귀신:Тайна Дасо

7월말 Голова с плеч, похороны последних частиц рассудка сопровождаются громогласными реквием, среди серых зданий, потухших лиц, призрачных заборов, словно голограмм, скрывающих большие рухляди-чудища. Серенада педантично выворачивает ребра, спарывает грудную клетку, ковыряясь в гноившихся шрамах и усмехается. Стук ножа об деревянную доску, которая каждый раз мучительно умирает и воскресает вновь от ударов тупого лезвия. Девять кругов ада. Это бы был десятый. Джисон гипнотизирует побитую стену своей комнаты, с неподдельным интересом следит за отваливающимся скотчем и витиеватым узором, оставленным радушными соседями во время затопления. Ржаво, нос забивает металл и смерть. И пыль. Приходится концентрироваться на звуках с кухни, дабы не слышать надрывающиеся крики за соседской стеной. Стук изголовья кровати. Видимо, без приглашения входить не хочет, любезно с её стороны. Застудить бы свои уши, чтобы не слышать стоны, расходящиеся дешевым порно спектаклем в подкорке, венозной системе дома. В руках мячик от пинг-понга, продырявленный насквозь, крутится, извивается, перекатываясь с пальцев на пальцы, подобно перкуссии на ежегодном приеме в перечеркнутом медработниками кабинете средней школы. Темно за ставнями на окнах, темно в комнате и в сознании. Мутнеет, пенится, ластится чернота. Мальчишка переигрывает злое чудище, намеренно игнорирует и плетет клубковатый план побега. Из дома или из жизни, пока не понял. 생각하다. — Похоже на место из новостных сводок, где вечно крутят о пропажах и убийствах, неаккуратно замазывая кровь на стенах, потому что интереса никакого не вызывает. — Бубнит в рассуждениях Джисон, вышагивая по кускам плитки, которым досталось гораздо больше, чем судьбе мученика. — Это самое тихое место Дасо, из тех, что можно только найти. — Кричащие лестницы и воющие подрамники готовы вступать в многочасовые дискуссии о предосудительных высказываниях. — Все равно шумно. — Здесь не мертвая тишина, не слушай между строк. Но тише чем где-либо. — шикает Минхо, задетый стрелой бичевания и вздора. — Не спорь, я знаю, что говорю. — Верю. По крайней мере пытается. — Ты часто тут бываешь? Стены дрожат вместе с небом. Пакет с продуктами царапает оголенную часть ноги, грызет и отплевывается, отхаркивается кровью, виляет хвостом целлофана. — Не чаще пыли. —Задачка со звездочкой. Она тут всегда. Разумно в своей бестолковости. Детский сад, административное здание или бывшая психиатрическая больница? Ни намека в своем обличии. — Это бывшая государственная школа. — Вопрос был озвучен в слух? — Её закрыли в восьмидесятые, чтобы не тратить лишние средства на бесполезное поколение. Сами научатся чему смогут или похоронятся в забвении. — Забвение зомбированных людей. Многое объясняет. Они бредут по коридору, не оставляя шанса сжимающимся стенам. Джисон воротит головой, будто откручивает заржавевшую гайку, может и его черепушка слетит с основания шеи. — Не похоже на школу. — Мы в организационном крыле. Никудышные офисы. На втором этаже это место больше похоже на рассадник тараканьих детей. — Минхо цепляет за запястье, когда его товарищ норовит завернуть в кабинет. Там убиться можно о ржавые вставки. — Пошли, покажу. И тянет, не отпускает, к лестнице, вздымающей вверх. Она улыбается выбитыми зубами, с проблесками через ступеньку. Игра в риски, какая отвалится следующая. Лететь будут быстро и больно, прям камнем, прям на бетон. Спасибо, что без арматуры. Баскетбольный мяч посреди коридора. Панельные вставки и выбитые стекла из деревянных оправ, служащих когда-то стенами. Много столов, меньше стульев и дюжина макулатуры. Небо сверкает, устраивает дискотеку лазерных лучей прямо в классе. Свет бежит по стенам, на которых чудом уцелевшие фотографии школьников. Вот, судя по всему, с классным руководителем. А здесь, в спортивном обличии, явно на соревнованиях. Пыли много, она мажет и обезличивает. Чихнуть хочется, лишь бы не с кровью. Рыжая макушка мелькает на фоне, едва уловимо периферийным взглядом, среди рядов со столами теряется. Находится же она на последней парте, бессмысленно царапающая стержнем от ручки по древесине. 이민호. Отметился. Джисон приземляется на предпоследнюю, рядышком совсем, наблюдает. — Хочешь что-нибудь тоже нацарапать? 한지성. Отметились. Занозы в пальцах от гниющей древесины зудят, но не могут стереть довольные улыбки. Они сидят друг напротив друга, едва ли в гляделки не играя вновь, о людях-зомби и домах-голограммах говорят. Прыгают с окна или с темы на тему, пока не определились. Друзей у Джисона нет. Уже не так больно осознавать. Пятнадцатая черта тут бессильна. Разговаривать учится опять, как пятилетка, спрашивает о назначении солнца и запахе пыли. И почему облака на землю не падают, разумеется. Минхо смеется. Не тычет пальцем в лоб, не угнетает и не старается ребра сосчитать носком кроссовок. Непривычно. Научить бы главного задиру третьего класса средней школы такому. Прощаются как кровные родственники, отправляющие друг друга в последний путь. Не в могилу, на том спасибо. Небо не плюется больше, дома нужно быть, а не казаться, поэтому расходятся. Минхо к качелям, Джисон к забору. Школьник мнется, оглядываясь, но все же выкрикивает: — Не хочешь завтра погулять? Жмурится. — Встретимся здесь же! — льется в ответ. Улыбается как пришибленный и выскакивает из-под металлических ставней. Все-таки дерет руки в кровь, но мчится без оглядки. 생각하다. А дома хочется наглотаться обесцененных монеток и прогрызть линолеум, как подбитый щенок. Время. Он забыл узнать время. Чертыхается и гипнотизирует стену. Слушает стук ножа. И стоны. Шумно.