Свобода на крови

Деревянные ступени, ведущие на второй этаж, мягко пружинили под шагами Арлекино. Вдоль лестничной стены, на полотне серо-вензельных обоев, висели деревянные рамки: она недовольно цокнула языком, наблюдая на рамках лёгкую пылевую взвесь. Горничная в родном доме не позволяла себе подобного: каждый уголок всегда был чист и прибран, даже если добраться до него было не так уж и легко. Она не сталкивалась с пыльными клубками ни на верхних полках книжных шкафов, ни под креслами в гостевой комнате, ни даже на чердаке, куда часто забиралась ночами, чтобы посмотреть на яркие звёзды из полукруглого чердачного окна. Здесь же даже портреты хозяев дома – точёный профиль матери и квадратное лицо отца она безошибочно узнавала на старых фотографиях – были припорошены временем. Придётся навести порядок и указать на это недоразумение… Дом не дышал – и это пугало. В коридоре второго этажа тишина показалась Арлекино ещё более всеобъемлющей, затапливающей всё вокруг, казалось, сделай она ещё один шаг – и перестанет слышать даже звук собственного дыхания. Неужели здесь сейчас никого, кроме неё самой и Фольца, круглого мажордома? Где отец прятал остальных слуг? В их наличии Арлекино ничуть не сомневалась: отец был не тем человеком, который желал бы обеспечивать простой быт себе самостоятельно. Живут ли они прямо в особняке, или для них выстроены отдельные домики на земле Буфф д’эте? Этого она не знала, но намеревалась выяснить – сразу после того, как узнает о всех тайнах, который оставил ей отец. Маленький ключ легко скользнул в замочную скважину. Щелчок открывающегося замка выстрелом разорвал клубящуюся тишину коридора. Дверь открылась с тихим скрипом массивных петель, и Арлекино шагнула в деревянную духоту кабинета. Судя по всему, сюда не входил никто, кроме хозяина: пыли здесь было в разы больше, чем на рамках вдоль лестницы, тяжёлые портьеры висели неровно, перехваченные плетёным шнуром как попало, а на широкой столешнице бюро творился настоящий хаос. Вместо того, чтобы быть сложенными в аккуратные стопки, бумаги были разбросаны по всей поверхности стола, одна из двух серебряных чернильниц стояла открытой – наверняка чернила в ней успели высохнуть – рядом с ней лежало и неначищенное писчее перо, настольные часы показывали совершенно не то время, которое следовало бы… И это кабинет её отца? Человека, которого она считала аккуратным и точным? Она и в самом деле плохо его знала... Проведя пальцами по корешкам книг на полке, она решительно прошла вглубь кабинета, отодвинула массивный стул, сбросила с него декоративную – и на её взгляд совершенно безвкусную – подушку, и села, уперевшись ладонями в дерево столешницы. Оно было таким же прохладным, как и лицо отца, почивавшего в гостиной. Мысли о том, что сегодня она будет спать в одном доме с покойником, немного тревожили Арлекино, и она предпочла следовать советам из письма: жизнь слишком коротка, и лучше она потратит её не на беспокойства и сожаления, а на то, чтобы узнать больше о том будущем, которое её ждёт. Фольц сказал, что документы отец оставил на столе… Арлекино окинула взглядом ворох бумаг. Что из этого ей нужно изучить в первую очередь? Она наугад вытянула из-под желтоватых листов иссиня-белый хрустящий конверт: «Буфф д’эте», - гласило имя получателя, написанное чуть смазанными чернилами. Отправителем значился некто «де Фонтейн», и фамилия эта ей была незнакома. Внутри оказалось короткое письмо и копии расписок: судя по всему, де Фонтейн был одним из рабочих партнёров отца, и ей стоило бы запомнить это. Запомнила она и ещё ряд фамилий – Лоуренс, Каспар, Альберих – надписанных в графе «получатель» на заклеенных конвертах. Отец не успел их отправить? Это должна сделать она или кто-то из слуг, воспользоваться услугами почты или передать при личном визите кого-либо из этих семей? Её явно ждёт много новых знакомств… Стол медленно, но верно возвращался к порядку. Письма Арлекино убрала в выдвижной ящик, вырванные из расчётной домовой книги листы аккуратно скрепила зажимом и отложила на угол, прикрыла их заметками и наблюдениями отца, а его предсмертные распоряжения сложила вдвое и оставила при себе, чтобы перечитать ещё раз немногим позже. То, что он писал на этих страницах… Интриговало её. Как жаль, что всё это она вынуждена теперь узнавать так, жадно вцепляясь глазами в каждую строчку, в каждую мелкую буковку! Он мог бы рассказать её всё сам: Арлекино живо представила, как хитро бы усмехался отец, пересказывая ей свои последние желания… Память услужливо показывала ей его молодое, неиспещрённое морщинами лицо. Как бы улыбался настоящий сэр Буфф д’эте, она представить себе не смогла – зато легко могла представить изумление на лицах уважаемой публики, что соберётся проститься с дорогим другом, кровным врагом, деловым партнёром и значимой фигурой расцветающего угольного промысла. Ах, отец! Даже после своей смерти он не оставил её без скупой заботы, и был готов устроить настоящее представление из собственных похорон, только чтобы его дочь увидели и запомнили! Ещё долгое время Арлекино оставалась в кабинете: серо-синее небо за портьерами затянулось тяжёлыми свинцовыми тучами, ей пришлось зажечь свечу в канделябре рядом с чернильницей, чтобы продолжать исследование оставленных богатств. Отец не лгал: дневники его нашлись в самом верхнем ящике бюро, который открывался тем же ключом, что и его кабинет. Каким человеком он был на самом деле? Отчего сослал её прочь, не позволяя видеться ни с матерью, ни с собой? Она надеялась найти ответы на все свои вопросы – настоящие ответы, а не те домыслы, которые она придумала ещё в юности, чтобы успокоить душу, мечущуюся без точности – но начинать ей явно придётся с самого начала. До завтра времени точно не хватит! «Жизнь не настолько коротка», - успокоила сама себя Арлекино, решив не торопиться. До завтрашнего дня ей будет достаточно запомнить предсмертные распоряжения, да ещё раз перечитать список приглашённых гостей пофамильно, чтобы понимать, с кем она столкнётся, и это она успеет сделать даже перед сном, а пока что… Придвинув поближе свечу, Арлекино углубилась в заметки отца. Она едва успела пролистать треть одной книжицы, исписанной мелким, гороховым почерком, считающимся почерком человека неискушённого и неизящного – в почёте были летящие, строгие буквы, как те, что она видела сегодня в чужих письмах. Возможно, для самого себя – и для своей дочери – отец предпочитал беречь и чернила, и время, оттого писал быстро, мелко, но разборчиво. Начал он издалека, с собственных детских воспоминаний, и Арлекино с любовью обнимала взглядом строки, посвящённые Дому Очага, месту, где росла она сама, и где до того взрослел её отец. Как живые вставали перед глазами места, которые она впервые покинула только вчера: утопающий в дикой зелени дом, лесная опушка, где влажными летними вечерами она черпала землянику горстями, каменистый обрыв у самого поворота избитой песчаной дороги, единственной ведущей к их земле… Мир за пределами маленького королевства будто и не существовал для неё, ограничиваясь одной только точкой особняка Буфф д’эте, и теперь казался огромным. Как же тоскливо было провожать взглядом шумящий лес, загружать саквояж в крохотную повозку, и последний раз поворачивать у обрыва, чувствуя, как срывается вниз её сердце. Неужели и её отец прошёл тем же путём в свои годы? Но для чего? Она с улыбкой читала о его детских секретах: значит, это он вырезал смешную рожицу перочинным ножом на деревянном чердачном окне, и он случайно уничтожил куст терновника у северной стены, о котором часто вздыхал старый дворецкий, и он оставил большую чернильную кляксу на полу в гостиной – позже горничная почти вывела его, но синеватая чернильная тень, которая напоминала Арлекино толстого кота, осталась… Тонкая свеча успела прогореть почти полностью, и Арлекино подумала, что ещё не поздно найти запасные, как в дверь несмело постучали. - Войдите, - громко позволила она, прокашлявшись после долгого молчания в пыльном кабинете. Дверь столь же несмело отворилась, и в щель просунулся сначала острый женский носик, а за ним уже – всё остальное лицо, такое же острое, с блестящими маленькими глазками и тонкими губами. - Миледи? – сухонькая, как тростинка, фигура экономки наконец-то полностью просочилась в кабинет и замерла на пороге. – Пришло время ужина. Прошу вас спуститься в столовую. После этого тощая экономка исчезла за дверью, закрывая её за собой так бережно, что даже ворчливые петли не издали ни звука. Арлекино перевела взгляд за окно: темнота за ним уже стала непроглядной. Как быстро летит время, когда вокруг столько всего нового! Придётся отложить чтение на завтра. Вернее, на другой свободный день, ведь завтра с самого утра здесь стоит ожидать целую толпу, желающую проводить сэра Буфф д’эте в последний путь… Она загнула уголок последней прочитанной страницы, после чего убрала дневники на верхнюю полку бюро и звонко щёлкнула ключом. Экономка права. Нужно поесть. Тяжёлая дверь кабинета не была нежна к ней так же, как к исчезнувшей служанке. Петли капризно заплакали, когда Арлекино затворила дверь, а замок злобно скрежетнул, прощаясь. Особняку Буфф д’эте ещё предстояло подружиться со своей новой хозяйкой – и если нужно будет применить силу, чтобы подчинить себе двери и ступени, она сможет это сделать. Коснувшись на прощание дверной ручки, Арлекино поспешила вниз. На этот раз дом казался ей куда более живым: откуда-то снизу тянуло ароматом свежеприготовленного мяса, стены напились кухонного тепла, а ступени тихонько поскрипывали под её ногами. - А вот и вы, - экономка разгладила белый, накрахмаленный передник. По правде говоря, Арлекино не увидела на нём ни складочки, так что сочла это нервным жестом: не каждый день кому-либо приходится менять хозяина. – Милорд ужинал поздно, и пока он здесь, мы придерживаемся его привычек. Если… - Нет, - Арлекино перебила её, отчего губы женщины недовольно поджались. – Я поздно ложусь, и предпочитаю поздний ужин. Не стоит менять эту традицию. Ответом ей стал сдержанный согласный кивок, и её это более чем устроило. Столовая, располагавшаяся напротив гостиной, выглядела куда светлее, чище и просторнее кабинета. Изумрудные стены с незамысловатым узором завершались широким молочным бордюром под потолком, вытянувшиеся вертикально портьеры – складочка к складочке – обрамляли широкое трёхсекционное окно, в гранёных подвесках канделябра над столом отражались свечные огоньки. Арлекино назвала бы эту столовую уютной, если бы не иконический лик, укоризненно смотрящий на неё с каминной полки – он практически прожигал в ней дыру. Длинный стол в самом центре комнаты, закрытый белоснежной скатертью, казался ужасно одиноким: лишь в одном его конце стояла одинокая тарелка, обрамлённая серебряными приборами, и такая же одинокая чашка. Это не смутило Арлекино, она прекрасно знала, что слугам негоже есть за одним столом с господами, однако содержимое тарелки… - Что это? – указала она взглядом на сервированный ужин. - Ростбиф, миледи, – сухо ответила экономка, дивясь необразованности – или невоспитанности? – дочери Буфф д’эте. - Я вижу, - не менее сухо уточнила Арлекино, дивясь негостеприимности – или откровенному неприятию? – служанки. – Почему его так мало? На блюде с кружевно-волнистым краем, под которую заботливо было подложена подстановочная тарелка, возлежал тонкий кусочек ростбифа с ложечкой зелёного горошка. Это сгодилось бы в качестве закуски перед ужином, но… - Ваша мать ела как птичка, - с плохо скрываемым неудовольствием заметила женщина, ещё раз разгладив передник. - Я тоже, - серьёзно кивнула Арлекино. – Как большая птичка. Неужели вы бы подали такое блюдо милорду? Извольте увеличить порцию… втрое. Всплеснув руками и причитая «боже милостивый», экономка удалилась – и вскоре Арлекино наконец-то смогла отужинать привычной для себя порцией. Старый дворецкий, зная о досуге юной госпожи, не велел ограничивать её в пище или питье, Дом Очага никогда не был пристанищем для благородных девиц, а потому теперь она была немало удивлена… Впрочем, неудивительно, что её мать скончалась прежде отца. Ешь она сама лишь кусочек ростбифа на ужин, то сама бы уже отдала душу… от голода. К слову, поданное мясо оказалось изумительно нежным, и к концу трапезы Арлекино была настроена гораздо более дружелюбно к своему новому дому и его обитателям. Оставив вилку с ножом поперёк тарелки, она поднялась с места. Пора было найти место для ночлега. Покои с большой вероятностью располагались наверху, и она уверенно отправилась к лестнице, но голос экономки настиг её на первой же ступени: - Для вас подготовлены покои вашей матери, - в голосе сквозил лёгкий холодок, а рука в нетерпящем возражений жесте указала на коридор первого этажа. - Благодарю, - честно ответила Арлекино, не думая лукавить. – Но я предпочту занять покои отца. - Миледи, - экономка выцвела лицом практически до белизны, а губы её превратились в шёлковую ниточку. – Для вас подготовлены… - Я расслышала с первого раза. Просто велите принести постельное, - вздохнула она, и, не оборачиваясь, устремилась вверх. Найдя нужную дверь, Арлекино ненадолго остановилась. Она понятия не имела, как выглядели покои матери, но здесь… Ей точно будет комфортно. Относительно тех мест в доме, которые она успела увидеть, спальня, встретившая её резким ароматом табака, была обставлена по-мужски скупо – достаточно было широкой постели с резным изголовьем, низкой тумбы с двумя ящиками, деревянной резьбы на внушительном секретере и маленького кофейного столика, да нескольких высоких подсвечников, покоящихся на тумбе и столике. У постели висел потрет в тяжёлой, вычурной раме, и он, пожалуй, был самым ярким украшением спальни. Арлекино несмело коснулась рамы: с портрета на неё смотрело её собственное лицо, только совсем ещё детское, округло-наивное, обрамлённое пепельным коротким каре. По коридоре засеменили шаги: острая экономка покорно несла свежее постельное, сложенное идеальной стопочкой, а за ней катился Фольц с высокой вешалкой для платья. Арлекино позволила им пройти внутрь: вешалка немедленно заняла своё место рядом с секретером, а постельное было возложено на низкий столик. - Вам нужна помощь с отходом ко сну? – тон экономки давал понять, что она даёт дочери господина последний шанс выглядеть воспитанной в чужих глазах, но та лишь покачала головой, оглядев себя. - Благодарю покорно, я в состоянии стянуть с себя штаны, - выразила свою позицию Арлекино. Экономка картинно ахнула, и, причитая «боже милосердный», поспешила покинуть спальню. Фольц быстро приложил руку к груди, откланиваясь. - Я буду вынужден разбудить вас на рассвете, - с нотками сожаления сообщил он. – Доброй ночи, миледи. Завтра их всех ждало большое представление – и от завтрашнего дня её отделяла одна лишь плотно закрывшаяся за мажордомом дверь спальни.