма, – ответил Карожка, как выпили. – Как проведёшь? В путешествии? – Ага, с миСими на Милопевщину пойдём. – Чудненько, – Парвина подёргала рожки платка, завязаного по-зязёлковски (на взгляд миСиси, кверху ногами): песочный узелок покоился на макушке, а не под подбородком. Парвине к лицу. – Мы от тоже хотели летней порой выбраться куда, но надо ж и за огородом следить, и за сотками… И грошей же… – Это всё отговорки, – жуя огуречик, сказал Карожка. – Хотели бы – вы б поехали. – Чего борщ не ешь? – спросил отец. – …Я не ем борщ, – удивлённо ответил сын. – А если рёбрышки достать? – Всё равно не ем. Я во драников отведаю, – Карожка прямо рукой потянул с тарелки кругляш, быстро бросил на свою и принялся дуть на подушечки пальцев. – А вы, миСими, будете его гидом? – спросил отец, пока сын кривлялся. – В том числе. – И коллегой. – И коллегой? – переспросила Парвина. Карожка покивал: – Съедобно. Картошка да сметанка, ничего лишнего. – Вкусно? – с улыбкой уточнил миСими. – Замечательно! – заверила Парвина, но озадаченность ей скрыть не удалось. – Так вы теперь у нас при храме будете? Карожка, который – так получилось – сидел во главе стола, посмотрел отцу в глаза: – Нет, это я ухожу. После отпуска я буду служка-ветерок. С Аблодкой договорился, он дал мне аккредитацию. Вместе с миСими примемся болтаться по Милопевщине, озёрному краю, собирать живую воду прямо из родников. И никому не станем давать отчёт, кроме самих себя. – Удачи. В новом начинании, – ответил Матылёс и поднял стакан. Когда выпили, Парвина произнесла: – Насчастья в минувшую отдохновенную эру приезжала. – А, как у неё с учёбой? – Говорит, преуспевает. Карожка хмыкнул: – Молодчина. миСими уже знал, что младшую сестру – второй и последний шанс семьи спасти репутацию после появления переродка – отдали туда, где полгода мытарствовал Карожка, а именно в техническое училище наукограда Выранка. – Она-то, может, и преуспевает, а мы вот нет, – усмехнулся Матылёс. – За прошлый месяц ещё долг остался. – Странно. Я думал, у вас отложен запас. – Так мы ж воду всё хотим провести, – сказала Парвина. миСими поглядел на вёдра, стоявшие у грядок. – Вы ходите к колодцу? – Вот так вот, – развела руками Парвина, – никак себе не проложим трубы. Наконец собрались, но не знаю, учёба Насчастьи подскочила… А ты говоришь, путешествия… Ой, ладно. Ну что, может, пироги с мёдом нести? – И самовар, – сказал Карожка. – А как же! Когда это мы тебя чаёчком обделяли, а? – почти в шутку обиделась Парвина. миСими вызвался помочь убрать со стола вместо Матылёса. Пока ходил туда-сюда – заносил на кухню грязное, приносил чистые тарелки и ложки, – слышал обрывки беседы: – Так вы что… И это самый развитый город в мире! –... А если тепло, то носимся с хмелем на сотках… Не разгибаются… Заводу ж не растолкуешь… – Папа, слушай!.. Не поняли?.. Я же буду пересылать по почте… Как раньше… миСими ухватил самовар за обе ручки и больше на кухню не возвращался. Парвина вынесла последнее – баночку мёду и, бросив мужу: «Ты чё такой довольный?», – стала сгребать чашечки ближе к самовару. Гости посидели, пока не похолодало. Родители Карожки рассказывали миСими про свой огород – для души – и сотки хмеля – для пивного завода. миСими поведал то-сё о Милопевщине: там правда можно звать друг друга мелодией и есть специально для этого клаксофоны. С ними особенно удобно наставникам прихрамовых школок. А так, в принципе, отличий от Зязёлковщины кот наплакал: язык тот же и одежды; деньги другие, но это не проблема – банки ж не для красоты из земли торчат. Парвина пару раз соскакивала на жалостливые нотки, но Матылёс подёргался неловко, и та сообразила. Они поднялись из-за стола, родители отправились убираться, неумертку наказав отдыхать. И так гость поработал нормально: драников нажарил, сменить стол помог. Карожка шагал вдоль грядки с горохом. – Ну что, сколько раз насчитал? – По первости – много. Но как только ты сказал, что продолжишь пересылать деньги, подводное течение успокоилось. миСими оглядел огород. Тепличка с огурцами, одна – с томатами, горох, укроп да петрушка. Дальше – давно не крашенный сарай. – А что там? – Ай, очередная статья расходов. Там даже и нет ничего. Отец хочет снести – будто бы. – Превосходно. Карожка попал на волну вечерне-прохладной, со стрекотанием кузнечиков, клюквенного вида меланхолии. Созерцал лес, за которым начинались сотки, и бормотал: – Вот не могу взять в толк: они сами старательно и прочно привили мне мысль, что переродок провальный равно допдоход в кармане, а иначе никакого мне семейного очага. Зачем ещё поддерживать эти легенды типа сарая, сестриного уче… А-а! Перепуганные супруги выскочили из хаты, Парвина – размахивая рушником в одной руке и тарелкой – в другой, и вышло б неплохое оружие, если б на самом деле пришлось биться с преступником. Грохот, или взрыв, или клич самой жизни был порождён миСими. Сперва он выдрал доску, потом – металлическую балку сарая. Взяв последнюю, засадил глубоко в землю – меж тепличек был свободный пятачок. Треск и звон Карожка, который лирично плыл по горечи своих детских травм, умудрился не заметить, а в доме, видно, посчитали, что это у соседей нарушают спокойствие. Зато мистическое единение металла с почвой не оставило равнодушным никого. миСими повернулся и искренне улыбнулся – в полутьме мерцала молочная кожа, и легко просматривались контрастные кофейные губы на ней. – Больше нет нужды ходить за водой, – сказал неумерток. – Осталось только трубы проложить. А нам пора? Карожка кивнул и даже не сумел обнять отца с матерью, пока те колотились под процессом осознания. Но едва вышли на улицу, напугал чью-то дворнягу своим хохотом. – Ты же им весь огород залил! – Нет, если сразу же вызовут водопроводчика. Ты сам говорил: лучшие технологии – у вас. А без воды как-то не верится. Щупальцы серёжек качались, дрожали и тихонько позвякивали в тон височным кольцам. миСими оказалась приятной сия картина – смотрел с ласковым любопытством.***
Днём, пока Карожка ещё работал, миСими с разрешения колороба помогал: переродок проводил дежурный обход, неумерток гастролировал по заявкам. Все деньги миСими отдавал коллеге, и Карожков доход не поменялся, а свободного времени стало больше. Они шатались по городу, сходили и в электротеатр, и в обычный. миСими ещё посетил краеведческий музей, куда местного оказалось не загнать ни кнутом, ни пряником. Вместо того, чтоб дышать пылью и выпучивать глаза, притворяясь заинтересованным, тот пошёл есть. В номерах, где жил Карожка, запрещалось на ночь оставлять гостей. миСими прибирался в его комнате и уходил медитировать к вечному огню, когда пролетали девятые соколы. – Ты же просто домохозяюшка! – удивлялся постоялец, сидя с ногами на кровати и глядя в спину неумертку, который методично шерудил шваброй под ним. – Тебе можно в дворовые девки наниматься. – Нет. Мы не оружие и не слуги. Можешь опускать. – Да-а… А когда-то я ещё раздумывал: заказывать всё-таки уборку или ну его… Если б заказывал, как бы мне явилось сие чудо! Неумерток чистит мою пещеру отшельника, – молол Корожка языком и болтал ногами. Когда он впервые услышал: «Мне одинаково интересно и готовить, и пол мести, и читать, и одёжу штопать», то фыркнул. Потом притих, позвал миСими к себе и на кровати разложил три кафтана: у синего, словно переливы вечерних волн, дырочка на локте, у ласково-кораллового отлетела третья сверху пуговка, а осенний, рыжий, потерпел поражение от разгорячённого утюга. Давать нательное Карожка постеснялся, да и всё равно его никто не видит, кроме хозяина. миСими даже взглядом не послал – сел и залатал. В знак благодарности человек отдал на мытьё в заездном дворе миСимов костюм всесте со своими нарядами. Пока прачка не принесла уже вымытое и высушенное, неумерток сидел на стуле голышом. – Я не стану смущать? – поинтересовался предварительно. – Если да, могу завернуться в простыню или что-нибудь из твоего. – Посмотрим, – ответил Карожка. Так и сделал – то есть даже не по-смотрел, а рас-смотрел. Бросив пару невинных взглядов, вынес вердикт: – Тут нечего стыдиться. У тебя даже сосков нет. Части тела, видимые уважаемым представителям общества, были совсем человеческие: и тебе зубы с языком, и ногти (правда, не росли), и адамово яблоко (ибо миСими сразу все стали считать мальчиком), и ключицы (нательников он не носил, потому мог глаз зацепиться за эту деталь тоже). А под одеждой – недоработанный. Гладкий, как стена. – И всё же я не рискую ходить, как вы говорите, в чём мать родила. Всем спокойнее: и мне, и вам. С момента знакомства до начала путешествия миновало семь дней, поскольку Карожка всё же решил доработать до отдохновенной эры и распростился с родителями не на следующий после первой встречи день, как кричал в трамвайчике. Эту неделю он помаленьку паковал чемодан, однако миСими раскритиковал его желание брать все кафтаны, сапожки и украшения. – Мы не дефилировать на курорте собираемся, – отрезал он, ознакомившись с содержанием Карожкового платяного шкафа. – Приобретёшь в дороге, если что по сердцу придётся. На Милопевщине симпатичные головные цацки. – Не цацки, а эстетичный элемент, – молвил Карожка, руками в воздухе вырисовывая нежного лебедя. Колароб согласился дать вольную грамоту служки-ветерка, потому как в деле переродок провальный немало: с пятнадцати, то есть больше девяти лет уже. Опыта набрался, да и ответственный довольно. Этого паренька всегда тянуло с людьми работать, а не с приборами, как родители хотели. Бросив техучилище, он сперва мечтал лекарствовать, но завалил вступительные экзамены и пришёл тогда в храм. Аблодка на свой риск взял неизвестно кого: воспоминания о минувшей жизни были у переродка провального очень общими, напоминали проблески солнца зимним облачным утром, и так и не выяснилось, кто занял тело, предназначенное-посвящённое первому директору зязёлковского пивзавода. Но, кроме недоверчивых взглядов-молний и жалоб на подозрительный ошейник, ничего негативного не цеплялось к парню. Потому совесть колороба кристально поблёскивала в лучах то ли разума, то ли сердца. Карожка просил благословения на путешествие – и снова получил Аблодково согласие. Вечером предпоследнего дня работы переродка остались в храме четверо: колороб, двое просящих сакральные слова и дежурный, но последний в церемонии не участвовал, просто тихонько сидел в учебном отделении. Аблодка, подготавливая миро, запнулся, и миСими подсказал: – На родине меня помечали вторичным. Он стоял в отдельной очереди на помазание – вместе с душевнобольными, бывшими преступниками и переродками провальными. Заметил, как бодренько на этих словах вскинул голову Карожка. Колороб, положив ладони на их макушки, проговорил несколько фраз, знакомых всем троим. Потом поставил на лбах масляную чёрточку – чтобы путь вышел прямым и ровным. Аромат мира ещё долго ласкал нюх Карожки. Возле ограды заездного двора, куда миСими не захотел идти, потому как поздно, Карожка остановил его, закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Миро на эфире пахло куда чётче и вместе с тем – иначе, чем на коже. Даже как-то щекотало – не в носу, а во всём теле. – Жаль, ты не можешь слышать запахи. миСими пожал плечами. – Я научился спать. Может, когда-нибудь и этому научусь. Но зато я точно уловил, что тебе сейчас приятно, и это чувство передалось и мне. Карожка недоверчиво скривился. – Подозрительно! Я буду специаьно следить, спишь ты или брешешь. миСими кивнул. – Я для тебя любопытный экспонат – то замечательно. Не заскучаешь в дороге. Карожка хмыкнул, вошёл во двор и подскочил пару раз из-за забора: – Доб-рой но-чи, экс-по-нат! Конечно, любопытный. Началось с того, что думал: духу дал рождение, – а теперь одним миром мазаны!