***
После таких странноватых переговоров порозовевший переродок провальный взял одноместный номер в гостинице, не имевшей вывески, и посетил цирюльника, место которого так и называлось – «Дом цирюльника». В этот час клиентов у хозяина не было, он на них и не рассчитывал, потому с ленцой согласился подкоротить мягкие локоны. Карожка одним махом и побриться тут решил. Как вышел из комы, соскребал волосню с лица довольно агрессивно. Бороду и усы на дух не переносил, а пока валялся без сознания, отросла длинная, по его меркам, щетина и началось раздражение кожи. Если до смертельного свидания с лешим мог пропустить денёк, теперь ежедневно поддерживал обряд бритья. Карожка не знал, когда приедет миСими, и в глубине нервного существа своего подозревал, что тот может не явиться, даже несмотря на обещание, – мало ли что там стрясётся! Но этот страх спрятался в тёмных уголках, Карожка замкнул его надёжно и думал старательно про то, как он стиснет миСими в объятиях, облизнёт кадык, вгрызётся в вязкую шею – и всё, бывай, невинное эфирное создание, здрав будь, испорченный любовник человека! Конечно, Карожка чётко понимал, что он весь из себя решительный искуситель в одних мечтах, но ладно уж – пусть хоть так! Сидя в кресле брадобрея, ощутил неконтролируемую дрожь из-за стрекотания ножниц над ухом и цеппелиньчиков вдалеке – тут периодически патрулировали небольшие участки Пущи с воздуха. Смотрели, чтобы на границе с людским миром это огромное кладбище не образовывало опухоль душной энергии. Карожковой дурацкой грёзой, кроме секса с миСими, было прокатиться на такой пташке в качестве служки и провести словомойку, не касаясь ногами земли. Да подобной чести удостаивались обычно прихрамовые служители с большим стажем, находящиеся лишь в шаге от должности колороба. Так что, видно, некоторые мечты лучше не воспринимать всерьёз, даже когда они прикидываются реальными целями. Равномерный гул этих цеппелинчиков противно щекотал нутро и позвоночник. Карожка опасался, что в любой момент дёрнется, подскочит и насадит глаз на металлический клюв в руках цирюльника. К счастью, тот задавал вопросы, Карожка рассказывал, кто он и что, как познакомился с неумертком и как подсоблял в Трелюшках, а потому чуток отвлёкся от страхов. Много чего уже произошло, а ведь и полдня не минуло! Карожка не ел со вчерашнего вечера. Правильнее сказать: когда он последний раз жевал, кое-кому ещё не была подсунута по-детски смешная записочка, мелодичный голос ещё не проговорил прямо в ухо «любимый», всё вибрировало меж небом и землёй, сердцем и реальностью. Как же сейчас легко! Тяжко, но легко. В принципе, если миСими не придёт, одно то слово может греть столько, сколько понадобится, чтоб отыскать того упёртого барана с раздутым чувством вины. Рванёт в Древо – что же, проскользнём за ним, постучимся в ворота к Волявону, и хоть он скривится, а может, прибьёт со злости... Всё равно пойду. Да и не боюсь я Волявона, хоть ты что хошь делай, не могу – и всё тут! – Господин переродок Карожка. Он на миг застыл, ибо имел не самый эстетичный для коммуницирования вид: обсасывал сливовую косточку в пригостиничной корчме. На блюдечке валялись штук шесть уже блестящих от слюны, а рядом тарелка с виноградным узором была вся завозюкана сметаной – единственным свидетельством того, что недавно тут заманивали круглыми бочками вареники с вишней. – Прошу прощения, что прерываю вашу трапезу. Вас кликал господин ЛяляЛяь, панское око. Как закончите, приходите в его терем. Помощница склонила голову, чуть улыбнулась и сразу поднялась, дабы не мешать. Карожка подивился такой предусмотрительности (ему по правде было бы неловко дохомячивать в присутствии совсем чужого человека) и вместе с тем холодности. Одно слово – лесоспевцы. – Я, значит, всё никак не выкину из головы твой танец, – сказал ему в тереме Ля. Помещение тут было некое ретро. Снаружи море разных декоративных элементов: на двух колоннах, на балкончикке над ними, наличниках, перилах – Карожка представил разодетую невесту, для коей навек загадкой осталось сочетание «чувство меры». Внутри оказалось поспокойнее. Пахло старыми страницами, украшений, кроме нескольких лесных пейзажей на стенах, не наблюдалось. Правда, не нашлось и стола. Панское око сидел просто на подушке, просунув ноги под широкую лаву, на которой и писал. Когда Карожка вошёл, Ля потянулся, распрямляя спину. – Мы тут недавно вещи покойника перебирали, – протянул он, поднялся и подошёл к платяному шкафу слева от входа. – Чего ж он только не нанизал! Глянь. В руках панского ока очутился какой-то театральный костюм. Он целиком состоял из бусинок – от шеи до ступней. Рукава узкие, длиной по ладони. Кажется, что-то болтается сзади вверху. Цвета приятные, над такими совсем недавно вздыхал зязёлковский гость: от голубых до розоватых и коралловых. – Прими от нас в знак благодарности! – с широкой улыбкой провозгласил Ля. Он чуть потряс этим произведением, будто приманивая животное. – Ничего, не теряйся! От всего сердца! Давай без церемоний. Карожка, буркнув «признателен», осторожно взялся за костюм, не представляя, как его сложить и куда вообще деть. – Кухня по коридору и направо. В глазах прибывшего мелькнуло горькое отчаяние. Он бросил попытки что-нибудь осознать и ни о чём не спросил. Ля объяснил сам, кивая почти на каждом слове. – Смени одёжу, там сейчас никого. А я соберу людей. Испуганный взгляд резанул его по лицу. – Опробуем, как оно будет. Вдруг двигаться мешает? – А можно... Не сейчас? На самом деле Карожка надеялся, что как-нибудь сумеет никогда не красоваться перед толпой в бисерном наряде. Тут покормим завтраками, тут время потянем – и благодарю за гостеприимство, до новых встреч! – Ну как же ж? Железо куй, пока горячо! Не смущайся, ты хороший хлопец, потехи от тебя будет сноп, стыда – ни соломинки!***
Когда Карожка вышел из терема, люди только собирались: болботали меж собой в группках, ожидая начала представления. Постепенно на него стали обращать внимание, и пульс говора порой прерывался. Только курочки рябы, расхаживавшие тут и там, равнодушно клевали, что сыщется. Было около полудня, но из-за туч эта часть дня ничем не выделялась среди остального светлого времени суток. Карожка топтался на крыльце, однако без неловкости – снял её, видно, вместе с нательником. Он сперва хотел оставить исподнее на себе, но не сумел влезть в костюм, рассердился на жир и разъярённо всё посбрасывал. Синие ботики пришлись ни к селу ни к городу, так что остался без обуви. В бисер всё-таки втиснулся. Бусины плотно примыкали одна к другой, так что голое тело скрылось хорошо. Сзади болтался, как оказалось, капюшон. Карожка вообразил, что он рыцарь в кольчуге, и настрой чуть взмыл. Но в целом охватила апатия: весь день его сегодня вертели, как любимую куколку, чего-то от него требовали, охали и ахали, поесть спокойно не дали. Ну и ладно! В поезде почти не спал, переволновался, крутя всеми частями тела перед толпой, – ой, нет сил сражаться, пускай делают что хотят! Перетерпим и спать пойдём. А там вдруг миСими приедет. В конце концов, это всё как будто ради него? Карожка невольно разулыбался, чувствуя тёплое щекотание в сердце. Похлопали по плечу – аж дёрнулся. Это панское око вышел и теперь разглядывал переодетого, а народ стих. – Осень хорошо. Ля уставился в симпатичный лик с каким-то многозначительным выражением. Карожка подумал: а вдруг он догадался – что переродок не во всеобщем строе по любовной части? Но негатива во взгляде не было – просто любопытство. Хотя, может, так глазеть – стандартная традиция лесоспевцев. Кто их разберёт! Не отводя очей, Ля вдруг кивнул, подбадривая, и усмехнулся. – Ну, что станцуешь? Карожка вздохнул. Так и думал. Как раз тут солнышко выглянуло из-за туч, словно включилось театральное освещение. Заискрился человек, превратился в иномирного посланца. Он заметил, что под крыльцом собрался целый оркестрик: домра, дудка, скрипочка и бубен. Карожка опустил голову, собираясь с духом. С таким музыкальным составом надо что-то такое и-и-и-э-эх! – «Дерзай на базаре». Грянули – как заранее знали, что ответит. Пожалуй, в то время танец самый огненный, разнообразный и непредсказуемый. Чтобы заставить людей не отрывать глаз от себя, надо быть мастером-оборотнем, то стремительным, то драматично замедленным, то привлекательно разгульным. На базаре можно переживать разное: трястись, боясь за свои сокровища или что не хватит денег; воодушевиться от выгодной сделки или самоуверенно почувствовать себя молодым, красивым, сильным и самым богатым! Эмоций – поле непаханое. Притоптывая, подскакивая, вертелся и дрожал человек, сам будто пылающий огонёк. Перед глазами всё безнадёжно расплылось, Карожке казалось, он трясётся на плохой телеге и кланяется каждому кусту. Ему в таком состоянии среди резких ритмичных аккордов вдруг почудился рык мотора. И хотя знал, что это неправда, сердце пало, но самому, в соответствии с танцем, пришлось воспрять в воздух. Бусины жестковато вбивались в тело, когда наклонялся или, например, сгибал локоть. Но терпимо. К тому же они позвякивали, и легко представлялось, что ты не рыцарь уже, а юная уличная артисточка. Под конец движения замедлялись, но это – затишье пред бурей. Перейдя на темп поспокойнее, Карожка увидел перед всеми миСими. Тот слегка подался вперёд, стараясь не пропустить ни секунды, но одновременно словно не понимал, куда попал. Финалом танцор подскочил и, не думая, разогнался, пролетел все три ступеньки и врезался в самого важного зрителя, сцепив вокруг него руки, – ты взят под стражу! Бескостный миСими не упал, а с невероятной реакцией отступил на шаг и верхней частью туловища сильно отклонился назад, как акробат. Народ вновь разахался. Карожка ж, уткнувшись в несуществующую ключицу, ни о чём не хотел заботиться. Бусины на спине врезались в плоть сильней – это руки, одновременно тёплые и свежие, легли на лопатки.***
миСими и Верх-Вершанский приехали на особом сапфировом авто последнего. Оно было небольшим, юрким и головокружительно быстрым. Сделано, естественно, в наукограде, естественно, в единственном экземпляре (только у СольДоСоль была нужда кататься: старший пан погиб из-за несчастного случая во время верховой езды, но частный колороб сумел за 49 дней, когда ещё можно вернуть душу, отыскать беременную селянку на седьмом месяце, за деньги уговорить её разорвать договор с людьми, заказавшими дитя, и с помощью лучших лекарей достать младенца из материнского лона; было это четыре года назад, так что маленький старый пан пока не мог управлять; а его жена, ещё здоровая женщина, не любила технику в принципе). Звалась машина «Стрекоза». СольДоСоль, не раздумывая, прыгнул в неё прямо с панского ложа, после того как принял заполуночный звонок. Приют переродков провальных докладывал: только что с трелюшковского вокзала звонил Карожка – тот самый приятель миСими, с которым вы хотели познакомиться. Просил передать вашему благородию: проводится тут одно неприятное Собрание... И не мог бы уважаемый господин СольДоСоль подстраховать одного чересчур совестливого индивида? Захлёбываясь, за рулём рассказывал это всё Верх-Вершанский ошалевшему от стремительной езды неумертку. С шутками да прибаутками примерно за пять часов они покорили невероятное расстояние – поездом пришлось бы часов семь, а то и больше, волочиться. СольДоСоль в городе сбросил скорость (благодарность всему светлому, сущему на земле и небесах). Обычно по прибытии в собственное селение он сперва слушал отчёт своего вока, потому, не дрогнув, проскочил панскую резиденцию и притормозил у терема Ля – аккурат в разгар триумфа Карожки. Едва смолк мотор, миСими ласочкой промелькнул среди зрителей, чтобы стать напротив выступающего. И что за это получил? Пришлось самому импровизированным элементом номера стать! – У тебя бесспорный талант и шедевральное тело, – сказал миСими, пока тут и там хлопали в ладоши. Карожка весь раскраснелся. С шумом выдохнув, вдруг рассмеялся: – Почему мы всегда на людях?.. миСими осторожно прижал пальцы к его лбу, после – к своей блестящей щеке и открытой шее, будто хотел вытереть пот и одновременно им набраться. Не оборачиваясь, Карожка ринулся сквозь зрителей, таща миСими уже не за запястье, но ещё не целиком за ладошку. – А где твоя одёжа? – Неважно, есть другая. Карожке показалось, что, если он снова переступит порог терема, попадёт в очередной шквал нелогичных бесед, неожиданных подношений и неловких просьб. Сейчас – ни в коем случае.***
Только середина дня, для других же, кому чуть свет подниматься нет нужды, позднее утро, – а Карожка уже в постельке. Переодевшись в простой чёрный нательник, вытянулся, закинув руки за голову, и разглядывал по-декадентски жёлтые обои. миСими примостился за столом, и человек всем существом своим ощущал невыносимо натянутую меж ними дистанцию. Но нашёл силы и слушать внимательно, и вопросы заинтересованно подкидывать. – Ух ты! Так ты видел возлюбленную Багарны? – Да. – Правда, что её прекраснее нет женщины на свете? – Не знаю. Я всех не встречал. – Хах. В чём она была? – Шёлковая шаль глубокого синего цвета, белое приталенное платье с маленьким вырезом под ключицами, по краю его – оранжевые огненные петушки, которых в Зязёлковщине чуть не на каждом столбе малюют. Также, по-моему, мягкие синие туфли на низкой подошве. И на лбу украшение, название коего мне неизвестно. Тебе бы понравилось. Обнимает всю голову, а посреди синий камень в форме капельки. – А, фероньерка... Такие в Надсчастной любят носить. Ну а муж? – Пан Багарна не посетил Собрание. На основе виденного я полагаю, что он вообще не занимается вопросами политики. Его имя как лидера рода просто употребляют для широкой публики, а на самом деле он занят садоводством и усовершенствованием ландшафтов. – М-гу. Я слышал, он переродился в семье садовника. Видно, что-то поломалось, хах. Но Карожка всё не успокаивался: – А какие у Маруни очи? Какие волосы? – Очи бархатные, бездонные фиалки. Мерцают мудро сквозь ресницы, длинные и гибкие. Волосы до плеч не доходят, облачком нежным клубятся вокруг лика утончённого. Уста пухлые, нос прямой, выразительные скулы. Кожа прозрачная и чистая, как лёд, шея лебединая. Да, ты прав: вероятно, краше не сыскать. Она словно из волшебной из сказки вышла. Карожка отвернулся к стене и не увидел, что миСими смеётся беззвучно. Всё вообще шло неправильно. Человек тут развалился не потому, что утомился, а потому, что хотел, кабы миСими лёг подле. И тогда сперва можно было бы погладить его волосы, аккуратно прильнуть к мягкой свежей щеке, затем провести по губам, оттянуть нижнюю... И дальше делать всё, что миСими позволит и на что Карожка сам схрабрится. Но миСими не думал даже подсаживаться к нему, и приходилось лежать дурным бревном да слушать, как он расхваливает какую-то суч- – Мне показалось, довольно близкие отношения у них со Змаганарой Багарновной, – нарушил молчание миСими, натешившись. – Однако о её внешности, к сожалению, не скажешь много похвальных слов, чтобы тебя подразнить. Напряжённая фигура на кровати чуть расслабилась. миСими смерть (он, конечно, не понимал выражение во всей полноте, но иного не подобрал) как хотелось подойти к этой спине и накрыть её собой, перекувыркнуться и оказаться лицом к лицу с любимым. Тот, вероятно, был бы не против – недаром же лёг? Но сдвинуться с места не получится естественно, и так неловко... миСими злился на себя. Как увидел на сцене-крыльце гибкую вербочку, ловкую молнию – так и вылетело из головы и души всё это Собрание. Оно казалось далёким-далёким и ни капли не важным, хотя, на минуточку, должно был подвести черту под всеми неумертковыми грехами и стать, может, ключевым событием в бесконечном существовании. Да не волновал даже срок длиной в год, когда рядом этот обаятельный танцор, поэт со звонким голосом и разума лишающей улыбкой, сентиментальный росточек с развитыми мускулами – сколько ещё у него хороших качеств припрятано, от которых хочется зажмуриться и так замереть? – Пойдём, – молвил миСими, закончив рассказ. – Я хочу поговорить с панским оком. Карожка неохотно повернулся с томно-усталым видом. – Пойдём-пойдём, – миСими аккуратно потянул того за руку. Карожка сел, но позволить неумертку выпустить свою ладонь не собирался. – Ты ещё не отблагодарил меня за спасение. – А я должен? Моё спасение – в твоих интересах. – В обоюдных. Карожка, не прерывая визуального контакта, поднялся, но миСимову руку не отпустил. Они почти столкнулись торсами. – Поце... поцелуешь меня? миСими слышал конский топот внутри – не свой, но казалось, свой тоже. Не изловчился скрыть предовольную улыбку. – Среди бела дня да в малюсеньком номере? Это удовлетворит тебя? – ?.. – Я хочу поцеловать тебя в волшебной обстановке, под сиянием звёзд и шёпотом зелени. Давай завершим дела днём, а вечер отдадим друг другу. – ...Где? – Местность тут холмистая. Выберем какой пригорок – должен открыться исключительный вид на город и Пущу. Карожковы очи запылали так, словно уже окутал их вечер и созвездия опустились к ногам.***
Они сперва отправились в хату Сисифа. Никого там не оказалось, и миСими спокойно осмотрел помещение. Подметил, что мастером покойный действительно был более чем хорошим. Прикинул, какая потребуется подмога. Строителей обязательно – тут СольДоСоль, скорее всего, выручит. Ещё необходимо опросить множество людей, особенно тех, кто довольно близко был знаком со странноватым фенькоплётом. Обсудить общую идею музея. Пригласить специалистов, которые на этом собаку съели. Художников, хранителей артефактов, экскурсоводов... – Думаю, нужно побалакать с СольДоСоль, – протянул Карожка, слоняясь туда-сюда и проводя указательным пальцем по стене, шкафу, стеклу буфета и в обратном порядке. – Если он заделался твоим патроном, нам будет намного проще. миСими вдруг внимательно посмотрел на человека. – Что? – СольДоСоль хочет дать право на своеволие Лесоспевам. Как он поступил с Трелюшками. – И? Он в Трелюшках нам подсобил, не разбираясь, его это место или нет. – ...Ну да. В твоих словах есть правда. На самом деле миСими и сам всё это знал, просто пришлось выдумать уважительную причину, почему он ни с того ни с сего уставился на Карожку. Хотя, если бы всё-таки слукавил, не был бы Небылицким столпником. – Прости. Я на тебя так смотрел не из-за вольности. Карожка нахмурился. В хате бисероплёта было что-то с энергией: тут говорят загадками, а ты стой как дурень и пытайся понять этих с мозгами набекрень. Или вовсе без мозгов. – Я просто снова подумал, какой ты невероятно привлекательный. Настолько, что даже немного болит. Карожка поплыл и качинулся в сторону миСими, но тот отстранился: – Обожди до свидания! Сперва дела. Карожка сделал ещё шаг к нему. – Как ты так можешь! Поначалу «дела-дела», а потом раз – стрелою сладкой сердце насквозь! – Ну, кто-то должен говорить комплименты. Пока ты в этом не особо инициативен. – Да я тебе новое стихотворение написал! Э-э, пока только в голове, сегодня утром. – Какое? Губы Карожки растянулись в улыбке от уха до уха, а сам он прищурился. – А, до свидания не скажешь. Так и лучше.***
СольДоСоль ещё не прибыл в свою усадьбу, и парочка двинулась к терему панского ока. На пороге встретила помощница, попросила выждать, заглянула в рабочие покои Ля и после, повернувшись к ним, кивнула благожелательно. СольДоСоль сидел на деревянном полу, прислонясь к книжному шкафу, и листал некую серую неинтересную тетрадку. Карожка раньше видел пана только на портретах, дагерротипах и фото – ну и секунды две сегодня у крыльца. Теперь переродково нутро скрутилось от кислоты. СольДоСоль с миСими, выходит, провели несколько часов бок о бок. Пан Верх-Вершанский – гурман по части сырых сердец, а господин неумерток – идеальноликий антропоморф с тонкой фигурой – хочешь мальчик, хочешь девочка. Один вырвал лакомый кусочек из когтей вражеских, другой обязательно возжелает отблагодарить, искренне и со всей пылкостью. Что б попросил СольДоСоль? А он величественнее Карожки, плечи шире Карожковых, бордовый кафтан качественнее, дороже Карожкового! Он, баят, безумный, сам себе за скомороха, но когда захочет – вот как сейчас, – такой загадочно-деловой, туманный, взгляд сизых очей расплывчатый и одновременно сосредоточенный – ах! Как могло Змаганару Багарновну не припечь к нему! – О, замечательно! Ждали тебя! – сказал Ля, перебиравший бумаги за своей лавкой. Обращался к миСими, сразу на «ты» – и спокойно руку протянул. Неумерток, разумеется, не посчитал это за оскорбление. Карожка глядел, как они обмениваются рукопожатиями, и думал: есть ли у такого создания хоть несколько процентов болезненной гордости? СольДоСоль захлопнул с треском тетрадь, поднялся, бросил писанину на лаву. Пожевал губы, что-то в голове прикидывая. – Мы тут подумали, – начал панское око, неловко усмехаясь, – давай обойдёмся без мемориала, ладно? Только танцплощадка. миСими бросил взгляд на тетрадь. – Вам не хватает средств? – Да нет, мы просто посоветовались вот с людьми, горожанами, спросили, хотят ли они вообще музей в честь Сисифа, и выяснилось, что они как-то так... – Рублей тоже недостаточно, – прервал СольДоСоль. – Я, естественно, богат сказочно, и куры денег не клюют, и амбары ломятся, а после раздела земель покойника доСидо так вообще могу золотом в воздух стрелять – паф, паф, ты-дыщ! Но, гхм, что моё – моё, и здешним скоро перестанет быть. Вы, верно, знаете: хочу дать Лесоспевам свободу, – пан подмигнул своему наместнику. – Выберут старосту, возведут центрместадмин – и гуляй, Ляси! СольДоСоль вдруг оборвал речь и застыл с улыбкой – вглядывался в свет за вратами грядущего. – Да. А вот бюджет формировать им надо будет поучиться. Я по первости дам кой-чего, но всё равно боюсь, как бы не порастратили... Ай, вам всё это неинтересно! Короче, пришёл пан, самодур-володарь, и сказал: никаких музеев, пусть пляшут, и будет им счастье. – Я не согласен. Все замерли. миСими нахмурился, сжал уста и стал похож на надутую жабку. – Я тоже самодур. И я желаю, дабы вы сперва определили, чего желаете, а после – не меняли решений семь раз в неделю. Мёртвый Сисифа хотел лечебницу – вы выбрали музей с танцами. Я дал согласие – вы опять передумали. Это ни в какие ворота не лезет. Отчитывал их миСими без выражения, будто цитировал наизусть приговор. М-да, те мыслишки про ноль горделивости оказались поспешными. СольДоСоль вздохнул и легко опустил руку на миСимово плечо. Карожка, стоявший рядом, прижался ближе к напарнику. – Виноваты, виноваты, грешные мы люди. Ну прости нас ещё разок, а? Последний. Более не передумаем! миСими молчал, ни на кого не глядя. По лопаткам проползла пятерня – неумерток покосился на Карожку, тайком погладившего эфирную спину. – Откровенно признаюсь: мне совсем расхотелось теперь исполнять молитву. Былого запала нет. Но я, поскольку обещал, буду стараться. Отдохну – затем надеюсь на возвращение вдохновения. – Замечательно! – СольДоСоль хлопнул неумертка по плечу и наконец отлип от него. – Отдыхай, конечно. Завтра, если будет настрой, приходи – потолкуем. – А! Ка... – спохватился было Ля, но вдруг запнулся. – ...Рожка. – Карожка! Прости, прости. Ничего не забыл? – Ага. Мой кафтан. Благодарю. – Ты двигаешься просто океанически! – неожиданно сказал ему СольДоСоль. – Был бы ты в моём приюте – эх! Сделался бы первым танцором. Всему свету тобой хвалился бы! – Самый лучший, – кивнул миСими, и все одинаково недоумённо поглядели на него.***
Возле небольшого базарчика неумерток двинулся к палаткам. – Ты куда? Рассмотрев, что его привлекло, Карожка подавился вопросом. – Во что мне нарядиться? – повернувшись к нему, абсолютно серьёзно спросил миСими. Перед ними висели льняные костюмы в комплекте с двухсторонними поясами. Карожка некоторое время молчал, ибо тянуло спросить: «Ты белены объелся?» – нет: «Какая муха тебя цапнула?» – нет: «Ты что, головой стукнулся?» – нет, ничего не подходило! миСими отвёл язык проглотившего в сторонку и произнёс вполголоса: – У меня будет первое настоящее свидание – с тобой. И я хочу, чтобы нам обоим всё понравилось.***
Они вновь разлучились – до вечера. миСими заявил, что отдохнул, пока они бродили по рыночку, и готов обсудить проект. Карожка же опять пошёл есть, на сей раз в единственный здешний ресторан «Пред Пущей». Человека с ошейником изучали настороженно официантки и немногочисленные посетители – из тех, у кого эра отдыха. Карожка, привыкший к негативному вниманию, уминал за обе щеки манник, когда к нему подбежала незнакомая девушка, миг назад сидевшая с двумя подружками за столиком неподалёку. – Прошу прощения, господин, – просипела она. Видно, простудилась или голос сорвала – ничего такого, но Карожка от неожиданности чуть не бряцнул вилкой о блюдце. – Ага? – А можно... Можете рсссц? Было неловко переспрашивать, но пришлось. – Рсписсца, – она протянула платочек. – Вот. – Боюсь, лишь кровью или соусом, – усмехнулся Карожка, вертя в руках белый батист. – Да и жаль такой хороший портить! Неожиданная поклонница сбегала к подружкам, они порылись в расшитых бисером калитах, и одна, шатенка, нашла что нужно. Сипящая курносая, но в целом милая круглолицая девушка протянула танцору ярко-красную баночку лака. Карожка, давая первый (и далеко, далеко не последний) автограф, чувствовал, будто вернулся в приют: любой сюр жизни ассоциировался с тем местом, ведь там пятилетний переродок впервые столкнулся с абсурдом – как во сне, только не во сне. А внутри болезненно-жёлтого ресторана, среди монолитных мраморных стен, позолоченных ламп возле столиков, под огромными шарами гигантской люстры, свешивающимися с потолка, ощущение неправильной, но смешной реальности усиливалось. Карожка в мечтах видел себя знаменитым поэтом и воображал, как подписывает, будто на конвейере, сборники своих произведений. Что же, правду говорят: бойся своих желаний. Они либо сбываются не в то время, либо оборачиваются совершенно иным, чем было задумано. «Смака, солнца и приятной бессонницы от Карожки! Август 555 г.», – написал он в своём первом автографе. Придумать требовалось быстро, и он понял, что пожелал своё наболевшее.***
миСими сидел на пригорке и с удовольствием созерцал лучи в листьях, хатки в спокойных тонах и насыщенную зелень вокруг. Вечер позднего лета лишь начинался – ни намёка на тьму, зато достиг состояния, когда чувствуешь, что всё важное на сегодня сделано и можно плыть по реке без конца-края, обязательств и дел, то есть окунуться в иное бытие, настоящее. Затем, не отводя глаз, неумерток следил, как на вершину взбирается Карожка. Тот нарядился в изумрудный кафтан с расшитыми на груди двумя фееричными жар-птицами, на ногах – простые тёмно-коричневые ботики, удивительно попавшие в цвет волос. Ни серёжек, ни перстней, ни браслетов – так попросил миСими, когда Карожка полюбопытствовал на базаре, каким ему предстать пред Его Величеством Искусителем. – Это всё красивое, однако отдаляет. Ты будто построил стену из висюлек, а я хочу разрушить её, – ласково ответствовал тогда Его Величество. Зато на голове – тимофеевка, паоротник и маргаритки. Ни слова про это произнесено не было, но ещё со второй встречи с Прыгапевой миСими мечтал увидеть своего человека в неярком венке. Как догадался? Карожка, карабкаясь, тоже не отводил взгляда от желтковой фигуры вверху. Да споткнулся, и пришлось всё же под ноги смотреть. Они нашли для миСими дорогой шёлковый костюм цвета солнца. Ткань струилась и переливалась очень похоже на то, как блестит эфирная кожа, обогащая образ неуловимой, недосягаемой привлекательности. Карожка сперва удивился, что одежда не имеет никаких узоров в местном стиле. Но, выяснилось, рано порадовался: лесоспевцы не были б лесоспевцами, если б не запихали свои растения хоть куда. На спине от шеи к пояснице тонкими бледно-оранжевыми нитями вышит еле заметный тысячелистник. Талию неумертка обнимал пояс с солярными милопевскими символами – такие же были на v-образном вороте, подоле и внизу рукавов. Карожка специально выбрал узкие рукава – так удобнее по лесу шататься. И волосы попросил заплести в косу: у миСими они всегда лежали ровным потоком, а его человеку захотелось посмотреть, как будет с другой причёской. Неумерток перекинул косу через правое плечо, и в ней горела апельсиновая лента, хоть такую не покупали. Когда Карожка наконец дополз, оба взволнованно дрожали и из-за новых обстоятельств, и из-за красоты, слепившей им очи. Пока человек переводил дух, миСими, не пряча нервно-возбуждённую улыбку, сказал: – Садись, будь добр. Тогда Карожка заметил, что под возлюбленным – хлопковая подстилка, почти сливающаяся с землёй, потому как зелёная и с вытканными луговыми цветами. миСими не упустил то, что человеческому телу на траве может быть прохладно. Карожка одарил заботливого неумертка ласковым взглядом, но не был уверен, что адресат понял причину. Сел к нему лицом и стал прикидывать, как бы это самым естественным образом распустить руки. – Что решили с паном? – Почти всё. Для меня это оказалось неожиданностью. СольДоСоль сказал, танцплощадку построить – раз плюнуть. Завтра же у нас появятся наёмники плюс панский архитектор и художник. Твои старые друзья из Верх-Вершанского приюта прибудут позже, дабы обеспечить торжественное открытие объекта. Пока миСими, забыв про всё, выступал с докладом, Карожка мимоходом подцепил кончик чёрной косы, а после осмелел, стал играть ею и время от времени её поглаживать. – А ещё пан и панское око во унисон просили, чтобы выступили на новой площадке ты и я. Твой танец и моё голосовое сопровождение. Карожка хмыкнул. Пару часов тому он получил неплохую скидку от торговца нарядами – только за то, что в дурацком виде дёргался на крыльце. Неправильный способ заработка выбрал, видно. Служка-ветерок тут хуже, чем мёртвому припарка, а вот ритмичные прыжочки, то есть типичное переродское занятие, на золота вес. – Я не принёс тебе сувенир или съестное. Я не был уверен, что это к месту. «Ты обещал меня поцеловать», – сказал Карожка мысленно, но сам себя еле расслышал из-за стука в ушах. – Ничего не надо... – Не волнуйся. – Конечно, нет. – У тебя голос дрожит. Карожка проглотил слюну и произнёс: – Ты сказал, я комплиментов не отвешиваю. Это потому, что я не знаю, как описать то, что вижу. Вот если б можно было вести беседу чувствами... Руки его давно опустились на колени: ни про какое своеволие не могло идти речи, если со всех сторон заморозило – вот же неловкий! – Ты говорил, прочитаешь стихи. «А ты обещал...» – Может, ты и опалил меня некими чарами, – просипел Карожка, – опоил меня зельем из чарки, я кричу, чтоб оно не кончалось, оглушая нахальных чаек. И я сам подставляю жабры – захлебнуться твоим касанием. Очи – яростные пожары, лихорадка мне в наказание. С приговором твоим согласен – схорони на дне моря дурня. Я зарылся в ил бредней-басен – расплескаем же мерзость бурно! Под конец щёки распылались ярче заката за спиной. – Мне нравится, – сказал миСими и обхватил ладонями локти своего поэта. – Нравится, как ты выговариваешь слова. Как выбираешь одеяние. Как владеешь телом. Ты красивый и смешливый, норовистый и полон лирики. Карожка молча слушал покорно, и черты его лица – скулы, нос и подбородок – острели, а глаза делались глубже. – Ты... ты так быстро... – А? – Я-то понятно, я ещё тогда, на поле. Да я же провальный, а ты... Как вообще мог ты... почувствовать... ко мне... миСими отнюдь не неловко было терпеливо дождаться, пока тот закончит фразу. – Ты правда меня... Правда ты хочешь меня в единоделатели? Неумерток просто смотрел безмолвно, и в конце концов Карожку начало колотить. – Твои чувства мне были понятно почти с первого дня. Любопытство, сипатия, восхищение, влюблённость, ревность, негодование, усталость. И новая надежда. Я глядел пристально – и догляделся до того, что теперь очей от тебя не отвести. Ты мой любимый, Рожка. Тот выдохнул и без пауз выдал: – Тогдадавайскорей миСими прижал его к груди, и Карожка осторожно захватил угольную нижнюю губу своими ярко-кровавыми. Первый поцелуй вышел коротким, зато столь нежным, что человеческие ноги из мяса да костей обернулись ватными. – Ты такой невероятный, мой миСими, – бормотал Карожка в объятиях бессмертного. Тот наклонил тело почти до земли, аккуратно поддерживая голову с венком. – Ты моё чудо... Ц-ц... целуй ещё, умоляю... Обхватив обеими руками лик без изъянов, Карожка всасывался в эфир, и приятная дрожь, охватывавшая даже при коротком прикосновении, превратилась во взрывы эйфории, ослепляющие, разум отнимающие, перепутались небо и земля, и весь рот миСими наполнился слюной – хотя откуда бы ей взяться у неумертка?***
Нацеловавшись до звёздочек в глазах, они немножко погуляли по лесу и спустились с пригорка, не разъединяя переплетённых пальцев. – Ты голоден? Будешь есть? – Ты что! Я сегодня целый день только и жую. Да и поздно уже. Мерные упорядоченные Трелюшки остались в прошлом, а теперь приходилось кувыркаться в мешанине мира у Пущи. После дня, прожитого по новым порядкам, хотелось задрыхнуть без задних ног. – Тебя не смущает, что я мужчина? – уже в номере спросил переродок, стягивая ботики. Он не заметил, как миСими понурился. – Честно говоря, никогда сие не волновало. Половой признак для меня нестабильная характеристика. Если возжелаю, надену сарафан и объявлю, что ко мне надо обращаться «она». – Ну да, как Волявон, только наоборот, – заметил Карожка из-за створки шкафа. И услышал певучий голос: – А для тебя разве приемлемо, что я ни то ни другое? Человек вынырнул из платяного царства, сменив свиданный облик (только венок снова нацепил) на светлую ночную рубашку из хлопка. Увидел, что лепной лик потемнел от горечи. – Если я действительно объявлю себя женщиной, разве ты не утратишь ко мне интерес? И вообще, ты постоянно забываешь, кто я. Два основных чувства против пяти ваших... Я же недоделанный. Я никогда не смогу полюбить как человек. Рожка... Примерно на «кто я» Карожка обхватил своего драма-короля за шею и взялся исцеловывать. Щека, переносица, кончик носа, щека, подбородок, кадык, руки прокатились по эфиру и замерли на плечах, язык проехался от подбородка вниз, оставив слизневую дорожку и упав в ямку меж ключиц. – Приятно тебе? – с закрытыми глазами прошептал человек. – Я знаю без сомнений, что неумертки и люди любят одинаково. миСими и правда переживал сильнейшее волнующее удовольствие от того, что именно этот, никакой другой, представитель живорождённых так близко к нему, трогает его бесчувственное тело и делает с ним то, что делают друг с другом лишь самые-самые близкие существа. Он хотел отблагодарить, подтвердить свою приверженность, утешить, заставить того на стенку лезть, извиваться от счастья. Да вот не выйдет... – И мы не обсудили вопрос с половыми актами. Мне доступны не все способы. Может не получаться успешно. Карожка, сосредоточившись было на причмокиваниях за левым сахарным ухом, вздрогнул. – Что ж ты меня искушаешь, – простонал он и воткнулся носом в белую шею, ласково прихватив эфир зубами. Карожка не собирался вот так сразу тащить свою добычу в постель. К тому же, действительно, имелись особенности, которые необходимо обговорить на трезвую голову. Но миСими завёл эти все разговоры... Человек крепко стиснул своего высокого неумертка. Хотел, чтоб вышло бережно, да всё равно почти бросил на расстеленную кровать, а сам навалился сверху и снова набросился на жертву с поцелуями. – Карожка, я прошу тебя подумать хорошо. Не связывайся с нежитью, из-за которой страдало так много... Люди, звери, леший... И сними уже этот дебильный ошейник... Тот проигнорировал всё произнесённое. – Просто маякни, как перестанет нравиться. Тут он вспомнил, что надо выключить свет, и ненадолго вызволил эфирное тело. миСими приподнялся на локтях, развязал пояс и прислушался к себе: стало неправильно пусто. Необходимо, чтобы срочно вернулся этот чудик с венком и без заминок продолжил прерванное. Подул ветер, заморосил дождь, перестал, защебетали пташки – а неумертку всё не переставало нравиться. Карожка, после того как прекратил попытки миСими самостоятельно раздеться и чудом не разорвал дорогой шёлк, облизал и обслюнявил эфирное создание, кажется, с головы до ног и со всех сторон. Когда он вынул изо рта большой палец молочной ступни, миСими неожиданно подтащил вверх человеческое тело, давно уже одетое в ничто, перевернул на спину и перехватил эстафету страстных поцелуев. Человек при несравненных эфирных касаниях издавал лёгкие стоны, и неумертка едва не раздробила волна абсолютного счастья. С Фамими такого не было – один интерес, с Сисоль#ля – тем более: ну полизались и полизались. А тут просто невыносимо! Может, Карожка прав? Любовь и недоделкам доступна? миСими схватил зубами ошейник и в один укус разодрал его на две части. Человеческий стон перешёл во всхлип удивления. – Не носи боле никогда. После категоричного приказа миСими змеёй съехал по телу вниз и обхватил губами распалённый член. Кстати, а почему нет ссылки на источник? Откуда такие подробности? Хе-хе-хе-хе!***
Дела в Лесоспевах шли споро и дивно. Карожку просили скакать в детском садике и в вечерней программе ресторана «Пред Пущей», на обеде пана Верх-Вершанского и в лечебнице перед безнадёжно больными. миСими к строительству не допустили – пускай специалисты свой хлеб отрабатывают. Зато ежедневно у дома бисероплёта, когда у рабочих был перерыв, молитвоисполнитель пел стихи, в это время сыпавшиеся из поэта как из сумки горох. Однажды во время «Не смыть речушке грязь печали» (Карожка взял только заглавную строчку народной песни, поменяв изначальный настрой) автор не выдержал и принялся рядом с поющим покачиваться. Зрители пришли в полнейший восторг и потребовали ещё, ещё!! таких номеров. Не смыть речушке грязь печали – Не надо. Густая кровь сильнейшим станет Ей ядом. На теле бьются молний охи – Вновь живчик. Теперь меж молоком и кофе – Один чих. Если произведения были коротенькие, как это, миСими дополнял свои выступления вокализами, а под них стал подстраиваться танцор. Неумертков голос плыл над облаками и поднимал незаметно слушателей. Те забывали про голодные рты дома, нелюбимых суженых, бесконечные болячки, угрозу увольнения, безысходность рутины, умирающих родителей, необходимость завтра снова идти на тяжёлую работу, непонятную болезнь любимого коня, дырявый носок, спрятавшийся в обуви, но надоедливо сжавший палец, – и про хорошее тоже забывали, ибо оставались лишь голос, мелодия, слова и танец. За это полюбил неумертка и переродка весь мир. Оба из другого измерения – которое обещает бесконечную красоту. Эх, почему б навсегда не остаться там всем нам! Но, с другой стороны, когда у нас имеются две жемчужины ясные, может, и на этой земле жить нормально? Вон Трелюшки какие стали – любо-дорого смотреть! миСими завершал на высокой ноте, Карожка приземлялся, поднимая столб пыли, и с облегчением на сердце поклонники расходились, забрав у исполнителей столько энергии, сколько нужно было, чтоб бороться дальше. Карожка пару дней после первого свидания вёл себя сдержанно. Их с миСими сближение получилось незапланированно быстрым и резким, а он желал, чтоб развивалось всё плавно и нежно. Ну что же – назад не вернёшь, да и не очень-то, признаться, хотелось: как грянет в голове воспоминание о мягких губах, холодноватом языке и бездонном горле – так хоть стой, хоть падай в молочные объятия. Только стыдно, стыдно, конечно, сразу так на возлюбленного бросаться. миСими, выслушав как-то за ужином в ресторане (Карожку здесь теперь кормили бесплатно) смешные извинения, сказал: – Я не почувствовал дискомфорт. Я и так прекрасно знал, чем занимаются те, у кого души тянутся друг к другу. А быстро или нет – не так важно, если обоим пришлось по нраву. Тебе же понравилось? – Не чо срово, – покивал Карожка, энергично жуя бабку без мяса и шкварок – одна картошка. Проглотил. – У меня аж искры из глаз посыпались, миСими мой. Знаешь, кто ты? Его Величество Постельный Чудотворец. Так они ворковали, гуляли по холмам и делили ложе – в смысле, Карожка спал, а миСими, обнимавший его, – может быть. Двадцать шестого августа человек проснулся от солнца в окне и от того, что родной не рядом, а сидит на стуле, обхватив голову руками. – Что такое? Ещё должно быть очень рано – часов семь. – Я услышал, как кричат газетные ларёчники. миСими стерёгся взглянуть в любимые карие очи. миСими окутала темень его личной ночи. Карожка подскочил к окну и высунулся на улицу. Ларёчники и правда голосами перекрывали, перерывали друг друга. – Срочно! Трагедия! – Срочно для всех! В Цудглебовском ночью! – Волявон спустился с Древа! – Цудглебовское уничтожено! – Ночью безумный Волявон разрушил имение! – Живых нет! – Из кожи людей сложил надпись! – Говорят, на очереди Веснянское! – Полный список погибших – на наших страницах! – Читайте «Дудку нашу»! – «Восточного болтуна»! – «Дудку нашу»! – В живых никого! Карожка резко захлопнул окно, бросился к миСими, споткнулся, после вольного полёта шмякнулся на колени неумертка и сжал в крепких болючих (для человека) объятиях.Конец части 1