Свобода на крови

Особняк Буфф д’эте, приютившийся в районе Хейверинга, встретил её всё тем же широким крыльцом, тёмными скрипучими ступенями и пыльно-изумрудными стенами, увитыми плющом. В памяти он был ровно таким же – разве что ступени казались шире, а стены – выше, ведь тогда она сама была на несколько футов ниже, чем сейчас. Рано или поздно она должна была вернуться… Тяжёлый белый конверт с чёрной каймой, на котором затейливым почерком выведено её имя – лучшее приглашение. Арлекино даже не вскрывала его. Не нужно быть большого ума, чтобы знать, что внутри скрывается печальная весть о смерти отца, о том, что она теперь – единственная наследница своего рода, и о том, что особняк Буфф д’эте готов встретить свою новую хозяйку. Сколько лет она не была здесь? Как только она научилась ходить, её домом стал Дом Очага, неприметный уголок вдали от города, где ей было позволено всё – старый дворецкий стал её отцом, троица гувернанток – матерями, а горничная и конюх – лучшими друзьями, которые научили её многому втайне от наставников. Единственной памятью о доме был отцовский перстень, слишком тяжёлый для ребёнка, а единственно-возможной связью с семьёй были письма: на листах бумаги она узнавала обо всём, что происходит в Буфф д’эте, рассказывала в ответ о своих открытиях и наблюдениях, получала поздравления и наказания, и росла, окружённая не заботой родителей, а их почерком. Арлекино не держала на них зла. В удалении от города она чувствовала себя свободной, выкраивая время на прогулки между часами, посвящёнными наукам и письму, обучаясь верховой езде вечерами, проказничая после непременных воскресных молитв и беседуя с узким кругом людей, что посвятили ей всё своё существование. Единственное, что печалило её прежде – отсутствие новых знакомств, однако их она с лихвой научилась заменять книгами и письменными размышлениями, что формировало её как образованную, пусть и замкнутую в себе личность. Скучала ли она по родителям? По всем законам она любила и уважала их, но не могла сказать, что хоть раз в самом деле заскучала за матерью или отцом. Всё, что она помнила о них – образы их лиц, остальное же ей рассказывали письма, и оттого она привыкла воспринимать родителей как далёких друзей по переписке. Не избалованная их компанией и лаской, ей было куда тяжелее представить жизнь без обитателей нынешнего маленького дома – и всё же… Первый похоронный конверт она получила тремя годами ранее: дворецкий, меж чьих бровей пролегла глубокая скорбная складка, шепнул лишь «мне жаль», оставляя юную госпожу наедине со своей печалью. Тогда ещё Арлекино не могла понять, отчего так мрачно его лицо – но стоило лишь ей впиться глазами в ряды мелких букв, начертанных отцовской рукой, как её собственное выражение лица сменилось скорбной маской. Она почти не знала своей матери, и теперь никогда не узнает её – не больше, чем всё то, что она успела написать. Отец строго-настрого запретил появляться ей на похоронах, лишь отправил вместе с письмом фотографию матери да медальон, в котором лежал туго свёрнутый локон – пепельный, как и её собственные волосы – и сказал, что когда она вновь получит такой конверт, Буфф д’эте будет готов принять её. К образу матери прибавились скорбь и уважение к мёртвым, и она знала, что в скором времени то же самое примешается и к образу отца, с которым она не сможет обменяться и парой слов. Теперь она была здесь. Никто не мог упрекнуть её в том, что впервые за многие годы она перешагнула порог родового гнезда, сжимая в руке обрамлённый темнотой конверт. - Добро пожаловать домой, миледи, - мажордом любезно распахивает перед ней двери в гостиную, и Арлекино проходит внутрь. Домой… Как странно это звучит. Её дом, тихий уголок свободы, остался почти на противоположном конце острова, как и те, кого она привыкла считать своей семьёй. Должна ли она остаться здесь? Разумеется, должна. Такова воля её отца, ныне покойного, не смотрящего на неё со своей последней постели в гостиной – пусть он не смотрит, зато она наконец-то может коснуться его взглядом. Бледное, безмятежное лицо совсем не похоже на тот образ, который она помнила. Дом почти не изменился, но отец… Резкое, почти квадратное лицо его смягчилось, оплывшие бакенбарды старили его ещё больше, а густые брови, некогда тёмные, по-старчески выцвели до белизны. Как странно смотреть на него сейчас, навеки спокойного. Как странно принимать на себя всё, что осталось после него. Отцовский перстень, который со дня совершеннолетия Арлекино носила на цепочке, на шее, у самого сердца, теперь налился невероятной тяжестью. Теперь этот особняк, этот тяжёлый траурный перстень и это проклятие одиночества лежат только на её плечах. Она была готова к этому, отец говорил об этом в своих бесконечных письмах, однако… Оказаться здесь на самом деле – совсем не то же самое, что представлять, как она окажется здесь когда-то в будущем. Она неловко протянула руку, касаясь незнакомого теперь лица кончиками пальцев. Прохладная, как будто восковая щека даже не прогнулась под подушечками пальцев. Таким ли Арлекино хотела его запомнить? Отвечая самой себе, она покачала головой. Пусть лучше в её памяти он останется молодым, с тёмными глянцевыми волосами, напомаженными маслом, с широко раскрытыми, тёмными, как спелые вишни, глазами, и с широкими пальцами, в которых так неловко лежало писчее перо. Неужели её мать выглядела так же в последние свои минуты в этом мире? Постаревшая, с морщинками у губ, с опустившимися уголками глаз… Возможно, поэтому отец запретил ей приезжать тогда. Хотя бы её она точно запомнит только полной сил. Мажордом деликатно кашлянул за её спиной, привлекая внимание: - Похороны назначены на завтра, - он не разменивается на соболезнования, и Арлекино смутно благодарна ему, этому незнакомому, округлому мужчине, похожему на боб во фраке. Уже наметившаяся лысина на макушке, узкие плечи, солидный живот, на котором едва удерживалась пуговица фрака, и удивительно узкие лодыжки, подчёркнутые узкими светлыми панталонами не внушали ни уважения, ни интереса, однако она понимала: именно этот человек станет её проводником в новую жизнь. – Ваш отец обо всём распорядился. Скупая улыбка коснулась губ Арлекино: кто бы мог усомниться в его желании продумать всё наперёд, включая собственные похороны! Какова будет её роль на этом – несомненно – светском мероприятии? Хоть сейчас Буфф д’эте был абсолютно тих, скоро это место грозит стать средоточием бесед и сплетен, и от осознания этого ей немедленно захотелось вернуться обратно к себе, услышать настоящее «добро пожаловать домой», и прижать к себе конверт, словно он был только первым, а не последним. - Благодарю, - коротко отозвалась она. Мажордом кивнул, отступая на два шага назад: - Для вас он тоже оставил… распоряжения. Вы уже прочли письмо? Остальные документы лежат на столе в его кабинете, - он сделал паузу, словно раздумывая, стоит ли говорить дальше – и, уловив тяжёлый взгляд Арлекино, решил завершить свою речь. – Вы всегда сможете найти меня на первом этаже, первая дверь по коридору. Округлая фигурка исчезла практически бесшумно, оставляя новую хозяйку дома один на один со старым хозяином. Тяжёлый вздох вырвался из груди Арлекино и повис в тишине чужой комнаты. Времени на то, чтобы стать той собой, какую хотел бы видеть отец, оставалось не так уж и много: решительно перечеркнув гостиную парой длинных шагов, она опустилась на край дивана и вскрыла измятый конверт. «Моя дорогая Арлекино, когда ты будешь читать эти строки, меня уже не будет в живых. Не трать время на сожаления: жизнь слишком коротка, чтобы сожалеть. Ты стала моим ангелом-хранителем, и меньшее, чем я могу отблагодарить тебя – этот дом. Семейное гнездо Буфф д’эте отныне всецело принадлежит тебе, как и все, кто находятся в нём. Фольц, управитель особняка, окажет тебе любую поддержку и познакомит с теми, кто имел честь называться моими друзьями и партнёрами. Между страниц ты найдёшь ключ – он отпирает дверь в кабинет на втором этаже. Он также принадлежит тебе и только тебе. В кабинете ты найдёшь ответы на многие свои вопросы – уверен, у тебя накопилось их достаточное количество. Найди в себе силы простить своего отца за то, что нам было отведено так мало времени быть вместе: я не мог признаться тебе во всём, покуда ты была юна, но теперь могу рассказать гораздо больше. Прочти мои дневники, что лежат в верхнем ящике бюро в кабинете. Никогда не расставайся с тем перстнем, что я подарил тебе. Это убережёт тебя от многих бед. На этом прощаюсь с тобой. Отныне всегда находящийся за твоим плечом, твой отец». Из шуршащего бумажного уголка, коротко звякнув, вылетел небольшой ключик и скользнул под диван. Нагнувшись за ним, Арлекино сжала ключ в ладони: холодные металлические зубцы впились в кожу, оставляя на ней отпечатки. Она всё ещё не держала обиды, но в душе неприятно скреблось неуютное одиночество, которое поднялось внутри в полный рост, когда она дочитала послание. «Добро пожаловать домой», - повторила она себе, глядя на умиротворённое лицо отца.