Свобода на крови

- Дитя моё, - несмотря на поздний час, Эгерия не смогла сомкнуть глаз, пока её капелька не вернётся в дом. – Да вы вся раскраснелись! Не хватила ли вас лихорадка в дороге? Обратный путь выдался многим сложнее: вечерние сумерки, съеденные плотным облачным пологом, быстро сменились непроглядной ночной темнотой, а кони то и дело оскальзывались на разбитой, да ещё и размытой от дождя дороге. Экипаж нещадно трясло, утомлённая переживаниями и новыми впечатлениями Фурина не смогла сомкнуть глаз и задремать, как делала это обычно в поздних возвращениях, а её матери и вовсе стало дурно – пришлось предложить ей прилечь, и половину пути держать её бедную голову на своих коленях. Лишь когда они проехали столичный поворот, карета пошла ровнее, и беспокойные вздохи матери сменились ровным, мерным дыханием. Фурина вглядывалась в тьму за окнами – пейзажей в ночной дымке она не могла разобрать, а потому мысли её раз за разом возвращались к особняку Буфф д’эте. Отец говорил, что прежде не бывал там, неужели старый хозяин ни разу не давал приёмов? Хотя, учитывая эту кошмарную дорогу, это было верным решением. Фурине не хотелось и думать о том, чтобы вновь трястись долгих несколько часов, чтобы оказаться в тесной вензельной гостиной. Изменятся ли порядки теперь, при новом хозяине… вернее, новой хозяйке? Помыслить о том, что женщина станет управительницей целой фамилии, было в высшей степени нелепо. Да, она была знакома с госпожой Гуннхильдр, но та осталась со своим именем один на один лишь овдовев, и делами семьи сейчас заведовал муж её сестры, господин Пегг. Это было правильно. Фурина прекрасно понимала, что сейчас семья де Фонтейн находится под покровительством её отца, а её собственная жизнь и благополучие в скором времени будут зависеть от её супруга, кем бы он ни оказался – а если ей будет суждено остаться старой девой, то после смерти отца над всем имением де Фонтейн будет властен сэр Нёвилетт по праву мужской руки со стороны Фокалорс. Ах, Фокалорс! Как жаль было Фурине, что встречи их стали так редки: сестра её была лишь на год старше, и была ей закадычной подругой, с которой они всю жизнь были неразлучны. Вместе они росли и учились языкам и музицированию, вместе вышивали долгими зимними вечерами при свете свечей под треск камина, вместе охотились на лис, когда отец дозволял им этот досуг за примерное домашнее поведение, и вместе затем чистили лошадей – схожих, как и они сами, нежно-серых, в яблоках. Эти моменты, когда они с сестрой оставались одни в конюшнях, пахнущих солнечным сеном, бросались друг в друга соломой и по-ребячески брызгались водой, были нестерпимо дороги её сердцу. Конечно, она скучала, но не могла подать и виду. Дом без Фокалорс был для неё отвратительно пустым. Спасибо доброй нянюшке Эгерии, что осталась с ней, будучи второй её лучшей подругой – снисходительно претерпевающей её капризы, разделяющая с ней увлечения и беседы, и нередко покрывающей её проказы перед строгим отцом и беспокойной матерью. Фурина души в ней не чаяла и любила её всем сердцем, но нянюшка была уже не в том возрасте, чтобы отправиться со своей девочкой в поля на конях или отправиться на длительную прогулку, пусть даже и по домашнему саду. Но у неё были и отец, и мать, и сестра, и нянюшка, с которыми она всегда может поговорить, поделиться своими печалями и радостями – а наследница семьи Буфф д’эте осталась совсем одна… Фурина даже ничего не слышала о ней прежде, и судя по сплетням, что ходили сегодня меж всеми присутствующими, никто не знал об этой фигуре. Откуда она взялась? Отчего сэр Буфф д’эте никогда не говорил о том, что у него есть дети – они с отцом были достаточно близки, но даже он ничего не знал! А теперь она появляется, так внезапно, так дерзко, нарушая все устои их выверенного мира… Нет, как это вообще возможно – появиться на достойной публике в мужских одеждах, для чего этот маскарад? А то, как она держится – видано ли, чтобы какая-то дама позволила себе такие громкие речи, не передав их хотя бы управителю особняка или избранному доверенному лицу? Да она посмела остаться за одним столом с мужчинами, покуда те наслаждались острыми закусками и обсуждали новости, в которых женщине разбираться грешно, а после обеда даже не потрудилась вновь скрыть руки перчатками! Эти пальцы, которые чуть не коснулись её руки во время танца… Фурина крепко зажмурилась, отгоняя видение памяти. Отчего-то в веренице закрытых перчатками рук – скользких, шероховатых, полупрозрачных, плотных тканей – ярче всего ей запомнились именно эти обнажённые руки, с длинными, гибкими пальцами и аккуратно остриженными ногтями, с узелками суставов и выделяющейся острой косточкой запястья. Руки выглядели такими сильными и жёсткими, что ей и правда захотелось коснуться их, чтобы проверить – какие они на ощупь? А ведь можно было тоже повести ладонью чуть выше, и тогда их кисти бы встретились… Ах, ей не стоит даже думать о подобном! Ничего удивительного, что до Мермония Холл впечатлительная Фурина добралась изрядно раскрасневшейся. Переступив порог дома, она заключила в объятия Эгерию, дожидавшуюся их возвращения: - Нет, нет, со мной в полном порядке, вы же молитесь за моё здоровье едва ли не ежечасно! А вот матушке тяжело далась дорога, не могли бы вы уделить и ей своего сердечного внимания? Так, как вы, никто не ходит за больными! – могла ли добрая женщина отказать той, кого любила как собственную дочь? Понимающе кивнув, она подала руку бледной и медлительной миледи, и та, держась за локоть служанки, удалилась в свою спальню. Теперь никто не мог помешать Фурине вернуться к себе и продолжить предаваться воспоминаниям, по пути задавая вопросы. Лёгким ветерком скользнула она по ступеням и отправилась на второй этаж, в собственные покои, где её уже дожидался полный любви взгляд Пресвятой Девы. - Я пропустила вечернюю молитву, и прости меня за это, всемилостивая Мария, - пылко начала Фурина, подбегая к небольшой иконе и складывая на груди руки, - Это всё долгая дорога, отец желал вернуться раньше, но невежливо было удалиться первыми, пришлось дождаться, когда все подумают о возвращении… Кем бы ни был на самом деле сэр Буфф д’эте, позаботься о душе его, ведь он подарил нам столько приятных впечатлений сегодня! Не прекращая болтать, Фурина упала на постель, раскинув руки: пока никто не видел её, как же приятно было лечь после долгого пути, дать покоя уставшей спине и не менее уставшим ногам! Она не смела и двинуться лишний раз, пока матушка дремала у неё на коленях, и только теперь, вытянувшись во весь рост, она слышала, как гудит её затёкшее тело. Несмотря на усталость, спать не хотелось вовсе: слишком она была перевозбуждена событиями сегодняшнего дня, и слишком хотела поделиться всем, что видела и слышала сегодня. Скосив глаза на угловую полку, она продолжала: - Я успела увидеться и с душечкой Навией, и с милой Клориндой – ох, надо же, той обещают сватовство с герцогом, вот это удача! Милорд Ризли, правда, совсем не симпатичен мне, поговаривают, что он груб и милость Божья обходит его род стороной, но Клоринда буквально тает, стоит ей лишь заприметить его лицо в толпе. Как смешно она краснела сегодня, даже забыла, как надлежит петь, едва не промахнулась мимо нот! Хотела бы я поговорить с ней подольше, но увы, они уехали даже прежде нас… Дева Мария со светлой улыбкой наблюдала за восторженной девушкой. Фурина чувствовала на себе её взгляд, и то и дело заливалась краской: если Пресвятая и правда слышит её, то слышит ли она её мысли, и должна ли она в таком случае немедленно раскаяться?.. Рывком поднявшись, Фурина вновь сложила руки на груди. Пальцы её чуть подрагивали от волнения. - Боже, прости мне мои недостойные мысли, я подумала множество недостойного сегодня! Не настолько вопиющего, как поведение миледи Буфф д’эте, но всё же достаточно недостойного… Ты всё равно всё узнаешь, но лучше я сама поведаю обо всём, как надлежит воспитанной и честной Фурине де Фонтейн. Засмотревшись на её лицо, я подумала, что она на диво хороша собой, и что я хотела бы столь утончённого мужа. В тот момент я не ведала о том, что это она, и раскаиваюсь в своих помыслах! Правда, после того, как я всё узнала, её лицо не показалось мне менее красивым, и в этом я раскаиваюсь вдвойне… Она ещё долго бормотала, то и дело вспыхивая лицом перед кротким ликом Марии, пока в дверь комнаты не постучали. Фурина вздрогнула, немедленно распрямляясь: не хватало ещё, чтобы кто-то подслушивал! - Да, я одета и вы можете войти, - громко сообщила она, приглаживая выбившиеся пряди волос. Дверь отворилась, являя ей Эгерию. - Час уже поздний, девочка моя, - Фурина подумала, что если бы однажды дева Мария заговорила с ней, то голос у неё был такой же, как у няни, мягкий и всепрощающий. Ни разу она не слышала, чтобы та повысила тон, ни разу Эгерия не смела прикрикнуть на них с сестрой, и ни разу не прописала им телесных наказаний, столь распространённых в богатых домах. – Пришла пора отдыха – я помогу переодеться, вы же всё ещё в траурном… Фурина с готовностью повернулась к ней спиной, позволяя ослабить корсет, и покорно подняла вверх руки, чтобы его можно было снять побыстрее: - Как чувствует себя матушка? – поинтересовалась она, надеясь, что разговоры о семье собьют красноту с её щёк. - Будьте спокойны, - заверила её няня, - Я упросила её принять капли, так что она мирно дремлет, и к утру будет совершенно здорова… Под каплями Эгерия подразумевала лауданум: после него госпожа всегда становилась спокойнее, а дорожные мигрени быстро оставляли её в покое. Последнее время капли были нужны ей всё чаще, и Фурина всерьёз тревожилась за здоровье матери, но раз уж няня говорит, что всё в порядке – пожалуй, стоило ей поверить. Наконец-то можно было вздохнуть полной грудью. Освобождённая от корсета, Фурина дальше справлялась сама с бесконечными пуговицами и завязками, и скоро осталась в одном нательном платье, которое снимала только оставаясь в полном одиночестве, чтобы тут же скользнуть в ночное, выглядящее куда более прилично. Эгерия не собиралась стеснять её: и коснувшись лба пальцами напоследок, чтобы убедиться в отсутствии лихорадке, поспешила покинуть опочивальню. - Вот бы ты могла мне ответить, - немного печально улыбнулась она образку, накинув ночное платье. – Я говорю тебе так много, и уверена, что ты всё слышишь, но я пока ещё не настолько мудра, чтобы слышать и видеть твои ответы… Взгляд её упал на небольшой письменный столик, где всё ещё остались неубранными предметы для занятий каллиграфией. Что же, если ей не может ответить дева Мария, то ей точно может ответить дева Навия, отнюдь не такая святая, зато столь же болтливая, как и сама Фурина! Воодушевлённо хлопнув в ладони, она ощупью зажгла свечу на столе, уместилась в пятне дрожащего пламени и принялась за письмо: пусть они сегодня провели вместе половину дня, но разве можно было сказать обо всём, когда вокруг столько ушей? Завтра же она отправит его – и от осознания этого на душе у неё стало легко-легко. *** - Никаких визитов сегодня, - круги под глазами Арлекино говорили об усталости куда красноречивее, чем могла бы сказать она сама. Фольц со стопкой писем с самого утра дожидался её в гостиной, и, судя по его лицу, ожидал встретить хозяйку гораздо раньше полудня! - В таком случае, немедленно пишите ответ, - мажордом с досадой втолкнул ей в руки один из конвертов. – Посыльный успеет доставить письмо в город прежде, чем вас обвинят в неуважении. Если вам так угодно, сможете назначить следующую дату – советую вам не затягивать, иначе все подумают, что вы попросту не знаете, что делать. - Ни в коем случае, - Арлекино вскрыла письмо, безжалостно оторвав бумажную боковину, и наскоро пробежалась по строчкам: значит, одна из сделок осталась не завершена, и поэтому партнёры отца так торопятся… - Я сейчас же передам ответ, и пусть посыльный мчится в столицу быстрее ветра. После вчерашнего дня она чувствовала себя невероятно измотанной. Все эти раскланивания, тонна новых лиц, не меньшее количество новых сведений… Для неё, более двадцати лет проведшей в окружении малой горстки слуг, новый мир казался непостижимо огромным. Почему отец не мог готовить её к этому, хотя бы изредка приезжать и забирать её в город, показывать, как в самом деле велик мир? Она не была готова ни к шумным улицам, ни к громким голосам, ни к условностям человеческих отношений, и теперь вынуждена была спешно нагонять всё упущенное, что давалось нелегко. Минувшее представление на похоронах буквально лишило её всех сил – она не смогла подняться раньше полудня, хотя обычно вставала вместе с солнцем! – но нужно было взять себя в руки. Стоило начать с письма. Хотя бы с письма. Щёлкнувшая дверь пропустила её в кабинет, на этот раз без скрипа: дверные петли были щедро смазаны маслом. Разумеется, она единственная, кто позволила себе такое долгое безделье: судя по Фольцу, он уже несколько часов был на ногах – и Арлекино была уверена, что то же можно сказать и о мисс Кларе, смазавшей петли, и об Альме, ведь кто-то должен был кормить ранних пташек. Начало её самостоятельной жизни оставляло желать лучшего: она собиралась просить отсрочки по встрече хотя бы на две недели, что было солидным сроком, но раньше этого момента она вряд ли смогла бы вникнуть в курс дела, даже если часами напролёт будет требовать у Фольца рассказов обо всём, чем занимался отец. Мажордом и без того помогал ей больше, чем стоило, один только вчерашний день был спасён его подсказками – и даже те не уберегли её от поползших слухов о «дочери-дикарке уважаемого человека». Арлекино была не столь изысканна в манерах и намёках, но уж точно не была глуха, и пригоршня вчерашних сплетен вгоняла её в тоску: теперь ей придётся нагонять не только дела, но и приводить в порядок собственный образ в глазах благородного собрания… Хотелось ли ей этого? Достаточно будет и того, что она справится с делами. К большому счастью, отец оставил ей свои дневники, из которых она намеревалась узнать обо всём. Раскрыв верхнюю полку бюро, она быстро листала страницы: история жизни может немного подождать, перво-наперво ей нужно найти последние рассказы отца о сделках. Если уж он оставил ей столько подсказок, может, потрудился рассказать и о собственных намерениях? Надежды не подвели её. На последних страницах одной из книжиц она нашла рабочие заметки, где отец делился своими рассуждениями о грядущем. Он явно торопился, почерк стал менее мелким, а многие буквы наползали друг на друга, но это не помешало Арлекино сопоставить его мысли с письмом: значит, её будущим деловым партнёром может стать тот рослый герцог, который попытался уколоть её за общим столом? Не худшее, что могло случиться. «Милорд славится своим буйным нравом, однако мне по душе его честность: лучше честное нападение, чем нож, тихо вогнанный меж лопаток. Его наблюдения в Шелхейвене подтверждают возможность большого обогащения: ископаемых в устье Темзы едва ли не больше, чем в окрестностях Южного Уэльса, и объединив усилия, мы могли бы поставлять в разы больше угля. Рабочая сила, которой он пользуется, законна и стоит сущие копейки, спонсируй мы новые тюремные стены в этом уголке Эссекса, и…» Строчка за строчкой мозаика происходящего складывалась для неё. Использовать труд заключённых для добычи? Мысль может показаться жестокой, однако люди будут получать своё жалование и при этом отбывать наказание, принося пользу обществу – разве не в этом суть тюремного заключения? Дело оставалось лишь за ссудой, а для этого не мешало просчитать все убытки и срок их возмещения, включая дальнейшие траты на снаряжение дороги, увеличение количества работников, и… Ох. На этом моменте голова Арлекино стала совсем тяжёлой: пусть её юность прошла в обнимку с книгами и точными науками, использовать знания на практике ей ни разу не доводилось, и потому теперь тяжёлые расчёты, что сплелись в один клубок с её внутренним страхом новизны, давили на виски. Она машинально нащупала на груди цепочку с тяжёлым кольцом и покрепче сжала его в кулаке, как делала всегда в моменты волнения. Кольцо было тёплым от её собственного тела, и это тепло в руках успокаивало. Сделав глубокий вдох, она потянулась за пером: Фольц был прав, лучше она попросит об отсрочке, но предупредит об этом, чем её партнёр разочаруется несостоявшейся встрече без уведомления. Если его нрав и в самом деле такой буйный, лучше быть с ним откровенной. Формулировки, почерпнутые из бесконечных отцовских писем, наконец-то пригодились ей. Лаконичные «имея в виду последние события», «необходимость проверить и переписать на новое имя текущие активы» и «предложение звучит весьма выгодно для обеих сторон, я крайне заинтересована в исполнении» ложились на бумагу, и уже меньше чем через час один из слуг удалялся прочь от особняка, а из-под копыт его коня летели влажные грязные комья. Арлекино вернулась в кабинет, даже не заинтересовавшись предложенным обедом. Всё это могло подождать. У неё было чертовски мало времени, чтобы разобраться во всех хитросплетениях и изучить хотя бы последние записи отца, имеющие прямое отношение к его делам. «Жаль, ты не оставил мне указаний, в каком порядке читать твои мемуары», - усмехнулась она, вновь сжимая кольцо в пальцах и поднося его к губам.