Я хотела стать тоненькой, не подозревая, что попаду в эту роковую ловушку — в неосознанное стремление к самоубийству. Но я не хочу умирать.
Жюстин «Этим утром я решила перестать есть»
После сообщения, отправленного Лёлей, мать переключилась на старшую дочь и преисполнилась беспокойством. Самой Лере не писала лишний раз и даже когда звонила, вопросов не задавала — только смотрела глазами, полными беспокойства и тревоги за дочь, да пыталась заметить, увидеть хотя бы маленькие детальки, хоть что-то, указывающее на то, что Лера ест, набирает потихонечку вес и выздоравливает. И то и дело строчила смс Оле, спрашивая, кушала ли Лерочка, что ела, и много ли. Говорила, как сильно переживает, что переведет денег, чтобы они купили любимую вкусность Леры, а может, сходили куда-то в кафе. Лёля понимала это беспокойство, но только тяжело вздыхала каждый раз — не работает это все так быстро. Оля видела, что сестра старается есть. И как тяжело ей это дается. И каждый раз, когда брюнетка съедала йогурт, а может, печенье, на глазах ее появлялись слезы, а саму Лёлю охватывал страх, ибо понятия не имела, как успокоить правильно, что сказать, чтобы не навредить, а поддержать. И очень переживала, когда утром собиралась и уезжала в школу, оставляя сестру дома одну. Котова старается изо всех сил. В туалет не бегает после каждого маломальского приема пищи — уже хорошо. Рвоту не вызывает. Только плачет долго. Змея шею оплетает все сильнее, сжимает все туже, гадости шепчет и шепчет. Лера бороться с ней не в силах, а потому и слезы льет, ибо заглушить болезнь никак не выходит — приходится слушать. И себя винить за каждый кусочек, что проглотила. И на весы то и дело бегать, боясь, что злосчастная печенька вмиг обернулась килограммом в плюс. И утешение находит ее само — в лице Димы. Он пишет, звонит, по видеозвонкам — тоже. И долго разговаривает, утешает, обнимает незримо — словами, успокаивает, повторяя, что это все ради ее здоровья. И ей становится чуточку легче нести это все в себе. И сейчас тоже разговаривают. По видеозвонку. Котова медленно потягивает молочный коктейль через трубочку, свободно рукой играясь с Пупсом — телефон стоит на столе. Дима дома, шуршит там что-то по квартире, продолжая делиться впечатлениями о все том же сериале, который начал смотреть по ее рекомендации. Не забывает задать и главный вопрос: что ела и ела ли вообще? И тогда Лера пускается в долгое перечисление. А долгое потому, что, называя продукт, будь то печенье или йогурт, она считает необходимым добавить оценочное суждение вкусу, консистенции, и упомянуть количество калорий (не может не). Но обязательно добавит: «ну, это ведь не так много, да? Все нормально ведь? Люди едят гораздо больше в сутки. Я не должна… растолстеть» Масленников слушает внимательно, кивает, вникает. Хвалит за все: за печенье, за чай с сахаром, — это уже победа! — за йогурты, за кусочек куриной грудки, за огурец с помидором, да даже за этот молочный коктейль, что она сейчас допивает. И старается успокоить: в калориях это совсем немного, но это уже огромный шаг к выздоровлению и большой плюс для организма, за который он будет благодарен. А Котовой неловко разглагольствовать о еде также много, как и думать (ложь, думает она гораздо больше). Но иначе не может. И внутри согревается огнем благодарности за то, что ее не осуждают, не просят заткнуться или сменить пластинку. Дима для нее — сокровище, находка, спасательный круг. Тот самый человек, что в минуту слабости протянет руку, чтобы подняться, а после крепко обнимет и будет успокаивающе гладить по голове, приговаривая, что она молодец, что все делает правильно, что все это ради здоровья. Он никогда не использует слова «поправиться» и «набрать вес», потому что знает — это триггер. Обходит опасные моменты аккуратным «выздоравливать», «чувствовать себя лучше» и «жить». Пустая коробочка от молочного коктейля стоит на столе, Пупс уснул рядышком, грея своим пушистым большим телом, а разговор продолжается уже на отвлеченные темы. Дима упоминает какое-то хорошее заведение, где очень вкусные панкейки, сырники, пирожные и много-много всего. И в этот момент дверь в квартиру открывается, звякают ключи. Лёля заходит с громким облегченным выдохом, встречает улыбкой и каким-то писклявым голоском, что приговаривает нежности, Пупса, вышедшего навстречу. Котова старшая отвлекается от разговора. — Привет! — бодро здоровается младшая сестра и, наклонившись, звонко целует Леру в лоб. Та от неожиданности уводит голову назад и хмурится. — Привет, — повторяет, взмахнув рукой перед экраном без всякого стеснения, отходит, но тут же возвращается — садится рядом на диван. — Оу, май, здравствуйте, — и улыбается довольно, смотря на Масленникова на экране. Он же в этот момент что-то готовит на кухне, и выглядывает в камеру, широко улыбаясь. — Здравствуй, Лёля, — и возвращается к своему незатейливому делу. — Молодой человек, а у Вас есть такие же симпатичные, но свободные друзья? — в шатенке стеснения, сколько и желания стать врачом — нуль, дырочка от бублика, зеро. — Лёля, — строго осекает ее старшая сестра. Дима же посмеивается. — Что сразу Лёля? — поворачивает голову. — Твоя личная жизнь, смотрю, цветет и пахнет, а в моей и конь не валялся. Надо исправлять! Лера прикрывает лицо ладонями, шумно выдыхая, а Масленников хохочет. Громко хохочет. Красиво. — Я, кстати, продуктов купила. На ужин твоя любимая лазанья! — улыбается широко-широко, глядит на сестру. Котова улыбается в ответ. — Только посуду потом моешь ты. Теперь же брюнетка закатывает глаза. Дима все еще смеется. Лёля уходит в комнату переодеваться. Лера поднимается на ноги и движется на балкон, покурить. Диалог продолжается с легким смехом — Оля подняла настроение всем. Дима продолжает рассказывать про ресторанчик, завлекая девушку всякими вкусностями, как вдруг на балконе материализуется Лёля. Накидывает на плечи сестры толстовку — декабрь не май, знаете ли. И прислушиваясь к разговору, смотрит на старшую сестру аки кот из Шрека. Такими же большими и умоляющими глазами. — Лёль, хочешь с нами? — предлагает Дима вежливо, с легкой улыбкой. — Хочу, — и улыбается широко-широко. Довольная-я. И вдруг тянется к тонкой руке сестры, за сигаретой. — Лёля, — осекает ее, буравит строгим взглядом. — Шуруй на кухню, я жду лазанью. — Да я одну тяжечку, — а руку не отпускает. — Маме сейчас позвоню. — Ты злодейка, — дует губы, а потом быстро присасывается к фильтру, быстро затянувшись. Выдыхает и, посмеиваясь, убегает обратно в квартиру. Лера цокает языком, снова закатывая глаза.***
Посетить ресторанчик решают на следующий же день. Дима забирает Леру из дома, и вместе уже едут за Лёлей в школу. Та, увидев на парковке черный гелендваген, а в лобовое стекло — сестру и мужчину, гордо вскидывает подбородок, и, объявляя, что ее забирают, шагает к машине, чувствуя заинтересованные и даже завистливые взгляды подружек. Довольствуется. Забирается на заднее сидение, здоровается-знакомится с Димой уже воочию, в жизни. И пока едут, не может отвести глаз, наблюдая за взаимодействием тренера и ее старшей сестры. Он внимательный до жути. Поглядывает на брюнетку все время, спрашивает, не холодно ли, что хотела бы съесть, как себя чувствует. Печку все равно подкручивает, чтобы теплее ей было, и плевать, что самому жарковато. За руку ее берет, когда на светофорах стоять, сжимает аккуратно тонкие пальцы, а иногда и вовсе переплетает, подушечкой большого поглаживая тыльную сторону бледной ладони. И улыбками легкими обмениваются, ласковыми, нежными. Лёля эту химию между ними чувствует, осязает тактильно, она и ее обнимает, укутывает, согревает. Паркуются у заведения. И снова в поле зрения: Масленников берет сестру за руку, шагая к дверям. И садятся вместе, на один диванчик, рядышком. Оля — напротив. Спрашивают шатенку про школу, а у той всегда есть порция возмущений об учителях, сплетни об одноклассниках (школьные романы, преимущественно) и впечатления о пройденных темах. Дима ей нравится. Не только, как потенциальный (или уже действующий?) парень ее сестры, а как человек. Он легко с ней разговаривает, шутит, поддерживает темы, хотя, казалось бы — сдалась ему Лёля? Объект всего его внимания и симпатии сидит рядом, кутаясь в толстовку. Им приносят меню. Размышляют вслух, думают, выбирают. А Лера огорошивает всех и сразу: заказывает какао с маршмеллоу и шоколадный блинный торт. Душа требует. И Оля вновь замечает, как смотрит на сестру мужчина, какой восторг, счастье и гордость в его глазах. Конечно, никто не гарантирует, что Лера все это съест. Может, глоточек сделает, съест кусочек, да остановится, но сам факт выбора подобных блюд и рвение к еде — маленькая-большая победа. Когда заказ приносят, они не могут отвести глаз от брюнетки. Она первым делом берет маленькую ложечку и вылавливает из кружки не успевший растаять маршмеллоу, потом маленький глоток какао делает — горячо. Затем и вилку берет в руки, также, маленькими кусочками, съедает сначала ягоды сверху, а затем отламывает немножко, отправляет в рот. Жует долго, катает на языке, смакует вкус и сладость, а затем отламывает еще и только в этот момент замечает, что они смотрят на нее пристально, внимательно, а к собственным блюдам так и не притронулись. Глядит то на одного, то на второго. Не понимает. Они расплываются в улыбках широких, ярких, счастливых. Ничего не говорят: Лёля хватается за вилку и начинает уплетать свои панкейки с банановым кремом, орехами и соленой карамелью. Масленников же клюет ее в висок, также молча. Лера ест, наслаждается, а змея шипит недовольно, злобно, гадости ей в уши нашептывает, сжимает сильнее горло. А брюнетка дышать старается глубже. Она немножко, она чуть-чуть. Все в порядке. А змея клыки показывает, ядом брызжет, давит: сегодня уже достаточно калории употребила, и те жиром вот-вот сплывут, как совести хватает есть еще? И отражается это внешне: Котова замедляется. Уже не так активно отламывает микро кусочки, не так активно жует, да и зависает подолгу с вознесенной над кусочком торта вилкой, словно понять не может: разрешено или нет. Дима от еды своей отвлекается, кладет руку на ее острую коленку поверх ткани джинсов скинни, да поглаживает ободряюще. Говорит тем самым: можно, ешь, не слушай грязный лживый шепот змеи. А Лера на него смотрит. И он кивает едва заметно. Подтверждает, успокаивает. И вновь словно говорит: отпусти контроль, отдай бразды мне, я со всем справлюсь. И пересилив себя, вслушиваясь в звуки вокруг, чтобы перекрыть шепот змеи, она отламывает еще кусочек, несмело отправляя в рот. Вкусно. Вкусно, черт побери. Так и ест, периодически поглядывая то на сестру, то на мужчину. Поддержку ищет, разрешение, подтверждение — все и сразу. Лёля протягивает ей вилку с кусочком панкейка в банановом креме и карамели, ладошку держит, чтобы не насорить. И Котова старшая сцепляет кусочек, пробуя. Жует, смакует, а после кивает, мол, нормально, но мое вкуснее. Тут и Дима поспевает со своей вилкой, а на не кусочек картофельной вафли, да лосось, да овощи свежие. Тут и там подкармливают. Вафли тоже одобряет. Съедает чуть больше половины кусочка торта, чувствуя тяжесть в желудке — отвык он от таких количеств еды. Потому сидит, пьет не спеша свое какао, ждет, когда поедят близкие (Дима тоже в этой категории). И они знают: тяжело. Тяжело ей сейчас сидеть, пить какао. И вовсе не из-за ощущений в желудке, а из-за болезни, мыслей мрачных, что клубятся змеями, шипят в уши: дверь в туалет совсем недалеко, давай же. Но Лера сидит. Борется, сражается, как доблестный рыцарь с драконом. А в башне не принцесса, нет, там — жизнь и собственное здоровье. И выходят из ресторанчика довольные. Лёля охает и ахает, мол, тяжко, но слишком вкусно. Дима улыбается, все также за руку Леру держа. И ей… полегче. Смотрит ему в глаза, чувствует тепло его ладони, слышит голос Лёли, ее смех, какие-то шутки, и змея замолкает, уползает, скрывается — ей нечем бить такой козырь в лице дорогих и близких. Заботливых. Любящих. И домой едут весело. Песням подпевают на радио, смеются, строят планы на выходные, да разговаривают ни о чем. Дима приглашает в гости. Лёля соглашается первая, быстро и звонко. Лере остается только поддержать сестру. Масленников останавливается у дома. Оля, смекая (а она девочка умненькая), выскакивает из машины, шагая потихоньку к подъезду. Но оглядывается периодически, поглядывает в окна автомобиля. И видит, как с улыбками разговаривают, как мужчина тянется, целуя ее в щеку. И дрожь пробирает, и радость, и слезы подступают отчего-то. Дожидается ее, и вместе поднимаются в квартиру. Молча. Котова в прихожей садится на корточки, гладит кота, так сладко мурчащего, говорит ему что-то ласковое. А Пупс словно чует: покушала, пообнимали, эмоциями хорошими зарядили — и самому становится хорошо-хорошо, по-кошачьи, по-дружески. Переодеваются, на кухню идут. Оля — ставить чайник, Лера — курить на балкон, толстовку прихватив. И стоит у открытого окна, содрогается от порывов не щадящего декабрьского ветра, затягивается медленно, выдыхая дым с шоколадными нотками. И вдруг руки знакомые, родные обнимают со спины, крепко, но не сильно, чтобы не навредить. Макушка каштановая в плечо упирается. Котова улыбается, накрывает руки ее обнимающие одной своей, и вздрагивает, услышав всхлип. Хочет повернуться, но Оля вдруг подает голос дрожащий, чуть хриплый: — Ты самая красивая. Ты самая лучшая старшая сестра, знаешь? Я тебя очень и очень люблю, в два раза, нет, в три раза больше, чем ты меня, — говорит быстро, чуть в словах путаясь. — Ешь, молю тебя, только ешь. Живи, Лера. Не умирай, я тебя умоляю, — последняя фраза сипло, прерывается громким всхлипом, да руки обнимающие крепче сжимают. Лера в шоке. Она тут же тушит сигарету в пепельнице, поворачивается, обхватывая холодными ладонями лицо сестры. Пальцами слезы утирает, прямо как раньше, когда маленькая совсем Лёля была, когда коленки разбивала на роликах, когда не получалось с математикой, когда рассталась с первым мальчиком, в которого была пылко влюблена. Тогда брюнетка вот так лицо ее обхватывала, слезы вытирала, говорила что-то ласковое, успокаивающее, поддерживающее. А тут растеряна. — Лёля, ты чего? — ласково спрашивает, а сестра слезы льет пуще прежнего. — Все хорошо, зайчик, ты чего? — Пообещай мне, что ты постараешься. Попытаешься. Что ты будешь есть, — умоляет между всхлипами. Котова пугается, что у сестры настоящая истерика, и судорожно вспоминает, есть ли в ее аптечке успокоительное. Да хоть чай с ромашкой или мелиссой. — Пообещай, что ты будешь… Что постараешься… Что станешь выздоравливать, — так отчаянно. — Ты же не бросишь меня, правда? Не оставишь меня? Диму? Маму с папой? Пупса? Ты же поправишься, придешь на мой выпускной, правда? И летом в отпуск со мной поедешь? И будем с тобой после пар вместе кофе ходить пить? Она рыдает взахлеб, остановиться не может. У Лёли накопилось слишком много страха, тревоги, волнения за сестру. Она ведь все-все видит, все-все замечает, и понимает многое, пусть и не все. И знает, что тяжело ей, видит, но надеется, молит высшие силы, чтобы все обошлось. Чтобы получилось. Чтобы поправилась. Чтобы вернулась ее Валерчик, веселая, полная сил и энергии, с улыбкой. И чтобы испарилась Лера истощенная, изнеможенная, уставшая, без тяги к жизни, но с неудержимой тягой к идеалу мнимому, призрачному, мифическому. Чтобы поняла: ее любят. Просто за то, что есть. Котова утирает слезы с ее щек вновь, просит зайти на кухню — на балконе холодно, болеть им нельзя. А уже там, в тепле, крепко-крепко обнимает, прижимает к себе, по голове гладит. И обещает. Обещает, что будет жить. И есть будет. И поправится обязательно. Лёля успокаивается с трудом, спустя минуты долгие. Выплескивает все, что накопилось. Старшая сестра наливает ей чай с мятой, усаживает за стол, и сидит рядом. Оля сестру любит безумно. Больше, чем кого-либо на этом свете. Лера никогда не осуждает, никогда не ругается, никогда не пытается сбить с выбранного пути. Всегда на ее стороне. Всегда поддерживает. Всегда стоит рядом, рука об руку идет по жизни, защищает, не дает в обиду. Никому. Даже маме с папой. Пьют чай вместе. Вместе же ложатся спать. Лёля прижимается к сестре, обнимает, как коала, руками и ногами, кладет голову на хрупкое плечо. Перед сном залипают на мультфильм по телевизору, пока не засыпают, укрытые пледом. Лера сопит, видит десятый сон, а Лёля все еще лежит, прислушивается к ее редкому пульсу. Закрывает глаза, практически жмурясь. Ты только, пожалуйста, живи.