***
– Нет. – Спасибо, но некстати. – Пока нет. – Не нужно. Холодная эфирная глыба в зачатке искореняла попытки помочь лично ей. Первым в списке миСими было «стать бы моему местечку модным и вечно весенним». Смена сезонов ему не подчинялась. Сразу он спросил Фамими, будет ли считаться сад с оранжереей, пусть зовётся «Вечно весенний», а мода – дело наживное. Сделают как следует – зададут тон иным селениям. В результате от первоначального контура такой схемы и призрака не осталось. Ведь весна – это ещё и особенный аромат в воздухе, прикинул миСими. И стал рисовать карту пяти ощущений. Зрение – весенние цветы. Кованые беседки с ними, рисунки на стенах домов, особенное покрытие некоторых улиц – трава зелёная, вечная, как вечный огонь. Работать бесплатно действительно согласилась лишь пара человек, но души их светились мелодией. Начали со стен. Главным маляром назначили художника из Милопелы, который раписывал ближайший храм – в городке Гудке (своего в Трелюшках не имелось). За Фамимовы деньги творец набросал эскиз и потом очертил основные линии на стене центрместадмина, почты, лечебницы и здания вокзала. Раскрашивали все остальные – Карожка в том числе. Зацвели меленькие вишни и яблоньки, и все согласились: из грохочущего парового зверя попадаешь в тихий спокойный сад. На шумной улице замираешь в объятиях неторопливого шороха почтовых листочков. В центрместадмин идёшь не биться челом об пол, а будто миловаться с любимой, у которой уста – вишенки, очи – звёздочки, лик – месяц ясный. Следующее – слух. Здесь было просто. миСими послал Фамимовы средства в наукоград Выранок – единственный на территории Дружественной Близости Милопелы и Зязёлок. Оттуда пришлют кассеты с записями птичьего гомона и уйму трансляторов. Для проигрывания кассет возвели маленькую голубую будочку, скрытую за деревьями сквера. А трансляторы повесят на фонарные столпы Главной (теперь – Цветущей) площади, замаскируют декоративными листиками. Вот и галочка в плане – как и напротив осязания с обонянием. В последнем случае подключились прочие небедные люди. Сам староста сообразил, что на добром деле можно легко въехать на странички летописи, да не просто остаться в ней нотами, а быть обрамлённым гладкими, вкусными описаниями – добродетельный заступник, заботливый голова, пылающий управленец... На сем он придержал фантазии и распорядился, как просило существо, отыскать в столице лучшего парфюмера и ввести должность распылителя весны, обязанность коего – обходить вечерами улицы и добывать из пульверизатора томные ароматы жасмина и сирени. Хозяин кондитерской, что не без таланта изобретателя переродился, превратил сахар и цукаты в десерт «Тёплый ветерок», ставший вкусовой визитной карточкой славного места Трелюшки. Но это, как и беседки, и разработанное бывшим небылицким садовником покрытие трёх самых больших улиц, происходило уже без миСими. Он расписал подробный план, раздал дельные указания и таким образом запустил и чуть контролировал просьбу номер один. Одновременно перекинулись на пункт два: «Сумерки чтоб улыбались без совести зазрения, а солнце смеялось в голос». Фамими сама объяснили про сумерки: ей хотелось, чтобы ласковыми вечерами из тумана, снегопада, иголочек дождя или дурманного летнего марева на улицах маячками сияли уютные фонарики. миСими посовещался с мастерами света, и вместе они постановили, что протянут, пока только на Цветущей и Базарной площадях, от фонаря до фонаря неоновые бусинки в два ряда – выше и ниже, чтобы получилась улыбка. Но условились, что улыбаться сумерки будут только на выходных, потому как неон надо часто менять, а к тому же несчастные ишачки-фонарики Цветущей потянут на себе трансляторы. Если добавить ещё висюлек, пространство станет вконец заполненным, как захламлённый балкон. Над хохочущим солнцем миСими поломал голову. Стоял перед центрместадмином и разглядывал главные часы: те тоже были круглые и высоко. Карожка, как-то проходя мимо с леской дли фонарной усмешки, словно сам себе шепнул: – Солнце в отражении – тоже солнце, я так считаю. Выражение лица миСими целиком удовлетворило автора идеи – удивлённое и благодарное. Обратились на низковский стеклозавод, чтобы там сделали лучи-зеркальца для часов. И снова Карожка подал идею: зеркало эффектней не монолитное, а будто в паутинке, растрескавшееся. Руководство завода этим прожектом оказалось уничтожено. Директор заявил, что легче им сделать тысячи осколков и отправить в таком виде, а на месте уже пускай клеят, собирая, как пазл. Клеевым составом обеспечат тоже. миСими торжественно назначил Карожку ответственным за солнечное предприятие, и последний в компании маленьких разноцветных помощников мастерил на центрместадмине светило. миСими по первости работал раздражённо и мог разговаривать грубовато из-за того, что люди оказались неподвластны его игре в куклы. Во-первых, волонтёры присоединились не так скоро, как он рассчитывал. Во-вторых, многие выразили мнение, что смеющиеся часы – жутковатый декоративный элемент. Фамими, подумав, согласилась. Таким образом, каноничный вариант молитвы повидловой госпожи исполнен не был, от «а солнце смеялось в голос» осталось «а солнце». – Идея с часами не имеет смысла и не должна быть реализована! – обиженно откликнулся миСими. Но как раз эта задумка трелюшковцам пришлась по душе. Десяток человек во главе с Фамими стали перед неумертком на колени – прямо на камнях, которыми мостили улицы. Умоляли подарить городу солнце, только молчаливое. В конце июля Цветущая площадь услышала рёв моторов – прибыли два блестящих жука на колёсах. Количество машин в селении считалось по пальцам одной ноги, потому гостей приняли с восторгом не меньшим, чем бессмертного добродетеля месяц тому. Тут уже вышло так, как планировал миСими, и с этого момента он воспрял духом. Читал в газетах и слышал сплетни про пана Багарну – что-то тот крутит против всех неумертков, многостраничные манифесты, какие-то сходки. Союзником пана выступает мире#Ре Веснянский, а вот СольДоСоль Верх-Вершанский для партнёров был костью в горле и, может, причиной бессонных ночей. Максималист и бунтарь, своевольный пан творил всё наперекор серьёзному союзу, потому как не терпел его вечных планов развития, выставок достижения науки и техники и концертов, приуроченных к сбору урожая. Покойника ДоСидо Небылицкого мятежник на дух не переносил, как и живых единомышленников первого. Пригласительное письмо от миСими стало свежим поводом выбесить панов, и передавали, что, подписывая распоряжение воспитанникам приюта переродков в полном составе прибыть в селение Трелюшки для благоустройства указанного под начальством неумертка – Небылицкого столпника и Плечевого Полосуна, СольДоСоль беспрерывно хохотал. Приехавших на авто (без директрисы!) переродков провальных в количестве пяти человек миСими передал Карожке. Двое держали лестницу человека, один из окна центрместадмина протягивал корзинку со стеклом и клей, а ещё двое по очереди подменяли своего начальника, когда у того кружилась голова и осколки слепили уже невыносимо. миСими же смог наконец-то заняться самым для себя интересным. Инженеры спланировали для него небольшую сеть ручейков за селением. В центре был круглый ров десять метров диаметром и три – глубиной. Он с внешней части перетекал в совсем тоненькие полукружья, которые дугами оборачивались около центрального и в свою очередь переходили в такие же дуги. Получалось нечто похожее на розу. Русла решили покрыть фаянсом, чтобы молоко не всасывала слишком быстро земля. Одновременно в центре оставили малюпасенькую дырочку, куда в конце концов стечёт вся жидкость. После нужно будет наполнить новой порцией (делать так придётся раз в сутки). Вышла не река и не молокохранилище, скорее ванна, но всё же было течение, и русла, и место впадения – правда, не в море. Но они и так давно придерживались молитвы Фамими лишь приблизительно. – Зимой, видно, будет мороженое, – проговорил миСими, подперев подбородок над чертежом. Из-за этого проекта в Трелюшках ввели налог на молоко – ибо текущей казны что теперь, что в будущем окажется недостаточно, чтобы рассчитаться с плыньдвасской фабрикой. Пилюлю подсластили: позволили трелюшковцам набирать две бесплатные чашки объёмом 0,33 л ежедневно (когда нет осадков, ясное дело). Согласно договору, для молочной реки Мисимовки будут поставлять самый свежий продукт на самом быстром транспорте – молоковозах. миСими эти дни спал, когда нужно было отдохнуть и переключиться. Порой работа сжимала в когтях и остановиться оказывалось невозможно. Тогда занимался по ночам строительными вопросами: возводил леса, например, стараясь, чтобы ни один глазик местных жителей не приоткрылся от рабочего шума. Когда же дело дошло наконец до реки, миСими вызвался ночью рыть русла и запретил помогать себе. Он решил: получится молочная река – значит, получилось всё. Молитва, миссия, бытие. Незабываемое копание назначил на третью ночь третьего месяца лета.***
Второго августа, поздним вечером, Карожка вернулся пешком на хутор после поклейки солнца и отмокания в местной купальне. Правда, что мылся, что нет – пока дошёл, снова мокрый весь был от духоты. Свет нигде не горел, и Карожка ещё на крыльце приготовился тихонько пробраться в свою гостевую – она граничила со столовой в конце коридора. Спальня Фамими была ближе ко входу в хату, и Карожка, едва войдя, расслышал недвусмысленные стоны. Он замер, рассуждая: ему мышенькой глухой прошмыгнуть в свой уголок или пройтись меж грядок под крупными звёздами? Интересно, что выбрал миСими? – Удовлетворил? – спросил мелодичный голос за закрытыми дверьми. – О-ох, Си-им, – с придыханием ответила Фамими. – Мне это приятно. Если хочешь, повторю либо... Карожка вырвался из дома. Сперва шаги были более-менее неторопливые, но за забором он конкретно кинулся наутёк от той спальни, в чистом поле плюхнулся лицом в землю и разрыдался. В его жизни уже была Ночь Раскрошенного Сердца Карожки. Видно, пришла пора ещё одной. Всю эту рабочую эру – нет, даже чуть дольше – миСими относился к нему отстранённо-корректно, как будто они коллеги в командировке, не имеющие на точечки, ни пятнышка соприкосновения. Началось с того стиха проклятого, ну кто за язык дёргал, ну выдумал бы позднее что похолоднее! Итогом стало вот это поведение – Карожка думал, воспитательная работа, не иначе. Мол, давай придержим коней, остынь, дурашка, я тебе не девица на выданье. Теперь же ясно как белая ночь над Неумирающей пущей. Он правда так чувствует: мы сотрудники, случайные спутники. Отвратительный, мерзкий переродок, ешь не по-людски, что ты щиплешь там? иди хотя бы попробуй мясо, только кусочек, одеваешься не по-людски, кто же носит такое море цацок на себе? да сними, непристойно столько колечек! любишь не по-людски, сначала красивейшего, ярчайшего ученика попортил, а теперь что, вообще на посланца сверхмира замахнулся?! Лучшего тебе подавай? От людей, значит, шарахаешься, каторжник среди панов, а эфирного, неземного облапать хочешь? И кому польза, что за ним увязался? Кому лучше от того, что дышать не можешь, пока его не увидишь? Тебе, ему? Ему всё ровно, как горизонт, эх, Карожка, Карожка, блажной, дурной, слебенький ты рохля, хватит уже, ну ты же можешь на самом деле, можешь это пережить, ну что ты, думал, чудо тебя озарило, огромного счастья валун придавил? Карожка перевернулся на спину и, всхлипывая, посмотрел в небо. Нашёл там, конечно, молочный невероятный лик и аж скорчился от рези в груди. Оставаться здесь – с каждым тактом хрипеть слабей. Там, где рай для всех, гвоздь последний мне в гроб забей. Но возвращаться в Зязёлки тоже нет резона. Служка-ветерок порхает, ни к чему не привязанный. Можно болтаться по миру, как он всегда мечтал. Вот он, волшебный пендаль. Может быть, Карожка и задремал на том поле. Но только стало светлеть, он пошёл домой – за деньгами и одеждой. Хорошо, что рюкзак стоял всё время в его комнате. Плохо, что зелёный кафтан на нём теперь земляной.***
Пока Фамими жевала сырнички, наряжая их перед этим в сметанные шапочки, миСими поглядывал на закрытые двери гостевой. – Что-то заспался, – Фамими кивнула в ту же сторону. миСими ничего не ответил. После завтрака хозяйка пошла одеваться в рабочий нательник комбинезонового типа, а миСими проскользнул в Карожкову комнату. Кровать застелена, рюказака нет. В телеге неумерток всё хмурился и не обнимал Фамими в ответ. Она и о щёку его потрётся, и в плечико чмокнет, оттянув лён, и по шее длинными тонкими пальцами погладит. А этот не шевельнётся! Как матрёшка, как идол будто. – Переживаешь из-за грядущей ночи? – спросила Фамими, пощекотав его подбородок. – Да. Повидловая госпожа только вздохнула, пока не решаясь кидаться в истерику из-за игнора с его стороны. Всё же они ни о чём не договаривались – миСими только сказал, что согласен обеспечить её сладостными утехами. Их пути разошлись: миСими высадился у места для реки, чтобы проверить, как там оно, а Фамими по своим юридически-повидловым делам поехала в город к нотариусу. Глянув на размеченную белыми линиями землю, миСими пожал плечами и не придумал, по какой причине тут ещё можно задержаться. Полчаса спустя он был уже на Цветущей площади. Осколки клеила девочка в голубой сорочке и с такого же цвета лентами в волосах. Переродки, заметив неумертка, разулыбались и принялись радостно здороваться. – Могу я узнать, где ваш непосредственный начальник? – Так за билетом пошёл, – сказал один из ребят, державших лестницу. Сегодня всё в облаках: солнца нет ни в небе, ни на земле. миСими предчувствовал этот ответ. – Как давно? – Ну мы в восемь пришли, он уже был тут. Простился и удалился. – Но мы с него взяли слово, что в последний раз пообедает с нами! – добавила лестничная девчушка. Им казалось очевидно, что миСими знает про отъезд человека. Центрместадминские часы показали половину девятого. Обедали в двенадцать в корчме «Вкусности на площади». миСими полез было помогать, но минут двадцать провозился и вспомнил, что рядом тут имеется тихенький жилой дворик с детской площадкой и всякими турниками. Пару раз там замечен был тот, кого сейчас искал. – Прошу прощения, вспомнил про более важные дела, – сказал миСими, торопливо доклеив блестящий треугольник. Возле песочницы отдыхал огромный зеленоватый рюкзак, а Карожка подтягивался на турнике, стиснув губы и закрыв глаза – считал про себя. От одеяния на нём остались лишь нательные лосины. миСими приближался с лёгкой тенью вины за спиной. Раз через десять Карожка выдохнул и приземлился, только тогда вернув себе способность видеть. И снова выдохнул, однако теперь в голос – так он реагировал, когда принуждали делать что-то против его воли. На соседнем турнике – гардины, рушники да простыни, а стоящий рядом был огромной льдиной на картине пёстрой. Впервые Карожка не хотел его видеть – и на тебе, сам пришёл. – Приветствую. Извини, что прервал твои занятия. Позволь сделать комплимент: на твоё обнажённое тело смотреть приятно. «Давай не влюбись в меня», – хотел парировать Карожка, да горло задушило сильнее, чем ошейник. миСими продолжил рапортовать, плотно прижав ладони к бокам: – Мне стало известно, что ты хочешь покинуть меня. Карожка чуть отдышался и набросил на плечи голубую шаль – чтобы не стыдно было доскакать до купальни. Волосы, забранные во время тренировки за уши, вызволил. – Ну да. Я думал... Ты всячески подчёркивал, что мы просто сотрудники. Нет, ты даже начальство. Моя доля работы уже почти закончена, без меня справятся. – Ты обижен из-за Фамими? Карожка не ожидал, что так сразу в лоб. – Мне... неприятна была вчерашняя ситуация, – осторожно процедил он. миСими помолчал, а Карожка уже вскинул рюкзак на шаль. Чтобы выдать чёткую, выверенную формулировку, не хватило времени, и миСими расплевался сырым: – А если я попрошу тебя остаться? Я не хочу, чтобы ты уходил. Рожка! Он торопливо зашагал рядом с человеком. – Я провёл ночь с Фамими, потому как она попросила. Ей одиноко, а я могу помочь. Это без... У меня нет к ней симпатии романтического характера, и я не останусь с ней после того, как молитва исполнится окончательно. Ты мой... Ты мне самый важный, останься, мы поедем в Лесоспевы вместе и откроем там лечебницу... На днях пришёл ответ насчёт создателя второй молитвы. Тот умер два месяца тому без перерождения, а был полуграмотным отшельником-фенечкоплётом. Если бы девушки, его клиентки, не взялись за настырное расследование, авторство так и не было бы установлено. Карожка уже вышел из полутьмы дворика на свет открытого пространства – оставалось быстренько перебежать его и шмыгнуть в двери очищающего заведения. – Посиди со мной на обеде, – кинул он и стрельнул через площадь.***
Пять переродков – голубые мальчик с девочкой и трое оранжевых – уже собрались за столом. Верх-Вершанский невидимо парил над ними и сыпал реальные деньги – так им представлялось, ибо они и здесь жили за счёт пана. миСими вместе с ними не сел. Знал: поклюют и разлетятся быстрей по улицам дышать вольным воздухом, пока дозволено. Тогда можно будет спокойно с Карожкой обсудить дела. Все выучили, что неумертку пища без надобности, потому на него косились с мыслями не: «Чего расселся, как пан? Заказал бы воды стакан», а: «Чё припёрся?» миСими заплатил хозяину за место, потому что время было горячее, обеденное, и желающих как следует подкрепиться холодничком да запечённой картошечкой, запить кваском или, может, даже пивом прохладненьким набралось не меньше чем три десятка. Залетела стайка работников почты, и Карожка затесался среди них. Но и среди светло-синих кафтанов легко узнать: над головами высится утончённый убор. миСими присмотрелся пристальней. «Достал-таки!» – подумал. С кумачового кокошника редкого лазурного цвета свисали тоненькие рясны, будто человек оказался под серебряным дождём. Внутри блестели камушки в форме глаза и ползло дыхание инея на стекле – узоры, вышитые серебряными нитями. Чёлку спрятал, и лоб оплела молочная жемчужная поднизь. Без излишеств, лаконично и элегантно. Под ошейник протиснул запасные рясны, так что капли струились не только по мягким волосам, но ещё и по выразительно очерченным ключицам. Дети за столом притихли, а когда подошёл, с ахами и охами повскакивали с места, протягивая к висюлькам ручки-загребучки. Карожка предупредил, чтоб осторожно, и позволил чуть поиграть с забавкой, не снимая её с головы. За обедом никто не отмалчивался, не печалился, склонив голову над тарелкой. Как скумекал миСими, Карожка пообещал заглянуть в приют где-то в начале сентября. Потому в их компании призрак потери и бесконечной разлуки не горчил им питьё, съестное и слова. Дети действительно быстро разбежались, и тогда миСими почти против своей воли покинул дозорный пункт. Он жалел, что столько белиберды с чёрных уст сорвалось. Пока ждал Карожку, думал: «Ведь правда лучше отпустить его. Ибо что я скажу? „Мне приятна твоя влюблённость"? Сердца у меня нет, да душа на месте, и она не позволяет». Но сперва победило визуальное. – Тяжко очи отвести от тебя, – сказал миСими. – Невероятно к лицу. Карожка растерялся и поплыл. – Благодарю. Он увидел кокошник утром, когда продавщица только взялась раскладывать товар. Горько усмехаясь, подумал, что мечты сбываются, когда уже забыл про них, да и не нужны. Но купил, как будто сила искушения ещё сжимала сердце, и не пожалел. миСими молчал: это человек позвал на обед, пусть сам двоих и развлекает. – Я пылаю желанием странствовать с тобой, Сим, – сказал вымытый, сытый, похваленный и потому более довольный, расслабленный и искренний Карожка. – Но не как игрушка от одиночества. Ты знаешь, что мне важен именно ты. А тебе надо, чтобы просто был спутник. Так не ровно, нечестно. На сей раз миСими хорошо подумал, чтобы не набрехать абы чего. – Я представлял людей, которые играли важные роли в моей жизни, – стал на полном серьёзе перечислять: – две женщины, меня растившие, их внуки – плыньский друг, плыньская подруга, – первый наставник, плыньский колороб. ДоСидо Небылицкий – он тоже, но в негативном ключе. Волявон, может быть, но он не живорождённый. Фамими в некотором смысле – допустим. И ты. На данный момент ты мигом заслоняешь остальных. Причина мне неизвестна. А ещё ты забываешь, что мне нужна скидка в плане человечьих отношений. Хотя не только. В плане всего человечьего. Карожка некоторое время сидел красный как рак и глотал пенистый квас. миСими продолжал, ибо ему показалось, что наконец-то чувства ссинхронизировались с мыслями. Необходимо разложить всё по полочкам, покуда есть такой шанс. – Например, я не понимаю, что есть боль. Когда я сильно пихал детей, они падали на землю и плакали. Когда я поднимал петушков за гребень, они рвались и кричали. Когда однажды одна девочка упала с дерева, она не могла подняться и потом долго скакала с костылями. Я ощущал негатив, страх и горе, но их первопричина осталась непостижимой. Я привык не трогать людей без их просьбы, ибо они могут вдруг подскочить и обидеться. миСими подумал и добавил: – Я читатель. Я подглядываю снаружи в окошечко. – Не только, – помотал головой Карожка, и его дождевые нити нежно покачались в воздухе. – Ты действуешь, ты влияешь на мир. Ты даже не бессмертный, правда? Ведь можешь развоплотиться. Теоретически. – Я невыносимо хотел этого в столпе, – тихо ответствовал миСими. – Несколько дней подряд пробовал: просто сидел и ожидал смерти. Ничего. Отступился. Позже продержался неделю. Потом две. И месяц. Больше не вытерпел. Видишь, не вышел трюк. – Ну да, – Карожка задумался. – Только один неумерток смог, да? ЛяьФаре. – И то, говорят, от него не зависело... Ты пробудил во мне тоскливые воспоминания. Давай вернёмся к теме наших отношений. Карожка сделал вдох, словно хотел что-то произнести, но передумал и послушно опустил голову. – Я верю всему, что ты сказал. И если так... Давай скорей разберёмся с этими проклятыми Трелюшками и пойдём дальше. И не пытайся больше меня оттолкнуть. Договор? миСими энергично кивнул.***
После обеда переродки продолжали солнцесоздание без начальника: тот нашёл собственное дело. Ещё утром, в непонятно каком состоянии топоча по тихим улицам, Карожка вдруг ощутил толчок изнутри: глаза охватили давно не чищенный словомойкой участок, и немаленький! Раз он теперь служка-ветерок, нельзя оставлять вот так. Потому постановил, как очуняет немножко, поработать по специальности. Иначе, вздохнул, со спокойной душой из этого мерзопакостного места не вылезет. Храма в Трелюшках не было, обычно заглядывали сюда или милопевские дежурные, или такие вот фрилансеры. Но повстречать коллег своих в этом краю Карожке не посчастливилось. Видно, серые настроения тут не только из-за провинциальности территорий. О состоянии маленьких селений не очень-то пекутся. Значит, заработка хватит не на один месяц. Днём Карожка как раз очунял – если не сказать больше. Волны радости и нежности приятно разбивались о сердце и лик, создали целую ауру, в которой тело и дух плескались с наслаждением. В таком настрое, да ещё в таком шикарном уборе, любое дело спорилось! Правда, ещё раньше Карожка обнаружил, что живой воды не осталось ни капли – забыл про неё, не пополнил запасы. миСими забрал рюкзак с собой, нашёл извозчика и попросил вернуть багаж на хутор, но Карожка, хоть и витал в облаках из сахарной ваты, успел в корчме вытянуть свой терракотовый кувшин. По-хорошему, чтобы раздобыть воду, надо или к аптекарю, или плестись в храм какой. Ближайший – гудковый. Конечно, аптекарь значился первым в списке, но на месте Карожке сказано было, что сроду не продаётся такое в Трелюшках: обычно со всеми готовыми причендалами служки их посещают. Пришлось вспомнить Фамими – чисто по деловым причинам. Она как-то обронила, что в леску неподалёку есть прекрасный ручеек, святой исток. Ну Карожка и пошёл. К лесу он всегда относился с опаской. Без разрешения лешего лучше долго не бродить. И убереги небеса живую воду черпать – её сами лесные существа лелеяли, силами её одаряли, благословения утром и в ночь шептали, вот она и обернулась целебной, прозрачной, непорочной. Но идти надо: у служки-ветерка не всегда под рукой храмовая купель, где деется то же самое, только людьми и для людей. К тому же, раз про этот источник знают, значит, ходили сюда – и возвращались. Потому Карожка решил быстренько добежать, один пальчик буквально помочить и сразу назад, по дороге шепча семь сотен благодарностей и столько же извинений обитателям леса. Пару раз зацепившись кокошником и ряснами за ветки, молодой служка-ветерок не сдался, от убора такого ненатурального, по-настоящему человечьего не избавился и продолжал, срывая паутинки с симпатичной мордашки, каблуками резать тропки, его родом не хоженые, не для людей проложенные. Мало что он там бурчит под нос! Мы в ваши города не лезем, ханжескими извинениями не прикрываемся. Воды нашей живой приспичило? А будет тебе вода! Карожка только наклонился и не поспел дать кувшину глотнуть лесное диво – тонкий хрусталь, как сзади окатили сегодня почищенный кафтан. И кокошнику досталось, и затылку с шеей. В нос – смрад, на тело – ненормальный жар. Карожка как-то сразу понял, что атаковали мёртвой водой. Он сталкивался с ней только во время переродин, но больше – в учебных трактатах и сказках. В храмах воду никогда до абсолютной мертвизны не доводили. Были давным-давно эксцессы, когда какой-нибудь ревнивый колороб или охваченный ненавистью служка тайком шептал над своими кувшинами проклятия, но это исключения, которые в мирных условиях единицы переживут. Он успел вскочить и развернуться – напротив стоял дедок патлатый, очи зелёные-презелёные, будто майская трава на солнце, суставы выпирают, а тельце прикрыто сорочкой из папоротника и, наверное, крапивы. Борода небольшая, до груди, в руке деревянный небольшой ушат. Что-то укололо под ошейником, потом – за ухом. И в лопатку. На подбородке Карожка нащупал длинное и холодное, и сам сперва охолодел, но потом бросило в жар, как миг назад от мёртвой воды, а сердце принялось скакать влево, вправо, кругами и восьмёрками. Пиявки! В ней пиявки!! Ноги подкосило, тело отказало голове, под языком замельтешили муравьишки. Постояв секунду на коленях, Карожка почти бухнулся спиной в ручеёк, но леший подхватил и об землю треснул – ещё чего, живую воду этой мразью портить! – Вот и лежи, разлежись. Начал человеком – закончишь удобрением, – протрещал леший и исчез. Карожка некоторое время пребывал в сознании, но не знал точно, бредит или нет. Ему казалось, что уже утонул в земле, будто в мягком поролоне, руки стали корнями дерева, а ноги – трухлявыми колодами, в которых жуки-червяки кормятся, копошатся, ползают, и от этого настырное щекотание разносится по всему телу. Лоб горел, мурашки во рту превратились в уголёчки, что неимоверно хотелось заглушить водой. Началось слюноотделение, глотать стало тяжело, дышать – тоже. Он так и знал, что умрёт без перерождения. Но вышло быстрее, чем рассчитывал. Дальше – опять либо неумерток, либо переродок провальный. Либо никто. Долгое, может бесконечное, время никто. А миСими будет жить и жить, уйдёт в Волявонское, и не факт, что они ещё когда-нибудь встретятся. Никогда больше не встретятся. Такая вот нелепость. В иней и в грозу остаюсь в лесу, у живой водички в глазках земляничка. Памятник – кумач. Вместо гроба – плач.***
миСими, может, и не против был нарушить план и начать раньше, но ему не подвезли лопату. Он заказывал у трелюшковского мастера специальную, такую дюжую, каких ещё не видели под этим солнцем. И готова будет, сказал тот умелец, вечером. Не торопился, а деньги, наперёд выданные, видно, растратил на новый инструмент, выпивку и летние шляпки для детей. Потому неумерток ходил туда-сюда, усмехаясь сам себе: не думал, что будет его замедлять лопата. Часов около пяти его навестили переродки. – Мы всё! – объявил рыжий бутуз, для верности энергично кивнув. Его пихнули с двух сторон девочки. – Мы же не так договаривались! – с обидой бросила правая, в голубом. – Упс, – парень вобрал голову в плечи, а остальные переглянулись, вытянулись и хором доложили: – Солнце на землю сошло! – Замечательная новость и работа на совесть, – ответствовал миСими. – Моя признательность вам больше за это солнце, честно говорю. И пана Верх-Вершанского благодарю в таком же размере. – Мы написали, завтра машина должна приехать, – сказала девчушка с голубой лентой, самая старшая и ответственная. – Посмотрим на реку – и домой! – добавил рыжий. Подружка старшей дала ему подзатыльник – ещё не простила сорванный торжественный доклад. Отчитавшись, они упорхали назад в изменённый волшебный город. миСими же решил сходить на вокзал – проверить расписание и в целом узнать, есть ли прямой маршрут до Лесоспевов, или нужна пересадка. В прошлый раз Карожка капризничал, когда они тащились с одного поезда на другой, но ведь тому не само путешествие было причиной. Теперь же он, может, проще перенесёт нелёгкий переезд. Жаль, конечно, что автор молитвы покинул мир. Местные могут не принять незнакомцев. Но попробовать стоит. И потом уже с чистым сердцем в Конечное Пристанище. Правда, правда... Ему будет больно. Ох, грех на свои плечи взвалил очередной, когда, спасаясь от одиночества, схватил себе человека, спутника. По одной дороге – для души подорожник. Для неумертка всё шастанье это – временная забава, а вот для Карожки – нет... До сих пор не расчищено? – Вечер добренький! – поздоровалась со своего огорода, не разгибая спины, женщина. В её имени, кажется, есть ре и ми, но, может, и нет. – Добрый. Скажите, уважаемая, будьте любезны, а тут не было Рожки? –... А? – Карожки. Зязёлковца. Моего... С кем я приехал. – А, не знаю, миленький, не видела. Он же вроде отчалил сегодня? миСими стал думать. – Можете ли просветить, уважаемая госпожа, где в селении достать живой воды? В аптеке имеется? – А? Живой воды? Да кто ж его знает. Нет, миленький, звиняй, не подскажу. Аптекарь находился рядом с вокзалом. Хотя в некотором смысле тут всё было рядом с вокзалом, кроме хутора Фамими и её заводика. миСими заглянул к фармацевту, но провёл там не дольше минуты. Ни дежурный по станции, ни билетёрша, ни уборщица в тот день не видели неумертка на своей территории. Они, правда, не знали, что он собирался глянуть расписание, поэтому разочарованным никто не остался. Среди древ, сакрально замерших в зелёной тиши, второй раз за день чужой дух. Ну что за паломничество наладили мерзкие живорожденцы! Ой, этот другой, этот неубиваемый. И знакомый. Ему мёртвая вода – как простуде кашель. Пусть ходит, может, чинить лихо не в его породе. Вот оно что. Он того человека искал. Тревога. Тревожно. Что-то он совсем перепугался. Может, не надо было того трогать... Ой, как зыркнул, хорониться, подальше скрыться! ...миСими влетел в лечебницу, стоявшую за центрместадмином. На двух её стенах теперь красовались вишенка и яблонька – последнюю раскрашивал тот, кто въехал в приёмную на неумертковых руках. – Сделаем кровопускание, – объявил лекарь. – Не подействует, – пробормотал миСими. – Вы же знаете. Лекарь замолчал, но иголку всё же опустил в раствор. Обычно трелюшковцы применяли пиявок, но у пациента и так этого добра в достатке. Лечебные сестрички ловко поснимали их с висков, шеи за ушами и в других местах. Процесс девушкам даже понравился: больной оказался слишком уж привлекательным, только чуть портит картину зеленоватая кожа и засохшая слюна на ней. – Какие прогнозы? – спросил миСими полчаса спустя. Лекарь вздохнул, закасал рукава белоснежной рубахи. – До утра доживёт. – До ут... До утра?! – У нас первый такой случай, – сказал человек, ощущая себя ничтожеством. – Мёртвой водой никогда не брызгались. Что же ему не сказал никто... Наш лесок свободный был, совсем недавно лишь леший завёлся. С месяц, может. Прости, миСими, родной, я пока сделал что мог. Я завтра отправлю гонца за помощью в Милопелу... «Если ещё надо будет», – добавил про себя. – Отправляй сейчас же. А я... И я попробую. По-своему. Ты... Эй, ты слышишь?! Отправляй! Веди подмогу!! От лекаря миСими побежал к кузнецу, чуть ли не из рук того вырвал лопату и помчался на размеченное место. Пока от медицины пользы ни на йоту, нужно завершить... И прочь из отвратного селения! Пусть эта лопата – нет, нет, нет, нет, дурная мысль, гнать, гнать её скорей, это инструмент только для молочной реки, копаю только русло, а не мо... не моги... для Карожки! миСими отбросил лопату и разорвал воздух рёвом израненного зверя. Примерно половина уже была сделана, августовское небо выкатило огромные удивлённые глаза, видя, как неумерток, ошалевший от ужаса и тоски, выдирает из тела земли куски. ... Ещё птицы не проснулись, а работа готова. Бидоны должны были подвезти примерно к восьми утра, чтобы все желающие могли поглазеть на чудо по дороге на службу. Фамими, которая не созерцала своего идола со вчерашнего утра, приехала к шести. – Что с тобой? Что это?! Возле выкопанного русла стояли четыре телеги, и ёмкостей в них было как селёдок в бочке. – Ты сам съездил? А коровы... Ещё ж рано. Ты сам подоил? И они дались? Охранник завёл опасно встревоженного неумертка в стойло, поверив в то, что ничего плохого с животными не случится. И послушно запряг коней: миСими управлять машинами не научился и поостерёгся рисковать. – Карожка в коме от мёртвой воды, а мне известен только один способ спасения, – сказал он Фамими. – Обожди, а фаянс? Ты что, просто в землю?.. Несколько часов от людей, вещей и окрестностей лишь слышались вопросы. И никакой помощи. У миСими не было времени на аплодисменты и фаянс. Долил финальный бидон. Молоко засияло на рассветном солнце, чуть игривое, ведь неожиданно ворвалось в природу, отвоевав не предназначенное для себя место. Раздались слова – миСими торопливо читал сакральные благословения. Между ритуальным окунанием младенца в мёртвую воду и живую проходят секунды, да и то, что используют при переродинах, абсолютно мёртвой водой не считается – проклятия слабенькие, чтобы не навредить дитя. Как прививка. Но этот подхватил беспощадный вирус, ещё и с пиявками, которые неизвестно сколько экстрактовались в сильном яде. И не было мгновенной контратаки живой водой. Чтобы не думать об итогах, понадобилось сильно сжать пальцы, живот, всё тело. В какой-то момент миСими перестал его чувствовать, глянул на плечо – показалось, оно мигает, исчезая на мгновение и вновь появляясь. Таким ужасом неумерток был одарен впервые. Как ранее Карожка сразу сообразил, что его опрыскали мёртвой водой, так и миСими без чётких рассуждений понял: он на грани развоплощения. Сколько месяцев он потратил зря в столпе, чтобы этого добиться, но сейчас нет, нет, нет, только не сейчас! Фамими ойкнула – заметила. Застыла, наполовину протянув к нему руки. Льняной костюм зависал некоторое время в воздухе, но снова находил и успокоенно обнимал силуэт хозяина. Однако недолго – и так несколько раз. Поток безупречно заученных слов помогал удерживать сознание, и теперь миСими боялся конца благословения, которое, может, станет последним его деянием в этом мире. Прочитав «Да будет так!», он широко раскрыл глаза, запихал внутрь себя мысль, что дело наполовину готово – уже хорошо. Не чувствуя ног, тем не менее рискнул пойти – и правда двигался. Тогда воздел руки – возделись. Контроль принадлежит ему. Сперва шагал осторожно, боясь разойтись по швам. Фамими покликала тихонько, без особых надежд, пошла рядом, заглядывая в глаза. Но когда руки-ноги вернулись на место, миСими мгновенно рванул вперёд. Не угнаться за ним. Никогда не достичь без его разрешения. Через несколько минут вернулся с Карожкой. Часть молока выпила земля, удивляясь незнакомому вкусу. Река была по колено неумертку. Он осторожно опустил тело, не выпуская из рук. Один нос остался торчать, пока остальное насыщалось живым молоком. Одежда, обувь, кокошник, все украшения и ошейник остались в лечебнице. То, что не сняли при врачебном осмотре, стянул миСими. Он завернул больного в льняную простынь – нашлась только белая! но это ничего не значит!! – и так и донёс, а перед тем как войти в собственноручно созданную живую весёлую молочную реку, сбросил и лён. Фамими оставалась на берегу. Сидела, обхватив колени, и с болью, завистью, ревностью следила за каждым лёгким движением, каждым изменением лика. В половину восьмого стали собираться первые зрители, и только на месте они увидели, что в программе произошли неожиданные изменения. Фамими дала краткие разъяснения – дальше они передавались из уст в уста. Около девяти основная часть разошлась, лишь парочку свободных от утренней работы было не оттащить. – Хватит! Пошли вон! Что вы рты поразевали! Вон, я сказала!! Не выдержав, Фамими тут же спохватилась: звучный взрыв агрессии мог испортить настрой реки. Примерно в одиннадцать женщина сдалась. Хотелось в уборную и мучила, как говорится, милопевская болезнь – жажда. Поскольку миСими ни на миг не сводил глаз с человеческого тела под молоком, говорить слова на прощание не возникло необходимости. В конце концов только двое остались. Неумерток чувствовал, что жизнь не покидает переродка. Но и во всю мощь не разливается внутри ладной молодой оболочки.***
Позже всё же сделали, как планировалась изначально: и фаянсом залили, и отверстие оставили, и раз в день молоко меняли. Оно, конечно, уже не было живым, но кристально чистой энергия оставалась в этих местах ещё долго. Не давала покоя проблема дождя, града и снега. Хотели установить стеклянный навес, однако с ним река точно утратила бы натуральный вид. Потому несколько десятилетий старались просто прибежать по молоко раньше, чем грянут осадки, так что в пасмурные дни утром выстраивались очереди. Да всё равно гордились своей Мисимовкой. История её создания стала достоянием нации, а туристов – хоть отбавляй. Потом, как привыкли, навес всё-таки сделали. И крепили к нему фотографии того, как было по первости. Трелюшки превратились в сказочное королевство, где ослепительно сверкает солнце среди цветущих деревцов, а ночью особенно слышен сладкий весенний аромат. Неумерток, явившийся сюда благодаря повидловой госпоже, не наврал, не подвёл трелюшковцев. Как, в принципе, и они его.