В тот день, когда ты влюбишься, ты полюбишь свою внешность, увидев её глазами другого.
Жюстин «Этим утром я решила перестать есть»
Несколько месяцев спустя. Жизнь подобна реке, и течение ее быстротечно. Они вместе встретили новый год, втроем, неизменной компанией — Лёля, Лера и Дима. В период праздников-таки съездили на пару дней к родителям, обменялись подарками, да и просто показались, мол, живы, здоровы (кто-то относительно). Мама не сдержалась — заплакала, крепко обнимая старшую дочь, да извинялась за все, что когда-либо делала и говорила. Умоляла есть. Жить. Твердила о любви. Равно как и отец. Момент был неловкий, ибо неожиданный, ничего не предвещало подобной «исповеди» и покаяния. Вернулись домой, и оставшиеся выходные и каникулы проводили все также. Втроем. Неизменно. То уезжали за город развлечься, то гуляли по заведениям города, то сидели дома. Варили глинтвейн, играли в настольные и видеоигры, качались на качелях посреди ночи на площадке, кидались снежками, валялись в снегу, а после, замерзшие и промокшие, возвращались домой, и отогревались в душе, спасались горячим шоколадом. А потом вдруг жизнь совершила кульбит, резкий поворот, кувырок, сальто. Дима и Лера решили съехаться. Лёля, услышав, зависла с открытым ртом, глядя на пару. Сидела так какое-то время, а после фыркнула, стирая вмиг все удивление, да бросила насмешливо: «боже, я уж думала, до пенсии ждать придется, вы такие тугодумы оба». Но обниматься полезла. А уж когда Лера упомянула, что расторгать договор об аренде квартиры не будет, и младшая сестра может оставаться жить здесь, ибо и университет скоро, и ездить ближе, чем от дома, шатенка взвизгнула, вновь бросаясь ей на шею, да обняла так крепко, что могла лишить жизни. И повторяла, не затыкаясь: «ты самая лучшая, знаешь? Ты самая лучшая!». И закрутилась суета со сбором вещей. Пупс на это все смотрел как-то непонимающе, но в то же время с интересом. Правда, стал за Лерой хвостиком таскаться, у ног маячить, на коленках сидеть при любой возможности, спать не в ногах, а рядышком, под боком, а то и у самого лица. Переживал. Боялся, что его оставят. И, пожалуй, переезд переживал с наибольшим восторгом и интересом, нежели человеки. Удивился, когда его посадили в переноску и погрузили в машину, на колени Лере. Рассматривал все вокруг, обнюхивал, изучал новое и неизведанное за пределами квартиры. А уж когда в новом месте жительства оказался, вообще в восторг пришел. Кота потеряли на долгие часы. Он исследовал каждую комнату, каждый уголок, часто залезая, куда не надо, роняя какие-то вещи и копошась в шкафах. Вещи раскладывать тоже помогал. И к Диме прикипел. Этот хороший человек помогал его человеку. И вновь поток стремительных изменений и нововведений в жизни. Лера нашла психотерапевта, договорилась о дистанционных сессиях. Так удобнее, и с университетом совмещать было проще. Родители сказали, что оплатят, и не желали слушать отнекиваний. И все стало налаживаться. Потихоньку. Маленькими шажочками Лера шла к выздоровлению, принятию своего тела. Копила силы, подпитывалась, одерживая одну за другой маленькие победы над змеей. Та шептала о наборе веса, Котова крыла тем, что это для здоровья. «Тебя не будут любить» — слышала едкий шепот, но крепкие обнимающие руки и ласковые поцелуи доказывали обратное, разбивая доводы змеи в пух и прах. «Мы должны стать идеальными» — не унималась, но тут возникала улыбчивая Лёля, твердя, что ее сестра самая красивая на свете. Как Дима и говорил. Боролась Лера не в одиночку, они делали это вместе. Постепенно смогла отказаться от таблеток. Есть более полноценно. Рационально. Порции стали чуть увеличиваться. И вес набирался. Так пришла весна. Лера достигла отметки в пятьдесят с небольшим килограмм, комфортным для нее и ее организма. И ела нормально. Только змея не ушла и никуда не делась. Она ослабла. Скрутилась в клубочек, да шипела откуда-то из темного угла, показывая, что все еще здесь, и просто ждет момента, когда вновь выпустит клыки и впрыснет в кровь уничтожающий яд. Остались и странные пищевые привычки и ритуалы. Соусы и сладкие напитки все еще были под запретом. Как и сладости. Еда выбиралась будто бы с меточкой «безопасная и низкокалорийная». Она также ела маленькими кусочками, распределяя еду по тарелке по понятным ей категориям. Часто недоедала, словно так надо. Но все это выглядело лучше, чем те же месяцы назад. Этим субботним утром в квартире царит тишина и покой. Пупс жмется к животу Леры, та, в свою очередь, обнимает большого кота одной рукой. Дима, не спящий уже полчаса, заканчивает просматривать все новостные ленты и рабочее расписание на сегодня и убирает телефон. Поворачивается на бок, обнимая брюнетку за талию, да оставляя поцелуй на шее, поверх красной метки-последствия сегодняшней ночи. Подумав, что таких разбросано по ее телу еще немало, хочется улыбнуться шкодливым ребенком. Отругает ведь потом, когда заметит. Ей неловко. Поцелуи-бабочки порхают по шее, переходят на щеку. Котова что-то мычит не членораздельное, сморщив нос. Пупс же, проснувшись и обнаружив мужскую руку близ себя, бьет по ней лапой лениво, мол, кожаный, убери культяпки. Мешаешь. Лера открывает глаза, промаргиваясь, и переворачивается на спину. Тут кот совсем расстраивается. Рука, обнимающая его пузико, исчезает. Поцелуи переходят на обе щеки, кончик носа, пухлые губы и лоб. Девушка улыбается, кажется, все еще находясь в плену сонливости. И сладко потягивается. Дорогой сердцу человек сгребает ее в объятия, прижимает к себе крепко-крепко, что-то на ухо мурлычет, а она посмеивается. — Который час? — спрашивает с хрипотцой, не пытаясь вырваться из родных сильных рук. Но и глаз не открывает, словно стараясь доспать эти сладкие минуты. — Около девяти, — припечатывает поцелуем в щеку. А щечки появились, ушли острые скулы. И целовать их хотелось еще больше. — Жестоко будить в такую рань, — бурчит, выдыхая шумно. — У меня тренировка в одиннадцать, у тебя в двенадцать психотерапевт, — докладывает, с легкой улыбкой рассматривая ее лицо. — А завтракать один я не хочу. — Приготовишь? — и глаза открывает, смотрит с хитрецой. — Что хочешь? — Бутерброды с рыбкой, — и снова потягивается, лишь сильнее прижимаясь и закидывая на него ногу. — Сделаю. Нежится с ней еще пару минут, а после все же поднимается с постели, дав ей время поваляться. За ним на кухню увязывается и Пупс. Он про рыбку слышал, кот умный, приоритеты расставляет верно. Проходя в ванную, Котова заглядывает на кухню, уличая Масленникова в маленьком преступлении: тот, что-то шепча коту, отрезает маленький кусочек рыбки и дает. — Я все вижу! — кричит, уже заходя в ванную. Ответом служит смех. Дима выглядывает и, убедившись, что больше их не засекут, протягивает Пупсу еще кусочек. Всего лишь налаживает доверительные отношение, ничего более. И вдруг слышит из ванной: — Масленников! Заметила-таки.***
Сессии с психотерапевтом проходили дистанционно. Раз в неделю, и никогда не в один и тот же день. На этой неделе выпала суббота. На следующую договорились на четверг. Работу начинали с «азов» — старались понять, прощупать змею и найти способы с ней бороться. Немногим позже сместили вектор на принятия своего тела и понимания: не надо ничего делать с собой, чтобы любили. И в моменте психотерапевт высказала одну важную мысль, что еще надолго засела в голове: «обещали условное принятие, но не безусловную любовь…» И это застряло в ее голове. Закрепилось там надолго. Лера обдумывала и обдумывала. А ведь… правда. Сколько бы родители не говорили «ты красивая, мы тебя любим» этого было слишком мало, чтобы перекрыть все то, что она слышала. Все эти шуточки, намеки, вопросы, взгляды, ругань. Да чего только стоит тот блядский листок с ее весом на холодильнике и постоянный контроль массы тела. Каждое их «люблю» было сродни ложке меда в бочку дегтя. Сладости не добавляло, да и тьму осветить было не в силах. Обижалась ли на них Лера? Да черт его знает. Скорее нет, чем да. Вкус обиды не чувствовался, остался тот самый мерзкий осадок, что стереть и стряхнуть нельзя, лежит на сердце, напоминает периодически. Еще одна фраза, сказанная специалистом, загрузила голову: «как будто… не вес Ваш исправить хотели, а Вас саму. Словно… ты нам такая не нравишься, надо быть другой» И воспоминания побежали пленкой кадров, сменяясь один за другим. Все это началось лет в одиннадцать. Сначала фразы, после разговоры, и все через призму здоровья, с упором на ожирение, сахарный диабет и прочую ерунду. Затем, словно бы не видя эффективности, начались шутки. Начали жестить. Давить. Травить. Дома, самые близкие. В саду принятия поросли кусты критики, а дорогие люди осуждали не меньше злых подростков и одноклассников. После первой сессии Лера проплакала несколько часов. Дима не знал, как успокоить и что сказать. Просто слушал, понимая, что и успокаивать не нужно — Котова выплескивала все те эмоции, что так долго хранила глубоко в себе, копила, придавливала на дно коробки, чтобы сложить еще и крепко закрыть крышкой с маленьким замочком. Брюнетка оплакивала маленькую себя. Обида взыграла в моменте, заполнила, придушила. Ей было слишком мало лет. И проблем в себе она не видела. И худеть она не хотела и не собиралась. Только слушала родителей, плакала, обижалась и совершенно не могла понять, почему они так с ней обращаются, почему давят, чего хотят. Она ведь… красивая. Да и маленькая еще. Маленькая. Любящая себя. И не понимающая сути проблемы. Все начиналось с протестов. Лера переставала есть, садилась на диеты, показательно отказывалась от ужина. Занималась спортом, хоть и никогда это не любила. Стала смотреть и сохранять себе фотографии худеньких девочек, зависать на тематических форумах, пабликах, сайтах. Подписывалась на таких девочек в социальных сетях. И незаметно ступила на скользкую дорожку — села на питьевую диету. Родители ругались, мол, так нельзя, надо есть! А она кричала в ответ, как они надоели, то ешь, то не ешь, и все плохо, и все не устраивает. Но змея уже появилась и шею оплела. Плевать стало на родителей. Появился мнимый идеал и безудержное к нему стремление. Об этом всем и рассказывала Диме, плача в его руках, а он в шок приходил все больше с каждым сказанным словом. Так ведь… нельзя. Как можно… с собственным ребенком. И сейчас, сидя на кухне после окончания видеосессии, Лера пыталась прийти в себя и разложить всю полученную информацию по полочкам в своей голове. Захлопывается входная дверь — Дима домой вернулся. Не встает, не идет встречать. Он сам заходит на кухню. В лоб ее целует, начиная разбирать пакет с продуктами, попутно еще Пупсу что-то говорит, когда тот слишком заинтересовывается крабовыми палочками и куриным фаршем. Котова молчит. А он ее и не трогает. Знает, что нужно дать время. И уже морально готов услышать следующее: — Дим. Она часто спрашивает об этом. И сейчас спросит. — Ты все еще меня любишь? — глаза зеленые на него поднимает. — Я все еще тебе нравлюсь? Масленников ласково улыбается, подходит, руки протягивает. Поднимает ее со стула. Обнимает крепко-крепко, целует в макушку, лоб и щеки. — Люблю. Сильно люблю. И нравишься безумно. — Чувствует — расслабляется. — Самый красивый котенок. Он к этим вопросам почти привык. Лера спрашивает регулярно. Хочет убедиться, что между ними та самая безусловная любовь, а не условное принятие. И еще переживает сильно, что, набирая вес, не становится в его глазах, хуже, уродливее. Пожалуй, это то, отчего не избавиться быстро, даже спустя время работы со специалистом. Ей необходимо знать и быть уверенной, что любить будут, просто так, за то, что есть. И ему не сложно дать ей это знание и уверенность. Пусть и повторить придется сотню раз.***
Вместе ложатся поспать пару часов. Дима просыпается неизменно первым, уходит тихонько на кухню, чтобы что-то приготовить. Скоро и Лёля должна прийти. Младшая сестра Котовой частый гость у них. А они и рады. Все выходные девушка проводит с ними, неизменно щебеча про школу, предстоящие экзамены и — внимание! — мальчика, который ей нравится. Тогда между сестрами проскальзывает странная фраза о том, что завтра все в силе, и они встретятся в обговоренное раннее время. Дима щурится, но объяснений не получает. Девочки дают их в воскресенье, на следующий день, возвращаясь домой вместе. Улыбаются хитро-хитро, раздеваясь и проходя на кухню. — Что вы учудили, признавайтесь, — улыбается, осматривая хитрющие лица. И девочки стягиваю вниз носки с одной ноги, становятся боком, демонстрируя парные татуировки. Два кеда. На одном «big sis», на другом «lil sis». — Ну, ничего себе, — все также улыбается. — А родители-то разрешили? — Ну, Валере уже ничего не запрещают, там скорее скоро трубить о внуках будут, — шуршит Лёля, надевая обратно носок. — А я до восемнадцати попрячу, а там уже все равно. Через пару часов приходят Никита и Арина, вместе (удивительно, правда?). Приносят пакет с настольными играми, которые еще не исследованы. Заказывают еды, открывают алкоголь. И садятся в гостиной у журнального столика. Лёля первым делом хватает в руки правила игры, собираясь рулить этой вечеринкой. Пупс принюхивается к тарелкам и коробочкам, думая, чего хочется его свободной котячьей душе, даже рискует лапой подцепить креветку с тарелки, и ему удается. Лера ворчит, а Дима, из мужской солидарности да по крепкой дружбе, прикрывает пушистого, словно преступления то и не было. Никита с Ариной шутят, подкалывают друг-друга, отвешивают шуточные шлепки за слишком уж глупые фразочки, а все равно горящими глазами друг на друга смотрят. Лера сидит в кольце Диминых рук, прижимается спиной к крепкой груди, жует кусочек пиццы всем на радость, а мужчина заботливо то салфетку даст, то стаканчик с лимонным лимонадом, то протянет снек. И Лёля смотрит на них, улыбается, и понимает. Это искренне. Это безусловно. И, наверное, навсегда.