Пролог

      Ладога утром не спокойна. До шторма ещё далеко, но ветер уже резкий и противно холодный. Хазин сидит на корточках у воды, не боясь замочить ноги, которые его не сильно держат (пофиг уже на ноги), упирается в камень одной рукой, а второй отмывает лицо, зачерпывает и пьёт воду, плюя на всех глистов и бактерий в мире, а потом опять умывается и сморкается, пытаясь прийти в себя. Хочет встать, но ноги слушаются совсем слабо, Игорь помогает, усаживает на ближайший камень и идёт умываться сам. Вода такая, что зубы начинают ныть, но то, что внутри, ноет ещё сильнее. Они идут вдоль берега молча, шатаясь и явно напоминая зомби, Игорь видит, как Хазина трясёт, то ли от ночного нервяка, то ли от слез, то ли это просто отходняк, пока он с утра не закинулся. Дойдя до кладбища, не сговариваясь, устраиваются на перекур, ветер уже сильнее, он сносит пламя зажигалки, не давая прикурить, ещё рано, но солнца сегодня ждать не стоит, небо низкое и абсолютно серое. Так же не сговариваясь, бредут дальше и Игоря начинает отпускать только в городе. Среди людей почему-то становится легче, Игорь видит открытую в эту рань кафешку и заходит внутрь. Там они зависают на час точно, отпиваясь горячим кофе со сладкой вчерашней выпечкой. У Хазина трясутся руки, но на вопрос Игоря: - я поведу? - он отрицательно качает головой.       В машине быстро нагревается от печки и Игоря начинает тянуть в сон, он борется с собой сколько может, но потом проваливается в какие-то нижние миры, где вперемешку видит события последней недели, видения из Петиной башки и свои выводы. И никак не может проснуться, хотя очень-очень хочет. Просыпается только от того, что его трясут за плечо: Гром, вставай, приехали, и видит, что машина запаркована рядом с управлением, пять часов дороги куда-то делись, на часах три, и работа не ждёт.       Он идёт, совершает какие-то необходимые на сегодня по службе телодвижения, отвечает кому-то, даже вполне связно, а перед глазами стоит серое холодное утро и Хазин, до боли вжимающийся ему в ноги, а остальное Игорь видеть не хочет, потому что там дальше Хазин, целующий его ботинки, а потом и руки, которыми Игорь пытался его поднять, упорно не желающий встать и посмотреть на Игоря.       Видения перестают мучить его поздно вечером, когда к нему подходит Хазин, с прямой спиной и ядовитой ухмылочкой, как обычно, с приглаженными волосами, лишь край пальто, с не до конца очищенной грязью, напоминает о том, что было, и говорит: - закончил? Я тебя до дома подкину.       Едут молча, сказать нечего, хотя очень надо, но Игорь боится наворотить хуйни и сдерживается. Только перед тем, как открыть дверь и выйти у своего дома, он несмело гладит Петю по руке, натягивает на глаза кепку, слышит, как за его спиной машина Хазина срывается с места и почти бежит домой.       Дома тусклые старые лампы сделали всё, чтоб антураж квартиры стал ещё хуже. Блять, - подумал Игорь в ужасе, - блять, Петя, блять, прости. И начал судорожно сдирать постельное бельё прямо на пол, посмотрел на одеяло и подушки и кинул их туда же. За подушками последовал шкаф, который Игорь, опомнившись не выкинул, но вывалил из него на пол абсолютно все, понимая, что если сейчас остановится, то опять на всё забьёт. И из ящиков стола. И с полок. «Ну уж нет», —сказал Игорь сам себе и пошёл в ближайший магаз. Обратно вернулся с кучей стодвадцатилитровых мусорных мешков, тряпками для мытья всего, средством для мытья посуды и стиральным порошком. И стал разбирать вещи.       В детстве Игорь недолгое время хотел стать археологом, сейчас обиженная таким пренебрежением археология напрыгнула на него сама и грозила завалить отступника грудой артефактов.       Говорят, в старых квартирах заводятся барабашки или иные проказливые духи. Игорь Гром нынешним вечером, проведя розыскные мероприятия обнаружил, что в его квартире завелись: плойка женская с трёхлетним пробегом, термобигуди одна штука (Игорь совершенно не помнил, чтоб к нему кто-то из дам заходил в бигудях), колготки женские с вырезом на пизде (такого Гром тоже не помнил и ужаснулся), трусы мужские, семейники, явно не его и не батины, вязальные спицы с мотком фиолетовой пряжи и миниатюрный резиновый хер. На хере Игорь надолго завис, трогал его с опаской и даже понюхал. Резиновое изделие было явно не новым, но батя вряд ли бы стал таким развлекаться. Мир полон тайн,- подумал Гром, выкидывая хер в мешок. Так же были обнаружены: лыжная мазь, вазелин норка в намертво заржавевший баночке, окаменевший гуталин, штангенциркули (десять штук), молотки (три штуки), картина Ночь на Днепре, но с кроваво-красной луной и внезапно дневник школьника Игоря Грома за 4 класс с пятёркой по истории.       Не обнаружились: носки парные, чистые футболки, нормальные полотенца, которые Игорь надеялся найти и куда-то девшаяся в прошлом месяцем новая, не использованная смазка (тут Гром убедился, что барабашка у него - пидорас).       С мешками пришлось ходить на помойку раз десять. Суровый мужик, выносящий что- то ночью в чёрных мешках из квартиры был явно подозрителен, и Игорь невольно хихикнул, представляя, как выглядит ситуация со стороны. После этого Игорь вздохнул и вынес палеты, заменяющие кровать - ничего, на неудобном диване поспит, быстрее новую купит. И стал мыть. Плюнул на ночь и на приметы и помыл окно. Помыл шкаф и полки, отодвинул диван (обнаружил там топор и почесал в затылке), вздохнув, помыл батарею. Некстати вспомнил про люстру и пришлось мыть и ее, а заодно поменять лампы. Последним был пол и с ним уставший Гром возился, наверное, больше всего.       На этом он решил закончить, так как спать все-таки было нужно, достал бельё из стиралки, загрузил её по новой, не раздеваясь рухнул на диван и моментально отрубился. Под грохот стиралки ему снился невидимый барабашка, катающий по полу бутылек смазки, прогрызающий и прячущий носки, невозможно было провести задержание оного в силу принадлежности к иномирному виду, на который уголовный кодекс не распространялся. Игорь спал один и был вполне счастлив и только под утро ему приснился Петя, но Гром этот сон забыл.