Я превратилась в бестелесное существо, пора было остановиться… Да, но если я остановлюсь, я снова растолстею.
И страх снова растолстеть был сильнее страха умереть от истощения
Жюстин «Этим утром я решила перестать есть»
Кажется, Лера никогда еще не спала так сладко, так спокойно. Не погружалась в сладкую негу, где нет никаких забот, волнений, беспокойств. Где не надо мучиться от урчащего голодного желудка, сводимого спазмами; где нет волнений о том, сколько калорий сегодня съедено; где нет места весам, сантиметровой ленте, физическим упражнениям, чистке желудка и порезам на бедрах в качестве наказания. Где анорексия не обернулась змеей на шее, сдавливая горло. Но, как и любое прекрасное и счастливое — все заканчивается. И сон сладкий подходит к концу. Она не открывает глаз, но слышит звуки рядом. Какой-то шорох, шелест тканей, чей-то голос. Не разбирает ничего. Далее приходит чувствительность. В руке что-то мешается, словно в кожу вставлено, и ноги странно приподняты. Открывает глаза. Медленно, щурясь от яркого света, бьющего в глаза, жмурится, открывает вновь, промаргиваясь. Первое, что улавливает взгляд — Дима, сидящий у койки. Скользит дальше, замечая белый рабочий стол, такие же светлые стены, от которых глаз режет, шкафчики с какими-то бутыльками и коробочками. Опускает глаза на свою руку, и понимает, что мешается — капельница. Прослеживает взглядом путь капельной системы до самого штатива, замечая пакет с каким-то раствором. На ней все еще футболка и лосины. Смотрит на Диму, хочет спросить, что случилось, но осекается, так рта и не раскрыв. Его взгляд. Нет никаких подозрений. Там полное осознание плещется в море беспокойства и пенится волнами не то разочарования, не то печали. Котова взгляд отводит. Стыдно. И страшно. Теперь он все знает, все понимает. И точно откажется, бросит, вычеркнет, выбросит ее, оборвет все связи. А она ведь плохого ничего не делает! Лера красивой стать мечтает, худой, идеальной! Самой-самой, как девушки с обложек, с тех картинок в интернете, нимфой худой быть, изящной, хрупкой, тоненькой… Она любви жаждет! Принятия жаждет! Счастья! Любовь к себе ощутить хочет, вернуть потерянную, а ведь только похудев, вновь на себя взглянет, и недостатков не увидит, только красоту неземную, тело то самое, о котором мечтала. Она ведь… Почему-то слезы накатывают, Котова сглатывает с трудом ком в горле. Отводит взгляд. — Ты в обморок упала, — нарушает тишину Масленников, аккуратно касаясь ее пальцев холодных. Чуть сжимает, будто греет. — В голодный обморок. Брюнетка молчит. — Сколько ты сейчас весишь? Честно. — Со… Сорок два, — отвечает хрипло и чувствует, как первая слеза бежит по виску. Мужчина глаза прикрывает, выдыхает тяжело, шумно. Лера всхлипывает. Никто ее не понимает. Даже не пытается понять. Сейчас он, — как и все они, все вокруг! — заговорит про мозгоправа, скажет, что она больна, что с ума сошла, что надо лечиться. А она ведь здорова, как они не понимают! Она просто хочет немножко любви, хочет быть достойной этой любви! Дима сжимает ее ладошку аккуратно, смотрит на капельницу. Осталось совсем немного. — Докапает и пойдем. Поговорим в машине. Ей хочется разрыдаться в голос. Залить слезами подушку этой койки больничной, да чтоб и ее саму растворило солеными реками. Кусает губы, держит в себе, только дышит шумно, шмыгая носом. Мужчина смотрит на нее, а сердце отчего-то на куски рвется, трескается, крошкой стекольной рассыпается, да отдает горечью на языке. Подсаживается чуть ближе. Левой рукой все еще сжимает ее ладошку, а правой аккуратно стирает со щек слезы. — Не плачь, котенок, — тихо так, шепотом, и ласково до боли меж ребер и щемящего сердца. Его слова производят обратный эффект. Слезы бегут новым потоком ручейков. Лера отводит взгляд. Капельница заканчивается. Возвращается медсестра, снимает, но ничего не говорит, хоть и смотрит внимательно. Котова медленно садится. Мужчина помогает ей обуться, натягивает на нее толстовку, а затем и пальто, и шарф. Забирает у медсестры справку о нескольких днях больничного. И, придерживая за талию, не спеша ведет ее к выходу. Улица встречает холодным порывом ветра в лицо. Лера зябко ежится. Дима спешит посадить ее в машину. Они молчат. Дима перебирает в голове слова и фразы, не знает, как начать диалог, как правильно донести, как образумить. Лера заговаривает первая: — Тоже скажешь, что мне лечиться надо? Спрашивает как-то отчаянно, обидчиво, уже готовая защищаться. — Ты же понимаешь, что то, что с тобой происходит — это не… здорово? — поворачивает к ней голову. А у Котовой вновь слезы по щекам. — Я не сумасшедшая! — Я не говорю, что ты больная на голову, — садится ровнее, разворачиваясь к ней. — Но тебе стоит обратиться к специалисту. Пойми, ты убиваешь себя, Лера. Медленно. Убиваешь. Твой вес очень низкий. Ты падаешь в голодные обмороки… — Я. Не. Больная! — почти выкрикивает, смотрит на него затравленным котенком, глазами, полными слез. — Со мной все нормально! — Лера, послушай… — Я просто хочу быть красивой! — что-то внутри с треском рвется, быть может, нить самообладания. — Я хочу, чтобы меня любили. Я хочу быть достойной этой любви! Что в этом плохого?! — ее нижняя губа дрожит, как и руки. — Я… На него ужас какой-то нахлынывает. Становится жутко от того, что слышит. И перед ним словно не Лера, а девочка маленькая, так отчаянно жаждущая любви, заботы, принятия. И не получившая этого. Оттого и в голове мысли страшные такие, что надо стать кем-то, какой-то другой, худой, идеальной, чтобы все это обрести, получить, ощутить. Протягивает руки, стирает со щек слезы, заставляя посмотреть на себя. — Я не пойду лечиться! Я не сумасшедшая! — повторяет вновь, а смотрит со страхом каким-то непонятным ему. — Хорошо, — кивает, старается говорить спокойно. — Тебя никто к врачу и не тащит сейчас. — Котова всхлипывает, теребя длинный рукав толстовки. — Но ты же понимаешь, что наши с тобой тренировки на этом закончатся? — видит в глазах удивление, желание что-то сказать, и продолжает, не позволяя: — Я не буду потакать твоему медленному самоубийству. У нее в груди все сжимается, сводит болезненно, ребра ломит, вот-вот треснут. Он отказывается, бросает, выбрасывает ее. Сейчас дверь откроет, выпнет на улицу, как котенка, не станет возиться с ней. Горло вновь сводит от кома и подкрадывающейся новой волны слез. — Тебе нужно есть, Лера. — Пусть и говорит спокойно, а голос тверд. — Начинать, хотя бы чуть-чуть. — Она головой мотает отрицательно. — Или обращаться к специалисту, — знает, что поступает плохо, неправильно, шантажирует, давит, но иначе никак не может, не находит способов. И вновь взгляд у нее враждебный, обиженный. — Давай мы с тобой кое-что попробуем. Он находит ее холодные ладошки, сжимает в своих, теплых, в глаза смотрит по-доброму, тепло. — Ты начнешь есть, — и спешно добавляет: — по чуть-чуть. Немножко. Хотя бы раз в день. — Брюнетка губы поджимает, и вновь слезы по щекам. — Хочешь, будем есть вместе. По видеозвонкам. Завтракать, обедать, ужинать — неважно. Но мне надо знать, что ты ешь, иначе в зал я тебя не пущу. Лере страшно. Она не хочет есть, не хочет толстеть, но и лечиться не хочет, и Диму терять не хочет, и общение с ним — тоже! Ей осталось всего ничего, совсем чуть-чуть до идеала. Нельзя сейчас оступиться, нельзя свернуть с пути, отрекаться от цели. — Давай попробуем? Хотя бы чуть-чуть. Смотрит в глаза ласково, ладошки все еще в своих, больших и теплых держит. И внутри нее борется все. Она, маленькая, уставшая, изнеможенная, тянет руки к свету, на все согласна, и есть согласна, и жить хочет! А змея шипящая шею оплетает, искушает не есть еще немножко, потом еще, и еще. Шепчет на ушко, что он — злодей, с пути ее сбивает, хочет, чтобы растолстела, чтобы осталась некрасивой, неидеальной. Лера в глаза ему смотрит, и маленькая она, хрупкая, истощенная, умирающая, молит согласиться, как бы трудно не было. И Лера соглашается. — Х-хорошо, — дрожащим голосом, кивнув несмело. Масленников улыбается. Искренне, счастливо, с детской радостью. Спрашивает адрес, говорит, отвезет домой. Котова потихонечку успокаивается, слезы со щек стирает, сильнее кутается в пальто и спустя время согревается. Дима включает печку. Пока едут, сообщает, что у нее есть свободные дни до конца недели, в которые ей настоятельно рекомендуется: есть и как можно больше отдыхать. Справку врач любезно написал. Котова соглашается и хмурит брови, когда Дима сворачивает к продуктовому магазину. Паркуется, заглушает двигатель, и выходит из машины. Лера сидит, не совсем понимая, что происходит. Мужчина открывает дверь с ее стороны и протягивает руку. Девушка вылезает из машины. Масленников берет ее за руку, сжимая маленькую ладошку в своей, и неспешно двигается к входу. Лера щурится от яркого освещения в магазине. Дима хватает корзинку свободной рукой и поворачивается к ней. — Что ты любишь? — спрашивает и улыбается. — Давай: самая любимая вкусняшка? Котова открывает рот и тут же закрывает, теряясь. Не может так быстро ответить. — Тогда пойдем гулять по магазину, будем брать то, что привлекает. — Кажется, Масленников сейчас заискрится и взорвется, как хлопушка с конфетти. — А потом поедем пить чай. Брюнетка одаривает его слабой улыбкой. И они идут за руку между стеллажей и полок. Никуда не спешат. А Лера смотрит вокруг, сканирует, старается выбрать то, что хотелось бы съесть с наслаждением, но то и дело натыкается на барьер в своей голове в виде знания, где и сколько калорий. И как ни старается, не может этот барьер сломить. В итоге они приходят на кассу с корзинкой, полной глазированных сырков, йогуртов, «молочных ломтиков», печенья овсяного с шоколадной крошкой, молочных коктейлей с шоколадом, — и даже! — упаковкой карамельного попкорна. Ну и, конечно же, с овощами, куриным филе и фруктами. Не смог Масленников сдержать свое нутро фитнес тренера. Платит он, и, удивительно довольный, забирает пакет, также берет Леру за руку, и они возвращаются в машину. На пороге квартиры встречает Пупс. Выходит из гостиной сонный, с помятой мордой, смотрит на неизвестного ему гостя как-то изучающего, подходит ближе, обнюхивая. Дима садится на корточки, протягивая ладонь, а сам на Котову смотрит с насмешливым удивлением. И она понимает: кличка и размеры упитанного котейки никак не сходятся в голове мужчины. Знакомство проходит успешно. Уже спустя десять минут, когда Дима садится за стол рядом с Лерой, кот проходит вальяжно и, нисколечко не стесняясь, запрыгивает к мужчине на колени. Словно знает, чувствует: этот хороший человек может спасти его любимого человека. Перед Котовой кружка зеленого чая без сахара и «молочный ломтик». Счастливых вам Голодных Игр, как говорится. Лера смотрит на сладость так, словно та сейчас оживет, взбрыкнет, разинет пасть, да вцепиться ей в лицо. Дрожащими руками тянется к упаковке, теребит край — борется с собой, чтобы открыть. Дима ничего не говорит, не торопит, не гонит, не склоняет. Пьет чай, жует печенье, да с котом умудряется одной рукой играть. А на брюнетку все равно поглядывает. Котову дрожь нервная пробирает. Открывает упаковку медленно, берет ломтик в руки. Отламывает кусочек, маленький, пусть и пачкает пальцы, что становятся липкими. Отправляет кусочек в рот, жует медленно, чувствует сладость, а сама пальцы у губ держит, словно боится, что выплюнет обратно. Проглатывает с трудом, будто не сладость во рту, а горсть стекла. На глазах снова слезы. Бросает взгляд на Диму. А он улыбается тепло и смотрит с какой-то гордостью. Отламывает еще кусочек. И еще один. Пока не остается на столе пустая упаковка. Запивает чаем, чувствуя, как неприятно липнут подушечки пальцев к керамике кружки. Поднимается на ноги, и мужчина дергается, внимательно следя. Пупс тут же соскакивает с его колен, словно тоже опасается. А Лере титанических усилий стоит подойти к раковине на кухне и просто помыть руки, избавляясь от липкости. Страшно. Она съела 118 калорий — точно знает. Оно внутри, в желудке, переваривается, распространяется, налипает жиром на теле. А ей нельзя в туалет, нельзя почиститься, нельзя предотвращать это. Она почти пообещала. Я постараюсь, я очень постараюсь, только, молю, не бросай меня, не оставляй. Тепло, что ощущается рядом с ним, слишком забытое, далекое, даже чуждое, и терять его не хочется. Поворачивается к нему, медленно идет обратно к столу, а слезы душат, бегут по щекам. Дима протягивает к ней руки, усаживает к себе на колени, крепко обнимая. — Ты молодец, — шепчет, гладит по голове, — ты большая молодец. Я очень тобой горжусь, котенок. А она прячет лицо на его плече, плачет — остановиться не может. — Ты очень красивая, даже представить себе не можешь, насколько. Ты прекрасная. Тебе не нужно что-то делать с собой, чтобы тебя любили и принимали. — Целует в лоб. — Все будет хорошо. Ты умничка. — Лера садится ровно, и он тут же тянет руки, чтобы утереть слезы со щек. — Главное, постарайся понять одну вещь: ты не толстеешь, ты выздоравливаешь. Твоему телу нужна энергия, нужна пища, чтобы существовать, функционировать, чтобы хорошо себя чувствовать. — Девушка кивает. — Я не жду от тебя и не требую, чтобы ты тут же стала есть полноценно, три раза в день, большими порциями. Нет. Мы потихонечку, по чуть-чуть, маленькими шажочками. Брюнетка кивает как болванчик, соглашается со всем. А страх не уходит. Хватается за него, стискивает ткань толстовки на плече, и дрожащим голосом, тихо-тихо, произносит: — Я буду есть, — шмыгает носом, — только не оставляй меня. Дима смотрит и не знает, какое желание в нем горит ярче: улыбнуться, обнять крепко-крепко или же зацеловать эти щеки, умытые слезами неоднократно за этот вечер. — Такая ты глупенькая, — выдыхает, обнимая еще крепче, голову ее на плечо к себе укладывая. — Глюкоза в мозг не поступает, вот и… И оба смеются легко. Пупс, сидящий на свободном стуле напротив, смотрит на пару людей внимательно, и жмурится в непонятном им, но чистом кошачьем довольствии. Все будет хорошо. Хороший человек спасет его человека.***
Вторник. Никуда не надо. Прекрасное утро, чтобы нежиться в кровати, прячась в коконе одеяла и пледа, смотреть цветные сны вместе с Пупсом, что развалился где-то в ногах. Но кто-то незваный нарушает эту идиллию, беспощадно звоня в домофон. Лера сползает с кровати, ежится от холода, в одной длинной футболке шлепает босыми ногами в прихожую, снимает белую трубку, хрипло спрашивая, кто. И голос, что слышит, вгоняет ее в ступор. Она смотрит на трубку так, словно та может ей что-то объяснить. Нажимает на кнопочку, открывает. Тут же поворачивает ключ. Спустя каких-то пару минут в квартиру вваливается молодая девушка. С рюкзаком, небольшой спортивной сумкой и пакетом. Лера хмурится, ничего не соображая спросонья. А шатенка с шумным «фух» сваливает все сумки на пол к стене, закрывает за собой дверь, поворачивается и… замирает, скользя взглядом сверху вниз по фигуре Котовой, и с тихим ужасом выдыхает: — Боже, Валерчик… Лера понимает. Лёля — родная сестра, младше ее на три года, — давно не видела ее, так как живет с родителями, а брюнетка снимает квартиру ближе к университету. В последний раз они виделись в августе. Тогда Лера была килограмм на пятнадцать (или все семнадцать) больше. — Привет, — здоровается, и уходит в комнату за кофтой и штанами. Оля раздевается, идет следом, заодно здороваясь с Пупсом почесыванием за ухом. Наблюдает, как старшая сестра одевается, и не может не рассматривать ее истощенное тело. — Систр, что с тобой случилось… — Лучше расскажи, чего ты вдруг приехала с утра пораньше. Что-то произошло? — натягивает на себя толстовку и шагает на кухню, ставит чайник. — Так, э-э… за полдень уже. Оля, смекая, что обсуждать болезненную тему сейчас сестра не хочет, переключается. Заходит на кухню, полна недовольства, плюхается на стул, и начинает свою гневную тираду: — Они меня задолбали! Честное слово, Валер, я больше не могу их выносить! Котова старшая вздыхает, достает кружки и оборачивается, мол, продолжай, я слушаю. — Они снова закатили мне истерику из-за ВУЗа! Задрочили уже этим медицинским, сил моих нет! Я сто раз сказала, что не буду поступать в медицинский и врачом я быть не хочу! Я режиссером хочу стать! Я уже предметы на ЕГЭ выбрала, литературу, все, что нужно. Я на дополнительные хожу, готовлюсь, это моя мечта! А им все не нравится! Оценки мои не нравятся, а что я сделаю, если ни хрена эту химию проклятую не понимаю! Ладно, биология, тычинки, пестики, все эти инфузории туфельки… Брюнетка вздыхает, не сдерживая грустной улыбки. Их родители — отдельная тема для обсуждения. Отец юрист, мать медсестра. Собственно, и будущие профессии для их дочерей они рассматривают только две. Точнее, два направления — юриспруденция и медицина. И Леру так же окучивали, только давили на то, что юристом прекрасным будет, а может, адвокатом. А Котовой до лампочки были их планы, она головой кивала, а потом взяла, да поступила на филологический. Ворчали, негодовали, но отстали. Точнее, на Лёлю переключились, и вот — убеждают ее, что она станет прекрасным врачом. Только спросить дочерей забыли, чего хотят они. Валерия хитрее. Она соглашалась, головой кивала, мол, да, да, юриспруденция — шик! А сама по-тихому сдала нужные предметы, да поступила на бюджет туда, куда хотела. Оля не такая, — она спорит, доказывает, ругается. Оттого и ссорятся часто с родителями. И если раньше все ограничивалось телефонными звонками длинною в часы, за которые Лёля плакалась и ругалась, то сейчас, видимо, терпение лопнуло. Сестра просто ушла из дома. Протестует опять. Лера не против. Она рада, она примет, согреет, накормит, приютит. Главное, чтобы ее не вмешивали в свои разборки, а остальное неважно. Да и сестру свою она любит очень. Под возмущения младшей сестры Котова заваривает чай, достает из холодильника йогурты, сырки, ломтики, из шкафа выуживает печенье и ставит на стол. Продолжая говорить, Лёля замечает, каким странным взглядом сестра окидывает все то, что лежит на столе, а после несмело тянет к йогурту с шоколадными шариками. Открывает медленно, аккуратно высыпает шарики в йогурт, ложкой размешивает. Все также, медленно. А после на самом кончике ложки йогурт съедает, как-то странно жуя, проглатывает с трудом. В итоге, съедает все, хоть и тяжело морально. Но уговаривает себя, убеждает, борется со змеей внутри себя, что шепчет всякие гадости, шипит неодобрительно. А затем фотографирует пустую упаковку и отправляет Диме. Тут Оля уже совсем хмурится. Дима: Умничка) Я горжусь тобой.Котенок:
Ко мне младшая сестра заявилась
Дима: О, у тебя есть младшая сестра?Котенок:
Да, Лёля, ей 17
С родителями опять погрызлись
Она и ушла из дома. Ко мне.
Дима: Ты не рада?Котенок:
Я просто понимаю, что придется ей… объяснить все.
Она не знала.
И объяснить действительно придется. Оля об этом твердо заявляет, но с поправочкой: сначала ей нужно сходить в душ. Лера отпускает ее, убирает со стола. В ванной шумит вода. Садится обратно за стол, Пупс запрыгивает на колени, разваливается, мурлычет. И телефон содрогается от звонка. Глядит на экран. Ожидаемо. Снимает трубку, ставит телефон на стол, облокачивая на сахарницу. На экране мама в своей медицинской пижаме, с чепчиком на голове, сидит, наверное, в процедурном кабинете — непонятно по белым стенам. Порывается спросить про Олю, как, да что, но внимательно всматривается в экран, разглядывает старшую дочь, и вдруг выдает: — Ой, Лерочка, ты так похудела! Такая красавица стала! Котова улыбается, кивая. А Лёля, что стоит перед зеркалом в ванной, слыша это, закипает моментально. Кулаки сжимает от злости, вслушивается, что еще скажет мать, но та вдруг спрашивает про нее саму, что-то лепечет Лере, мол, образумь ты ее. Оля улыбается самодовольно, когда слышит, что сестра отвечает матери: «мам, это ее жизнь и ее будущее, она мечтает стать режиссером, зачем ее переубеждать? пусть сама выбирает свой путь» Так и стоя в одном полотенце, подслушивая разговор, Оля возвращается мыслями к старшей сестре, ее внешнему виду, болезненному, странному поведению. И фраза матери тут же вспоминается, и злость вновь одолевает. И позже, сидя с Лерой на кухне, пока она вновь заваривает чай, рассказывая, как все пришло к этому, Лёля не сдерживается и строчит маме сообщение: «Ты нормальная вообще? «ой, как похудела, такая красавица»! В своем уме вообще? Разуй глаза, она не худая, у нее истощение! Это не здоровая худоба! У нее анорексия! Она весит, господи, килограмм сорок! Красивая, говоришь? Да вы просто идиоты с папой! Довели ее! Это все ваша вина! Вот, чем обернулось все то, что вы в уши ей лили с самого детства! Твоя старшая дочь не похудела. Она медленно умирает»