Темные желания подземелья

Джинни лежала на кровати, борясь с жаром, который пронизывал ее тело после каждой пытки. Жгучий укол заставил глаза широко раскрыться, и она увидела фигуру Долохова, стоящего перед ней с палочкой в руке. Девушка вздрогнула, пытаясь защититься, но уже было поздно. Резкая агония пронзила ее тело, заставляя искривиться от боли. Он устремил на нее свой ледяной взгляд, наслаждаясь страданием. «Это только начало, мерзкая Уизли», — прошипел Антонин, мерзко ухмыляясь, высмеивая ее слабость. Каждый вечер Пожиратель возвращался, оставляя палочкой метки на теле Джинни, подписываясь под каждым актом своей жестокости. И так проходили дни. Сначала был только «Круциатус», а затем появилось новое, изобретенное им лично «Проклятие Долохова», которое вызывало внутренние раны, оставляя ее дрожащей от боли. Вскоре Долохов сменился на Макнейра, а Макнейр на Мальсибера. Так менялись ее палачи. И в течение этих невыносимых дней, когда Джинни страдала под их пытками, она слышала отголоски их разговоров. В прерывистых моментах, когда разум девушки все еще был ясным, она впитывала упоминания других пожирателей, чтобы знать, кто еще находится в поместье: «Гойл старший... Рабастан Лестрейндж... Нотт». Каждое имя было подобно удару по ее разбитой душе, напоминая ей о том, что они все были ее врагами, злобными и безжалостными. Изможденная и безмолвная, она больше не чувствовала голода — только тупую боль, которая охватила каждую клеточку ее тела. Жажда была потеряна среди мучений, и теперь она ощущала лишь пустоту, будто лишилась даже самых базовых человеческих потребностей. Каждый вечер в пленительной тишине, прерываемой лишь едва уловимым шепотом, Люциус Малфой являлся к Джинни, чтобы обработать ее раны. Его руки бережно перебинтовывали каждую отметину, оставленную тем или иным пожирателем, вручную и с помощью волшебства. Каждое движение палочки было не просто актом магической милости, но знаком заботы и сострадания, нежно обращаясь с ней, словно с хрупким артефактом. В эти мгновения, окруженные мраком и молчанием, рождалась иллюзия покоя, в которой даже боль отступала перед ласковым прикосновением магии. В движениях Люциуса скрывалась некая теплота, которая не укладывалась в устойчивый образ бледного мужчины, оставляя в сердце Джинни загадочное ощущение. С каждым прикосновением его рук, когда мокрая ткань касалась ее лба или когда он шепотом произносил лечебные и заживляющие заклинания, проводя палочкой над ее телом, странное новое ощущение Джинни усиливалось. Как будто в этих моментах, когда его магия прикасалась к ее плоти, просыпалось нечто глубоко скрытое и непонятное, растворяясь в приходящем покое. На краю бездны, где время исчезает в пучине мрака, Джиневра Уизли все еще боролась за жизнь. Дни превратились в серые сумерки, а ночи – в бессонное ожидание. Ее тело было изможденно, силы истощены, а голод и жажда стали чем-то вроде давно забытых теней, бегущих сквозь пустоту ее существования. На протяжении всех этих дней, проведенных в подземной темнице, где нет ни солнца, ни света, она не видела ни куска хлеба, ни капли воды. Но, к своему удивлению, все еще оставалась живой. Понятия о том, как это возможно, у нее не было, но она знала, что связано это было с Люциусом Малфоем. День за днем он являлся к ней, принося с собой облегчение. Его ежедневные визиты, заботливые руки, которые бережно перебинтовывали раны, поддерживали жизнь в ее истощенном теле. В его присутствии она чувствовала какую-то неведомую силу, способную смягчить страдания и утолить ее страхи. Его магия, его забота и внимание стали для нее опорой в этом положении. И по мере того, как дни тянулись, Джинни начала видеть в Малфое не только своего тюремщика, но и спасителя. Люциус Малфой продолжал заботиться о Джинни, обрабатывая ее раны с безупречной тщательностью, словно это была его собственная плоть и кровь. Но в его глазах просматривалось нечто более глубокое, чем простое сострадание к пленнице. Постепенно осознавая необычную заботу Люциуса о себе, девушка начала задаваться вопросами. В чем мог быть мотив этого бледного мужчины, чьи руки так нежно обвивали ее и чья магия ласково лечила раны, оставленные пожирателями смерти? Ведь Люциус Малфой, как правило, славился своей безжалостностью и хладнокровием. Почему он вдруг обращал внимание на нее, младшую Уизли, семью которой он искренне презирал и ненавидел? Было что-то в его взгляде, что заставляло Джинни сомневаться в привычной картине Малфоя как хладнокровного и беспощадного врага Ордена Феникса. И вот среди этих часов одиночества и страдания что-то непонятное и необъяснимое начало пробуждаться в ней — что-то, что она давно не испытывала. Это была смесь благодарности и... чего-то еще. В нелепости ситуации, в которой они оказались, ее сердце начинало биться быстрее при его приближении. Сначала она рассматривала это как реакцию на страх и ожидание новой порции боли, но по мере того, как дни превращались в недели, Джинни поняла, что это была реакция на заботу и внимание, и что-то большее просыпается в ее сердце. Воспоминания о детских мечтах, давно забытых в огне войны, вдруг всплывали на поверхность, наполняя ее душу теплом и смущением. Было ли это последствием травмы, полученной от мучений на его присутствие и заботу, которую он оказывал ей в моменты уязвимости? Просто возрождением детской влюбленности? Или, может быть, это было что-то гораздо более сложное и противоречивое — реверсивное движение ее детской влюбленности, которую она мимолетно ощутила на первом курсе и которая пробуждалась сейчас в темноте пленения? Она не могла точно сказать, но что-то внутри нее начало теплиться при виде Люциуса Малфоя.