Темные желания подземелья

Уже двадцать три дня Джинни не видела ни одного человека в этой тесной, мрачной клетке. Сегодня начнутся двадцать четвертые сутки без еды. Раз в неделю на ее столе появлялся пластиковый стакан с водой, единственный источник жизни в этой безжалостной тьме. Девушка научилась считать каждый глоток, борясь с жаждой, чтобы сохранить силы для выживания. К счастью, перебирая заклинания, она нашла несколько полезных: маленький участок влажной земли, пробивавшийся под камнями, стал источником для всасывающего жидкость «Тергео» и очищающего от грязи «Эскурсо», так она глотала жалкие капли, вытекающие из волшебной палочки. Несмотря на все усилия, она истощалась с каждым днем. Щеки втянулись, кожа стала сухой, и сквозь нее стали просвечивать ребра, напоминая о беспощадном времени, проведенном в плену. С каждым днем все становилось только хуже. Постепенно земля под камнями высохла, лишив Джинни возможности получать влагу. Стакан с водой перестал появляться на ее столе. Безжалостное время начало медленно истреблять последние остатки надежды, оставляя девушку одинокой и беспомощной в темноте своей камеры. На двадцать девятый день к ней пришел посетитель. Джинни смотрела на Люциуса сквозь решетку с горящими глазами, в которых бушевала обезумевшая ярость. Ее сердце разрывалось от внутреннего напряжения, а голод и изнеможение казались ей ничтожными преградами перед ее гневом. Взгляд был подобен языкам пламени, что бушевало внутри нее, ожидая возможности вырваться наружу и уничтожить всё на своем пути. Малфой, стоявший за пределами решетки, не решался войти внутрь, оставаясь на безопасном расстоянии. Его слова звучали холодно и угрожающе, как ветер, предвещающий бурю. Он повторил свое предложение, которое сделал еще в первый день, — обменять свободу на сотрудничество с Пожирателями. Резко подскочив и схватившись за железные прутья, Джинни смотрела Люциусу прямо в глаза, бросая вызов его власти и эго. Голос девушки был пронзителен, сух и наполнен непоколебимой решимостью. — Посмотрите мне в глаза, Малфой, и еще раз задайте свой вопрос, — прорычала она, выпуская из себя всё скопившееся отчаяние. Люциус, сохраняя спокойствие, встретил ее взгляд без капли презрения или тем более страха. В ответ на ее вызов он лишь произнес слова, полные раздражения. — Прекрасно, пока меня на протяжении нескольких недель не было в поместье, я слышал, что мою пленницу не кормили. Уже было подумал дать тебе еды, но раз ты и так сыта по горло своей преданностью какому-то вшивому отряду, можешь и дальше морить себя голодом, — сказал он, словно насмехаясь над ее стойкостью. С этими словами Люциус резко развернулся и ушел, вновь оставив девушку одну. Джинни лежала на кровати, истощенная и без сил, как будто ждала неизбежного конца, который приближался с каждым шагом. Ее тело чувствовало острую боль и усталость, а мозг был затуманен темнотой и отчаянием. Ни одна мысль не могла проникнуть сквозь этот мрак, который окутывал ее разум. Едкий смех, нарушающий мертвую тишину, проник в сознание, как невидимый клинок, разрывающий нить ее последних надежд. Даже когда приближались шаги, девушка не могла собрать в себе силы, чтобы пошевелиться. Что она могла бы сделать в этой безысходной ситуации? Ее палочка была бесполезной, лишь предметом для шалостей, а ее собственные руки были слишком слабыми, чтобы сопротивляться. Когда красный луч света упал на нее, она почувствовала, как острый укол пронзил ее тело, и она закричала от боли. «Круцио» прозвучало эхом где-то за пределами ее разума, и она уже была слишком далеко, чтобы осознать значение заклятия. Под воздействием непростительного заклятия «Круциатус» Джинни погрузилась в мучительное адское пламя, охватившее ее тело и разум. Каждая клетка казалась пронзенной огнем, словно кипящая лава разливалась по всему ее существу. Острые иглы боли пронзали ее плоть, заставляя пленницу корчиться в изнеможении на пытке. Крики девушки разрывали воздух, но они затерялись в море бесконечной агонии. А тело извивалось в муках, словно она была покорной марионеткой в руках жестокого исполнителя. Пустота и безумие резонировали, лишая ее способности даже вздохнуть. В бесконечности мук не было места для понятия времени, где минуты растянулись до часов, а часы стали вечностью. Джинни погрузилась в ад абсолютной боли: в ее теле каждый нерв был пылающим костром, каждая кость казалось вот-вот расплавится, а голова взорвется мелкими кусочками. Очередной удар заклятия становился падением в бездонную пропасть безысходности, лишая ее способности различать прошлое и настоящее. Она стала существом, заблудившимся в самом сердце ада. Крики становились все более и более прерывистыми, словно звучали сквозь водяную завесу. Девушка пыталась сопротивляться, но тело уже не принадлежало ей — оно было всего лишь боксерской грушей для того, кто обладал могуществом над ней. Но в конце концов сила заклинания начала угасать, оставляя за собой только измученное и израненное существо, замерзшее в приступе боли и страха. Джинни оставалась лежать, изнеможденная, едва способная двигаться, обреченная на вечную пленительную темноту. На щеках отпечатались печальные дорожки из высохших слез, являясь безмолвными свидетелями пережитых пыток. Она лежала на кровати, с трудом сдерживая боль, которая пронизывала каждый миллиметр ослабленного организма. Ее глаза, едва способные удерживать сознание, медленно закрывались, словно занавески, опускающиеся на финальном акте бессмысленной драмы. Перед тем как погрузиться в неведомое, она мельком увидела Люциуса. Мужчина подносил и подносил к ее лицу мокрую, холодную тряпку. В тот момент, когда влажная ткань прикоснулась к щеке, глаза ее наконец закрылись, погружая девушку во тьму беспокойного сна. А Малфой-старший принялся бинтовать ее раны.