Глава не глава, правда не правда, да слухи ходят*
Карожка лежал на кушетке, прогибавшейся только под его весом, хотя приютился тут ещё один. Кровопускание делали регулярно, раз в сутки. Кроме того, живой водой протирали – часть создал миСими, часть привезли из Милопелы. Два эксперта в деле здоровья, появившиеся оттуда же, лишь похвалили неумертка и лекаря. Мол, молодцы, среагировали на высшую отметку – не придраться. А воспрянет пациент или нет – воля судьбы. миСими грустно было признать, что медики его родного края недостаточно опытны в некоторых вещах. Думал отправить письмо в наукоград или сразу Волявону. Если не найдёт решение, выходов будет два: оставить Карожку в таком состоянии до самой смерти либо собственными руками означенную организовать, чтобы поскорее вернулся сюда в сильном теле. миСими знал, что второе дастся тяжелей всего, что он пережил в этом существовании. Но письма и подмогу ждать не дождаться, а неумертку казалось, он сможет самостоятельно проблему решить – идейка имелась. Потерпел день – Карожка не пришёл в себя. Другой – лицо зеленоватое, глаза не открыты. Третий – пришли послания: одно неумертку, одно – от родителей Карожки. Седьмого августа миСими пошёл в лесок. – Выходи! Леший не показывался. Неумерток несколькими ударами топора уничожил ёлочку. Инструмент предусмотрительно взял с собой: подозревал, что создание так просто не высунется. Молчание. – Я не хочу вредить живому, но вынужден, потому что мне нужен ответ. Срубил ещё две. Молчание. миСими достал спички, чиркнул о коробок и бросил на тела деревьев. – Стой! Обожди! Неумерток успел потушить огонь рукавом неизменного наряда. Чуть опалил тот. Дедок в сорочке из растений следил настороженно, страх и неприязнь транслировал. миСими узнал его главным образом по бороде – ещё при первом столкновении бросилось в глаза, что она короткая и не седая. – Не ожидал встретить тебя, тем более как врага. – То же самое ощущаю. – Ты забрался так далёко от цудглебовского приюта? – Я не желал оставаться поблизости и вспоминать цепи, немощь, унижение, холод, отвращение к самому себе. А лес мой занял другой. – Ты стал жестоким властителем. Я понимаю почему. – Живорожденцы двуногие недопустимы в моём месте. – Смерть – неприемлемая кара. – Это мне решать. Это мои владения. – Как вылечить того, кого ты окропил? Дедок, как и миСими, не моргал. Глаза в лесной полутьме хмурого дня горели ненатурально, словно фонари искусственные, человеком сделанные. Взвился бы яростно, услышав такое сравнение. – Неумерток, ты хватаешься за пустоту. Если сам очуняет, веселись. Устанешь ждать – убей. миСими схватил того за грудкі и подвесил, как авоську с овощами. Удивительно, но растительная одёжка выдержала. – Тогда жизнь за жизнь! Леший хрипел, но трезвости ума не лишился: – Не бери грех на душу. Уничтожить меня не имеет смысла. Проклятие мёртвой воды не развеется. – Я знаю. Я хочу, чтобы ты сказал, как спасти. Некогда я вызволил тебя. Будь благодарен. – Никак, неумерток. Никак! Нет средств! Это несчастный случай!! миСими треснул того об землю и на этом простился с ним навсегда. Выходя из леса, выпустил из пальцев огненную спичку. И снова сел подле Карожки. Вернёшься? Вернёшься ли ты?***
Постепенно миСими всё сильнее накручивал себя и затягивал бытие вокруг одной катастрофы. В определённый момент он на полном серьёзе решил, что Карожка – единственное светило, утратить которое – значит потушить искорку смысла и счастья. Когда неумерток вылез из столпа, как жаждал он приключений, шуток, разговоров обо всём, как хотел поддерживать и помогать, получая тоже поддержку и подмогу, без расчёта, без тяжких обязательств! Он думал, обретёт своих среди эфирных существ в их искусственном пространстве, но даже не дошёл туда, ибо неожиданно повстречал человека, милого душе. На краю подсолнечного поля молодой, привлекательный, живой глядел легко-поражённо – позже миСими часто ловил на себе такой взгляд, но первый – незабываемый. А сам он, сам разве не ощутил тогда неконтролируемую тягу раньше, чем заговорил с Карожкой, чем принялся анализировать? В ностальгичном тумане каждый штришок того вечера виделся особенным, идеальным, лучше не придумаешь! Он заново пережил встречу, но чувств прибавилось в несколько раз. Какой обаятельный, весёлый, лёгкий, свой, мой, мой Карожка, мой человек, переродок, чуть отдалённый от всех, как и я, мы же одним миром мазаны, я же тебя в молоке обмыл, сам явившись из молока... Дошло до того, что миСими постановил: он в Конечное Пристанище не пошёл, потому как хотел увидеть снова карие очи, мягкие волосы, тонкую белую шею со знаком злодейства. «А правдивы ли мои чувства?» – вдруг протрезвев, подумал. Но воспоминания вернулись, и снова затонул в них, уже не сопротивляясь. Знакомы примерно месяц, однако не врал в корчме: Карожка самый важный. Он правда был игрушкой от одиночества, но кто же знал, что игрушка эта так подойдёт, словно частичка, которую миСими подсознательно искал, которой недоставало на протяжении всего существования. Кое-кто капризный не расстался с подростковым желанием быть особенным и потому всячески выставлял на всеобщее обозрение своё раздутое чувство вины. Кое-кто одинокий и вместе с тем склонный мгновенно обзаводиться аффекцией – но не бросать её, даже когда та рушит людские жизни и учреждения. Кто-то стремящийся уйти, лишь ощутив себя обузой для другого. Какой же идиот этот неумерток! Почему как люди? Почему осознал ясно только на грани утраты? Где твой разум, миСими? Где твой эмоциональный интеллект? Внутренний метроном напомнил: время протереть спящего живой водой. В палате на одного были кушетка и стол – теперь на нём огромная бадья. миСими стоя мочил губку и осторожно переносил на тело сакральную жидкость. Выжимал до конца – капли буйно окропляли чело, нос, уста, ланиты, кадык, текли ниже, на неплохо натренированное тело. Мягкий палец погладил точку меж бровей и проскользнул к верхней губе. Хотя осязания не имел, показалось, весь эфир завибрировал от ощущения, что под пальцем – свой человек. Дивное состояние сохранялось и тогда, когда миСими проводил губкой. Набухшие капли расслаблялись, и медленно текли по телу влажные узкие дорожки, заполняя его линии, заглядывая во впадинки.***
Никто не приходил проведать, но миСими этим и не заботился. В первый день толпа, конечно, собралась – и трелюшковцы, и маленькие переродки. Да персонал лечебницы их прогнал, и больше не возвращались. Наверное, вид неумертка в глубоком горе оттолкнул или предупредил: лучше не суйтесь. миСими боялся, что развоплотится, и порой пытался управлять психическим состоянием. Но так и не сумел заставить себя выйти из палаты. Терпеливо сидел и глядел, протирал и глядел, ждал, пока кончится кровопускание, или смена пелёнок, или введение еды, и глядел. Временами говорил с ним – наподобие «вот вернёшься, и купим тебе новый кафтан и украшения к нему», «я угощу тебя всем-всем, что любишь, отъешься – мама не горюй, из корчмы колобком покатишься». А однажды полдня проводил чересчур глубокий анализ Карожковых потуг творчества, вознося контекстуально искренние похвалы. Десятого августа всё закончилось. Больной открыл глаза. миСими словно и не заметил: всё так же, как раньше, смотрел. После заминки отнял правую руку от лица Карожки, которое именно в тот момент решил нежно погладить. Человек и сам не скумекал, что возвратился. Оба молчали. Карожка поморгал, чуть приподнялся и огляделся. – Похоже на житьё как будто. миСими хлопнулся об пол, потеряв сознание. Так они узнали, что и у неумертков душевная сила – не порция без конца. – Кто-нибудь! – закричал Карожка. Прибежала лечебная сестричка и завизжала. – Дайте спирт!.. А нет, ему не поможет, – пациент вскочил с кушетки. – Давайте сюда – И у самого ноги подкосились. Сестричка покликала лекаря, вдвоём вернули Карожку на место, а миСими посадили, прислонив к стене. Он оказался лёгкий. Даже не так – его можно шевелить, но физических сил прикладывать для этого почти не нужно. Через час Карожка поднялся снова, уже более окрепший. Перво-наперво потребовал умыться и одеяние. – А где ошейник? – завопил, расчесавшись. Дежурная убежала, мигом вернулась и всунула в руки пациента то, что просил. Они всё положили в сестринский шкаф, девушке просто рук не хватило, чтобы сразу притащить нательник, кафтан, ботики и все украшения. – А кокошник? Валялся на верхней полке – забыла. Пришлось опять в рейд. Полностью экипировавшись в свой обычный образ яркого петуха, Карожка широко улыбнулся миСими, который пришёл в себя довольно быстро и тихонько сидел, пока человек марафетился. Никто не знал, как скоро его можно выписывать. Хотя Карожка сразу собрался на выход, лекарь посоветовал день-два понаблюдаться. – Ну и хорошо! Я к вам буду заходить по вечерам, и наблюдайте сколько хотите. Но по светлой улице маршировал не так бодро, как рассчитывал. миСими слегка поддерживал, приобнимал за плечи. Не сделав и тридцати шагов, они уселись на лавочке Цветущей площади. Здесь уже ласкали слух птичьи трели, доносившиеся из трансляторов, и им подпевали некоторые живые пернатые. Получалось вдвое заливистей, чем было запланировано. Карожка перевёл дух и подцепил пальцем пояс миСими. Впервые видел его надетым тёмной стороной наружу. – Хочешь, снимем комнаты? Ты ведь не желаешь возвращаться к Фамими? И так ближе к лечебнице. Человек в который раз усмехнулся этой прямолинейности и повёл носом. – М-м, что за манящий аромат!.. Жаль, ты не слышишь. А хотя не, не жаль, – чуть вобрал голову в плечи, представив, какое амбре было в его палате. – Кто мне пелёнки менял? – Персонал. Выдохнул. – А это... как меня из леса вытащили? – А ты есть не хочешь? Карожка подзадумался, и через пару минут они уже сидели во «Вкусностях на площади». Многие, в том числе корчмарь и его служки, подходили поздравлять с выздоровлением бывшего больного – да и второго заодно. миСими предоставил хронику до момента, как сгорела половина леса и остальное помогли спасти люди. Леший, конечно, о том не просил. – Грустная история, – сказал Карожка, почти за один подход проглотив помидоровый суп из глиняного горшочка. – Но досадно, что я не видел, как ты меня купал. Тут он слегка порозовел и бросил взгляд исподлобья. миСими светился тихим счастьем – легко рядом с таким творением про совесть забыть.***
Три дня провели они в номерах гостиницы «Трелюшки» (успели посоветовать поменять название на что пооригинальнее). Карожка покорно показывался лекарю и по приказу миСими протирался живой водой, а также пил её в небольших дозах – три чайные ложки натощак. Буря в эфирном теле стихла, но временами миСими, по собственным ощущениям, не отрывал от человека взгляд чуть дольше, чем позволялось этикетом и социальной интуицией. Карожка же открыто улыбался в ответ. Будто это пожирание очами – обычный нормальный акт. Прочитав письмо от родителей, послушный сын положил в конверт сколько-то рубликов (сами там обменяют) и сообщение про то, как всё расчудесно. У миСими же имелось дело зайти на хутор за рюкзаком. Гость явился, когда Фамими была на заводике, – так сообщила уборщица. Хотел оставить записочку, но, пересилив себя, направился в повидловое королевство. Внутрь двухэтажного кирпичного строения не заходил, попросил охранника позвать заведующую. Архитектура напомнила переродский приют. миСими шагал туда-сюда у ворот, стараясь всё внимание отдать здешней рощице. Фамими в последнюю встречу вышла в ореховом сарафане и мягких туфельках без каблуков. Под волосами подвязала хлопковый налобник с милопевскими узорами, похожими на те, что на его поясе. миСими вдруг разглядел, что она двигается легко, словно гибкая лоза. – Я хочу проститься. – Догадалась. Очи у неё оказались огромные, будто нарисованные. Хотя в некотором смысле так и было – тянулись небольшие стрелочки, и она могла бы поглядывать хитренько, как лисичка, но выражением лица и дрожью в глазах походила больше на оленёнка. – Обижена ли ты на меня по какой-либо причине? – Да. Она явно подстраивалась под его лаконичную речь. – Я говорю тебе «прощай» как доброму другу. И порадовался бы, если бы с твоей стороны было то же. – Прости. Ты моя, – она вздохнула, – тяжко выносимая любовь. Я обижена на тебя за то, что не выбрал меня. Но что же... Благодарю за молитву, милый мой идол, благодарю за ночь ласки. Я теперь знаю, какая эра самая счастливая в моей жизни. Не сдержалась всё же – смахнула слезу. – Я бы не мог выбрать тебя, ибо не разделял твоих чувств. Я отлично знаю, что так обманывать ни в коем случае нельзя. И говорю как есть. Фамими не то стала обмахиваться правой рукой от духоты, не то показывала так, чтоб прервал словопоток. – Не переживай, я переживу. Счастья вам. миСими не хотел обнимать либо ещё как-либо касаться её, поэтому просто посмотрел в глаза, кивнул виновато, и они разошлись. В номере миСими печалился, а Карожка, глядя на его, печалился ещё сильнее. Пока неумерток ходил прощаться, человек сбегал посмотреть на реку с уже фаянсовым руслом. Неподалёку ворковал лес, потому надолго задержаться и как следует посозерцать молочное чудо Карожка не сумел. Он уже знал, что пятнадцатого числа миСими будет в Цудглебовском на Собрании, организованном панами Цудглебовским и Веснянским, по вопросу вмешательства неумертков в быт людей. Приглашение, как и письмо от родителей, пришло, пока Карожка валялся трупиком. Однако миСими упомянул в беседе Собрание только тогда, когда его человек растрещался про скорое знакомство с новым селеньицем и новую миссию. – Я в Лесоспевы не могу поехать, – молвил тогда неумерток. – Прошу тебя, друг мой, попробуй исполнить вторую молитву. А если не выйдет, не тащи много вины на себе. – Ну ладно, слетаешь в этот цирк и быстренько назад, – ответил Карожка, сам не поверив. – Я думаю, мне не позволят вернуться в людское окружение. – Пх, кто может!.. – Никто. Потому они и кличут меня – потолковать на совесть. Я без препятствий нёс беду, как стяг, сломленные судьбы – неумертка знак. И если они попросят более не являться в мире людей, я приму покарание. После того разговора в Карожковой голове звенело и гудело. Он не мог запретить или грохнуться на пол, окольцевать руками эфирную ногу и канючить: «Не уходи-и-и-и!» Но сделал примерно то же самое.***
Четырнадцатого вечером миСими помылся, расчесал Карожковым гребешком волосы, всегда свободно лежавшие на спине и, говоря откровенно, тщательного ухода не требовавшие, и пошёл к портье отдавать утюг на угольках, который позаимствовал, дабы привести в порядок постиранный костюм. От Милопелы в Цудглебово через Трелюшки шёл прямой поезд, что в полночь забирал миСими. Карожка уезжал утром в противоположную сторону, тоже без пересадок. – Я в любом случае приеду с тобой проститься, – пообещал неумерток. Поэтому они отложили бурные постановки на эру после Собрания. Карожка уже пару часов где-то шастал, даже не предупредив, и миСими хотел тоже перед отправлением пройтись – посмотреть, что же он всё-таки тут учинил. На столе заметил кусок бумажки с накорябанным: «МОЛИТВА». На обратной стороне, собственно, она и была. «Говорят, ты исполняешь горячие желания, даже если они в прозе. Любимый! Отдай мне себя. Стань моим единомышленником и единоделателем на всю данную жизнь. Твой провальный».***
Ясно, чего это он сбежал. миСими решил не выходить, чтобы дождаться. Но тот не вернулся и в половину одиннадцатого. Неумерток подозревал, что беседа серьёзно затянется – значит, не в этот раз. После Собрания уже. Всё-таки прошёлся по Трелюшкам – и почти каждый встречный желал лёгкого путешествия, великих достижений и почаще заглядывать в это всеми, кроме эфирного чуда миСими, забытое местечко. – А песня будет? – спросили подростки, обжимавшиеся и игравшие на домре на Торговой. И он сказал: «Будет». Про совершённые здесь подвиги не думалось, прощальное шило в груди не кололо. Очи никак не могли рассмотреть город, ибо перевернулись и вместо внешнего видели внутреннее. Быстрее воробьишки скачет весточка о выступлении. Без десяти двенадцать на платформе собралась целая толпа. Людей при неумерткоисчезновении оказалось гораздо больше, чем при неумерткоявлении. – Прошу прощения. Последнее время мой автор, мой человек нового не дарил мне. Я спою из того, что имею. Это единственная причина, по которой содержание столь нарциссичное. У него под кожей ползали гадины, а он смеялся инородному тельцу... миСими, конечно, заметил среди слушателей Карожку. Тот глядел виновато, с волнением, восхищением, нежностью, стыдом, и задрожали воздух, голос, эфир, совесть. Если описать их состояние блюдом, выйдет рагу, где ингредиенты разные, но на диво аппетитно сочетаются. Люди поразевали рты, некоторые почему-то прослезились – странно, грустного же ничего. Не жалели ладоней и растягивали время, так что в итоге и артисту, и аудитории стало чуть неловко: когда это закончится? Тем не менее расходились насыщенными прощанием. Молочной молнийкой неумерток скользнул к Карожке и схватил за багровый рукав, чтоб не утёк. Гамма чувств на мордочке того размылась, выразительным остался лишь вопрос. А миСими не подготовился – как и в тот раз, на детской площадке. Он застыл и безмолвно глядел в карие очи, пока Карожка не влепился носом в эфирную ключицу. Тогда миСими сжал его голову и плечи, неумертской щекой потёрся о человечью. Обнявшись, они обратились в камень, о который разбивался людской поток – и растекался, а капельки его не представляли, куда глаза девать. Карожка гладил миСими по лопаткам, успокаивая и будто одновременно проверяя: это он или нет? А вот и поезд тут как тут – ту-ту, миСими, время за грехи отвечать! – Что бы ни говорили тебе они, – скороговоркой прошептал Карожка, приподняв голову, дабы видеть в основном миСимов подбородок, – ты храни внутри Трелюшки, одними ими ты всё искупил. А если ж захочешь повиниться, я с тобой, я в этом эксперт... миСими поцеловал его в висок и молвил тихо: – До встречи, любимый. * В данной главе описаны последние дни пребывания неумертка в Трелюшках. Авторитетного подтверждения некоторым словам и действиям не имеется, однако без включения домыслов, широко гуляющих в массах, анталогия была бы неполной.