***
миСими в духоте дня нотки сомнения распознал. Вопросительно повернулся к спутнику. – Может, ещё пройдёмся? – предложил тот, но без огонька. – Как скажешь. Карожка подтянул на плечах ремешок тонкого вещмешка. – Просто... Тут недалеко приют переродков. миСими понял. – Хочешь, чтобы я подсобил – как твоим родителям? – О не, – огонёк наконец появился. – Я хочу спалить его к хренам собачьим! миСими поглядел за горизонт – за лес, что под тучами мятно темнел таинственно. – Нет. Необходимо сжечь принцип, систему. Развалины одного учреждения не станут могилой для негатива, с которым сталкиваются переродки. Впереди прорисовались перламутровые линии остановочного пункта – здесь их создавали из натурального материала, поднимаемого со дня Утерянного моря. Сами ныряльщики баяли, что такие огромные раковины – брошенные дворцы обитателей морского княжества. – Но они могут подумать, что появился неумерток, который уничтожит все до одного их мерзотные приюты! – Сие не есть правда. Карожка, нужно менять отношение к переродкам через культуру, через воспитание. – Ладно, ладно, – замахал руками человек, отгоняя мошкару скучных слов. – Тогда давай просто заглянем туда. Мол, вот он я, один из ваших, но не рядовой войска пана Багарны Цудглебовского, а самостоятельный независимый служка-ветерок! В компании классного всемогущего неумертка! миСими сжал уста в знак согласия: – Так звучит слаще. Когда же он увидел приют в чистом поле, заявил: – Серое, неинтересное строение. Два этажа буквой О, череда окон, вот и всё. Ни вензелёчка – чтоб зацепились очи, ни орнамента или загогулинки какой на арочных колоннах. У крыльца миСими спросил, нужно ли стучать либо звонить. – Не, – быстренько ответил Карожка, странно отведя глаза. Потому миСими не удивился, когда ему на голову бухнулась целая гора белого – видимо, муки. Откроешь двери – сразу в ловушку. Фойе было непривычным для неумертка – много дверей, стульчики и цветы, но также скучновато, хоть цвет стен не серый, а песочный. Вахтёрша за стеклянным экраном нажала какую-то кнопку и загудела: – УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА! ПОВТОРЯЮ: ЭТО УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА! ПРОНИКНОВЕНИЕ С ГЛАВНОГО ВХОДА! Карожка вёл себя как настороженный, но уверенный в безопасности зритель в цирке, потому и миСими не беспокоился. Дети повыскакивали из разных мест. Трое прятались за белыми стульями, кто-то совсем малюсенький скрючился за вазоном с фикусом, пятеро скатились по лестницам с разных концов фойе. В главные двери влетели две девчушки, толкнув импостеров в середину круга правосудия. Все одновременно и быстро наставили на гостей куриные перья. Дети были одеты в тюлевые длинные рубашки. У четырёх – прозрачно-белые, так что видны такого же цвета нательники. Другие четверо – синие василёчки, а остальные трое – ослепительные жёлтые цыплятки. Рукава у всех с узором в три переплетающиеся полосы – остатки стародавних верований. На ногах мягкие туфли почти без подошвы. Ошейник носил только один – Карожка. Младшему миСими дал лет шесть, старшими были жёлтенькие девочки с улицы – тринадцать, может. По бетону зацокали каблучки, и в круг вплыла директриса. – Первый ряд – четыре, второй – одиннадцать, улица – шесть, – прокричала ей вахтёрша. – Все слышали? Вернитесь и запишите, – сказала главная. Она в обычной одёже – лёгкий хлопковый белый кафтан с низким воротником, один жёлтый рукав, один голубой. Золотистые волосы собраны в тугую косу, а из-под искусственного голубого веночка до локтей льются белые ленты. На ногах аккуратные черевички: жёлтый и белый. миСими решил, что, вероятно, все тут репрезентуют гербовые цвета владельца приюта. – Панове, оказались тут как и с целью какой? – Я провёл здесь восемь выразительно памятных дней, – без увиливаний начал Карожка. – А сейчас привёл на экскурсию своего друга-неумертка. Директриса слегка сощурилась, изучая молодца в черничном кафтане. – Такой эксцесс приходит на память. Ка... – ...Рожка, – закончили они оба. Женщина вытянулась и постройнела, глянув на миСими. Карожка плавно показал на того рукой с тканью почти до пальцев (исподнее без рукавов надевал, а в верхней одежде любил длинные). – Небылицкий Столпник, Плечевой Полосовой посетил вас, Прыгапева-госпожа! Как привечать будете? Директриса кивнула эфирному с улыбкой, подошла к вахтёрше и нажала кнопку: – Приветпесня. Фойе. На сей раз миСими сам считал: первые с потолка свалились серез три секунды, аутсайдеры, самые мелкие, – спустя пять. Вместо перьев теперь у каждого была хлопушка. Горлопанили кто во что горазд, и хлоп! – минус одна, хлоп! хлоп! – ещё две. Песня слагалась в основном из одного слова: «Приветствуем!». Кучерявый мальчуган в синем добавил: «Приветствуем, неумерток!» – и некоторые за ним повторяли с хиханьками. Пока тянули на разные голоса, директриса вырвала из хорового рядка синюю девочку, одну из младших. – Чем завтракает дочь пана Багарны? («Приветствуем! При-ветствуем! При-веееетствуем, неу-меееер-тооок!») – Манной кашей! («При, при-при-при-при-при, при-ветствуем!») – Кто проверяет, не отравлена ли пища? На руки! Приказ бряцнул по парнишке белоснежному, тот переменил конечности, на которых держался на земле. Рубашка опала, но цельный нательник прочно прятал невинную фигурку. – Дежурный из отряда переродков. («Приветствуем, приветствуем, приветствуем, неумерток, приветствуем!») – Когда? – За полчаса и за самой трапезой. – Как проверить, правда ли человек из Цудглебовских? («Приветствуем вас, неумерток! Приве-приветствуем!») – «Вареники или кукушка?» Правильно... – Нельзя, чужие! – предупредила директриса. И дирижёрским жестом правую ладонь сжала в кулак – будто хищная кошка мышонка сцапала. Молчание. – Синие, поменяться с жёлтыми. Дети сбрасывали свои рубашки, протягивали их однокашникам и сразу брали чужие – довольно синхронное шоу. – Новые синие – учить математику, по десять упражнений от места, где остановились, помогайте младшим. Новые жёлтые – трижды обежать школу. Марш! Жёлтые исчезли. – Белые – третью главу истории Цудглебовских переложить на танец. Посетители – за мной. Видно, в последнем предложении нарочно забыла солдафонский речитатив поменять на ласковую реченьку. Визитёры послушно потопали за проводницей на второй этаж. Посреди лестницы Карожка, пружиня на носочках, вопросительно кивнул. – По-моему, забавно, – был ответ. – Любопытно, необычно. С каждым словом надежда на поддержку обрушивалась всё сильнее. – Ты просто хочешь иметь тоскливое прошлое. Даже фундамента не оставил! Деревянные двери с правой стороны коридора открыли им комнатку актового зала, напоминавшего и зимний сад – миСими видел такой в специальном здании в Плыни и ещё у пана Небылицкого, когда проживал тот далёкий одинокий период. Директриса включила свет, и оказалось, что над сценой – связка из лампочек, выкрашенных в синий. Загадочная холодная пещера приглашала маленьких артистов в полумрак поисков искусства. Мягких чёрных стульев миСими насчитал пятьдесят. Они гнездились в центре комнаты, а по периметру бежала лента клумбы с низкими и высокими, многоствольными и одноствольными растениями. Из знакомых – смородина, снова фикусы, монстеры, кактусовая семья, вишня с яблонькой, молодая берёзка, крыжовник, земляничные малютки, виноградная лоза на верёвочках. В широких листах одного безымянного для неумертка дерева мелькнул узкий голый хвост с коричневыми пятнышками. Директриса села на сцену, Карожка – в первом ряду, миСими – на полу в проходе. Карожка глянул на него и осознал, что для того неизведан местный запах – озоновой свежести. Повернул голову и принял обращённое на него весёлое сочувствие. – Что же вы? Тоскуете в бульоне города? Карожка аж язык проглотил. – Почему он должен? – полюбопытствовал миСими. – У вас разнообразная, необычная программа, но не по доброй воле ей учатся и в замкнутом пространстве. Карожка скосился на неумертка и заодно заметил, что в сиденье через его собственное белеет внутренняя обшивка. – Что такое добрая воля, они забывают как раз благодаря насыщенной беспрестанности, – ласково произнесла Прыгапева. – А пространства хоть отбавляй. Поля у нас какие – захлебнёшься! – Ваша правда, – согласился миСими. – Но они потом заступают на службу! И у Багарны темп не бешеный. После их бесконечной гонки мерная жизнь должна быть невыносима. Они спиваются, сжираются, снюхиваются. Так либо нет? – Нет, – сказала директриса. – Все навыки они полностью реализуют. Оберегают, забавляют, сами радость в поместье приглашают. А ты себе всякого навыдумывал, чтобы облегчить своё положение – переродка, от которого отреклись. Твоё предназначение – тянуть учение, а потом служить исправно пану, чьи грошики делают бытьё роскошненьким. Тебя же этого лишили. – Я служка-ветерок. И у меня в поплечниках – классный неумерток! Карожка почти и повторил свою подготовленную речь. миСими хмыкнул и согласно покивал, когда женщина сказала: – Однако в обществе ты выделил себя знаком греха, тем самым отрезав от остальных. Ибо ты чувствуешь, что неуместен. Снова Карожка без поддержки. Стиснув губы, сказал со смехом: – Лады. Вас в другую веру не обратишь. Спасибо, что приняли. Прыгапева исчезла со сцены. Карожка вопросительно глянул на миСими, и тот кивнул: пора дальше. Но очевидно медлил, не хотел подниматься. За кулисами вещала директриса на весь приют: – Белые – нарисовать костюмы для меланхоличной прогулки по зимнему лесу. Жёлтые – разработать западню для невысоких, установить в столовой. Голубые – истязать домового. Кривая улыбка проползла по устам Карожки: не так уже весело упёртому неумертку! Прыгапева вернулась на своё место и слишком уж поражённо посмотрела на лицо миСими. На его лбу прорезалась объёмная морщинка, проползла слева направо и растворилась внутри. – Вы причиняете вред живым существам? Директриса посмотрела на носок черевичка и проговорила: – Процесс обучения у нас выверенный, выстроенный. Чтобы будущие защитники из отряда Цудглебовских могли противостоять как можно большему количеству вражеских субъектов, нам нужна тренировка. миСими наконец поднялся. – Кто ещё?.. – Домовой в землянке, – Карожка загибал пальцы, – водяной в прудике, леший в роще, несколько рысей в вольере – две не то три. Раньше была баня и, соответственно, банник, но, я слышал, поскольку они стали отходить в прошлое и у пана баню снесли, то и вы свою уничтожили. Вместе с её обитателем. миСими твёрдо молвил: – Отпустите всех живых существ. И мне нужна бумага и письменная принадлежность. От меня пану Багарне будет письмо. Прыгапева ухмыльнулась. Крику наделали воробьишки над их головами, перелетев с берёзки на кустики смороды возле аквариума. – Я слышала много, неумерток, про ваш гнев и нечеловеческое могущество. Но со своим уставом в наш приют не лезьте. Хотите биться – мы дадим отпор. Она брыкнула пяткой по ступеньке, примыкающей к сцене, и шуфлядка с пистолетом выскочила ровно ей под левую руку. Прицелилась в Карожку, конечно, но тот уже выхватил из тайника-сиденья револьвер. – Да, я хочу, – сказал миСими, став перед Карожкой. Неумерток повернулся спиной к врагу, ликом к спутнику, взял из его руки оружие, приставил дуло к себе и распорол им тело от шеи до груди. Склонил Карожкову голову и всунул внутрь, потом стал пихать шею, плечи, талию, и вскоре целиком поглотил его, а после пощипал себя пальцами, как тесто, – и будто бы не было никакой дыры. Прыгапева точно впечатлилась, но рука с оружием словно задубела в угрожающем жесте. МиСими подлетел к женщине, она успела дёрнуть за кисточку кулисы. Белые, подскочив через шесть секунд, первыми увидели её на сцене. Они с миСими разыгрывали семейную трагедию: Прыгапева плевалась и шипела на полу, а миСими держал её за шею и ноги. Женские руки раздирали ему глаза, щёки и другие части лица, как будущий дрожжевой пирог, пока вязкий и липкий. Венок остался без головы и вместе с лентами, пистолетом и револьвером исполнял на сцене роль драмовой атрибутики. Когда же собрались все и на миСими смотрело одиннадцать близняшек-дул, он разлепил уста, и Прыгапева прекратила их колупать по причине усталости, но больше – любопытства. – Я никому не чиню вреда. Я хочу, чтобы все живые здесь были свободны. Дам волю убогим, терзаемым вами, и сразу исчезну, как тень за дола... – А-а-а-а-а! – прервал поэму крик изнутри эфира. – Уйди, уйди, дрянь! Живот миСими вспучился в форме головы и снова опал в штиль. Четверо детишек ойкнули, и стало ясно, что встреча Карожки с многоножным обитателем озера напугала их сильнее, чем выступление неумертка. Директриса дёрнулась под его руками. – У вас выдающаяся подготовка, – продолжил миСими. – Я хочу пригласить вас в помощники мне, мы станем сотрудниками – в будущем. Я пришлю вам приглашение создавать местечко для лёгкой радости. Подумайте, будьте добры, притягивает ли вас дело одаривания вместо охраны с увеселением пана. Однако пока прошу меня извинить. миСими отнял руку от директрисы и, разогнавшись, выскочил в закрытое окно. Осколки и пули, засевшие в эфирном теле, превратили его в неумертка-кактус. Сразу побежал к земляке: её заметил первой. Погоня чуть задержалась – он слышал, как Прыгапева кричала: запретила сигать в окно. Домовой в грязных лохмотьях был прикован железными цепями к стене и висел на них бессильно, будто муха в паутине. Мисочка с молоком стояла рядом с почерневшей правой пяткой, а больше ничего и не было. Лазурные глаза – безвинно чистые, но в них стояли слёзы. миСими порвал цепи и встряхнул маленького дедулю, чтоб тот понял: свободен. Домовой исчез мгновенно, без слов, без благодарного писка хотя бы – до того ли ему было! Неумерток развернулся и ляснул цепями о косяк. Снаружи дети отскочили, но иголок у миСими-кактуса ещё наросло. Выбив стену, он пронёсся через трёх малышей к пруду и нырнул в него с головой. Водяного такими же цепями прилепили к жёлтому песочку, и пленнику не потребовалось время на осознание — растворился сразу же, однако успел подмигнуть. миСими вытащил из левого уха многоножку, которая как раз проползала в удобном для доставания из себя месте. Вынырнул прямо в сети, но в отличие от предыдущего случая, когда его ловили в Небылицком, покарания не хотел и потому разорвал верёвки, выскочил на берег – а там уже и вольер поблизости. Рыси с обожжёнными боками дышали тяжело, у одной из трёх, видно, была сломана лапа. миСими сам всхлипнул, но нужно было ещё освободить лешего, потому пока просто открыл вольер. Шагнул по направлению к рощице – но стоп: они могут ещё сильнее навредить зверям в отместку или угрожать этим. Захватить с собой, кинув внутрь, не было времени, да и Карожка новым соседям не то чтобы порадовался б. Сперва всё же ноги нонесли, а думал миСими потом, ибо увидел жёлтые пятнышки среди чёрно-белых стволов. Ворвался, раскидал детей, окруживших лесовичка, молоденького вроде. – Извините, – покрутил головой налево и направо. Рванул заговорённое железо, и дедулька ростом ему по колено с короткой ещё и не седой, каштановой бородой поклонился и произнёс: – Век не забуду. миСими, прислонившись к берёзе с лязгнувшими и опавшими цепями, посчитал: все одиннадцать плюс директриса. Значит, с рысями всё в порядке. – Хха, ххххха, ххххха, – слышалось со всех сторон. Только миСимова грудь тише мертвецкой. – Вы же понимаете, – сказал он, – что не можете силой на меня воздействовать. Он забыл про вахтёршу. Неторопливо она прошла сквозь кучку детей. В густых медных волосах миСими разглядел один беловатый прутик и подумал: видно, через считаные дни обгрызут её тело старость и смерть. В одной руке вахтёрша держала обычный серебряный ножичек, а в другой – за шкирку котёнка с рыжими пятными на животике, и цвет не походил на природную окраску. Рысёнок не визжал, только еле мякал – на что хватало сил. И двигался лишь его хвостик. Губы миСими скривились. – Ты пойдёшь со мной, – сказала Прыгапева. – И ответишь перед паном за своевольное и жестокое уничтожение его имущества. миСими бросился вперёд, и вахтёршин нож без колебаний вошёл в опавшее пузико. Дути ахнули от неожиданности. Тёло рысёнка сотряслось, повернуть нож женщина не успела – миСими выбил тушку из её руки, а саму вахтёршу шваркнул о берёзу, и дух из человека вышел мгновенно, без покаяния, без подготовки к переродинам. – Я убью каждого из вас, – мелодично-истерично сказал миСими, – если вы немедля не покинете это место. Оно сквозь землю провалится. Он сделал шаг вперёд, директриса раскинула руки, и разноцветные цыплятки попрятались за мамкой.***
Прорезался свет, Карожка подплыл, протянул руку. Волокли долго, будто он влезал в очень тесный и узкий шерстяной кафтан. Сперва под ладонями, а потом и под коленями оказалась сухая земля. Карожка уткнулся в неё носом и так и простоял какое-то время. миСими не подгонял и деликатно воздел очи к вечерне-синему небу. Карожка слышал всё, что говорил и делал неумерток. Внутри эфирного тела было чудно: ты как хлебная крошка в молочном супе. Даже когда миСими бежал или вытворял что-то типа вскапывания масштабов фабричной машины, Карожка только покачивался, будто челнок на ласковых волнах. – Почему... Ты не положил их ко мне? – спросил человек, глядя снизу вверх. – Сделал неправильный выбор. Карожка поднялся, чтобы лучше осмотреться. После того как территорию приюта покинули обучающиеся, директриса, уборщики, дворник и кашевары, миСими вернулся в землянку и постучал легонько миской о пол. Домовой, ещё не успевший утратить связь с местом, откликнулся – как лист перед травой, чуть не козырнул неумертку. – Вынужден просить твоей помощи. Тельце домового по-прежнему едва прикрыто было, но выглядел он уже гораздо более дюжим и помолодевшим. Карожка видеть не мог – выдал голос существа. Такие звонкие нотки у больных не звенят. – Проси. – Правда, что вашему брату известны действенные способы здоровыми быть? – Правда. Больше, чем людям. – Возьми зверей и помоги им. Они вышли на улицу, и дедок зашелестел, будто стал полупрозрачным (Карожка считает, так и было). – Что же, не всех упас. Не хватает. – Да. Но двое остались. Поправятся? – А как же. Домовой вошёл в вольер, кивнул миСими: – Искренняя благодарность. И всё – видно, исчез вместе с кисточными кошками. – Чего ты меня не вытащил раньше? – спросил уже вызволенный Карожка, осматривая проведённый миСими фронт работ. – Чтобы ты не мешался под ногами. Так легче, – честно ответил тот. – И тебе безопаснее. После разговора с домовым неумерток вернулся на второй этаж. Забрал их рюкзак и, по всей видимости, принялся деконструировать зимний сад. Они скакали через стеклянную дыру бессчётное число раз и поднимались, как обычные, по лестнице. Карожка приблизительно представлял, что деется, а теперь убедился собственными глазами. Рядом с рощицей росло всё находившееся в актовом зале. миСими пришлёпнул землянку, закопал вольер, рыбок выпустил в пруд, змей посадил на ветви берёз. Где-то в приюте – может, на крыльце – как будто блох на себе ловил, резко и ритмично (на самом деле вытягивал пули и осколки). Потом повторялось одно и то же действие: наклон – вверх, наклон – вверх, наклон – вверх. Карожке в его эфирной камере привиделась аудитория техучилища – будто и не дал дёру оттуда. Солнечные лучи на выцветших обоях и зелёной доске, разлинеенной клеточкой. Аппарат на столе наставника стрекочет, принимает радиограмму, пока не заржавеет в край, не рассыпется – но ведь миСими не рассыпется. Что? Удивился логике засыпания, и тут флешбэк закончился благодаря постепенно доплывающей до мозга вибрации. Не в такт копанию миСими напевал мелодию. Правда: из милопевца гула не изгнать. А они ещё обижаются, мол, стереотип. Карожка не мог соотнести: тонкое лёгкое создание, молочным месяцем льющееся, vs пустошь без следа двухэтажного безликого архитектурного выкидыша. Он действительно приют сквозь землю провалил – поравнял с почвой. Карожка сел и со вздохом протянул: – Да... Великие свершения – это не хиханьки. миСими закончил подкалывать место на теле, откуда вытянул спутника. И замер, как тура. – Я впервые оборвал жизнь человека. Карожка нахмурился, но вскоре кивнул. – Точно, Небылицкого пана укокошил Волявон. На язык просилось одно дурацкое, неутешительное – «всё из-за меня», «ай, не забивай голову», «имя вахтёрши запамятовал, да ещё при мне её не как сладкую помпушечку знали», «а вот если бы мы не пошли...» – Искренне благодарю, – миСими всё же сел рядом, – что не озвучиваешь шаблонные слова. – Я думаю, как нам дальше, – вздохнул Карожка. Они словно на пикнике под звёздами. Правда, не то чтобы романтично созерцать могилу места, где не один десяток переродков тратил бытие почём зря, но всё-таки жил. – Определись... идти ли со мной, – сказал миСими чуть надтреснуто – стук по скорлупке. Карожка чесал носом колени. – Идти, идти, – бормотнул он и вытянулся, чтоб потом не пришлось повторять опять из-за того, что не расслышал собеседник. – Я осуждаю ситуацию, а не тебя. Ты... похоронил? – И тела, и стены. Всё вместе. Не нужно было выходить. Карожка понял, что последнее – про столп. Угнездил обе руки миСими на плечах. Удивился, как сразу у самого упал с души камень. С минуту они посидели без движения под сказочным июньским небом, и белые месяцы светили два – небесный и бессмертный. Карожка оттянул миСимов костюм и куснул бескостное плечо. Неумерток вытянул шею, чтоб разглядеть метку от зубов. Сырой казалась: словно в молочную лепнину недосохшую бесцеремонно влезли. – Поделишься? – спросил миСими. – Каковы интенции? Карожка так скумекал, что «интенции» – это что-то типа мотива. Но, не до конца уверенный, молвил осторожно, косясь по-звериному: – Проверка. Запаха от тебя нет, уже выяснили. Лишь подчёркиваешь остальные ароматы. – А вкус? – Тоже отсутствует. Но ты тянешься, как резина, только я сильно тянуть поостерёгся. миСими сообразил, полез в рюкзак и вытащил холодный пирожок с капустой. – Не поевши! – Да я и не хочу, – Карожка поднялся. – А облегчиться не помешало бы. Он неторопливо приблизился к месту, где на картах до этого дня был приют. Повернулся к миСими. – Скажи? Провокационно вышло бы ещё сильнее осквернить! Слово «провокационно» он знал со времён техучилища. Довольный собой, поднял полы кафтана и присел. – Да ладно, шуткую. Я в рощице припрячусь. миСими ходил туда-сюда и тянул какой-то нотный поток. Карожка, подкравшись, подстроился под ритм и выдал: – При-и-и-ивет, при-и-и-ивет, при-и-и-вет-ствуем. Но! Ско-ро рас-про-щаемся. Зря, тва-ри, вы тер-зали рысЯ... миСими оборвал музыку и сказал: – Мне не нравится. – То же самое, – вздохнул Карожка. – Так где там твой пирожок? От теста в горле не особо сохло: с голодухи, а ещё, видно, потому, что плоть напиталась эфиром. Но миСими даже запить дал из термоса (такое устройство он выучил в Зязёлках). Долго ли, коротко ли дни плыли, но однажды под холодной стеной ноябрьского ливня прудик вышел из берегов и превратился в большое озеро. Берёзы некоторое время прикидывались водяными обитателями, но потом бросили и высохли. Ни следа от жилища переродского не осталось – только название нового гиброобъекта. Да и то в народе проигнорировали. По-простому озеро зовут Рысиным.