Такое случается

Он помнит, как его раздражал тот факт, что два года назад чжанмэнь-шисюн и Му Цинфан решают, что ему небезопасно больше ходить одному, когда бывали редкие моменты, когда из-за ран он не мог встать и дойти до секты. Впрочем ничего, с чем бы он не справился, просто помедитировав, и пропустив несколько дней. Ни к чему было устраивать такую панику, какую устраивали остальные; посмотрите на Шан Цинхуа, он даёт ему всё более опасные миссии, стоит ему попросить без какого-либо беспокойства! Неужели он так многого просил? Даже если он не вернётся — а он не говорит, что это случится — то Цзи-шиди вполне может сменить его на месте лорда, а его мэймэй достаточно взрослая, чтобы пережить это, к тому же, у неё есть её шизунь, а Ци-шицзе бывает довольно территориальной. Лю Цинге все ещё помнит, что ему пришлось семь раз сломать двери в Сянь Шу (забавно, что на третий раз, Шан Цинхуа с нечитаемым взглядом впервые и вручил ему довольно длительное, опасное и увлекательное задание), чтобы войти самому, поскольку его не пускали его дерзкие шичжи, шипя на него, как кошки. С тех пор он часто делил свои задания с главными учениками своих братьев и сестёр по секте. Минъянь слишком молода, и не имеет своего духовного меча, поэтому он ни разу так и не смог провести это время с приятными чувствами. Главные ученики Ань Дин поспевали за ним, но смотрели на него, в отличии от их лорда, с определённой долей презрения и усталости; главный ученик чжанмэнь-шисюна не поспевал за ним, и часто драматизировал, говоря, что ему не нужно было ломать нос их заказчику, даже если тот был мудаком — Лю Цинге на это лишь ответил, что это был всего лишь нос; ученица Му Цинфана выглядела ещё более усталой, чем ученики Ань Дин, не произнеся ему ни одного лишнего слова, а ученик Сюэ Цинмин, задыхаясь, угрожал ему пустить его на удобрения (вот он ему понравился). Конечно, это не значит, что с ним были только главные ученики его братьев и сестер по секте, но также старшие ученики; однако, последние часто отказываются, когда как главные ученики не имею на это права. И, хотя это не было прямолинейным планом, но Лю Цинге желал измотать всех этих детей достаточно, чтобы с ним перестали отправлять кого попало, и он снова мог охотиться плодотворно, а не ждать отстающих. Что же касается ученика Шэнь Цинцю, то он не был кем-то запоминающимся, ни своим характером, ни своей внешностью, ни своими словами: отстраненный, холодный и молчаливый — мальчишка весь в своего учителя (хотя Шэнь Цинцю забыть невозможно). Достаточно вежливый, чтобы не перечить, недостаточно скромен, что не высказать ему то, что думает о его скорости, запыхаясь, как десятки людей до него. Лю Цинге запомнил его имя только после пятой вылазки, настолько ему нечего было сказать о своём шичжи, кроме того, что тот мог быть его тенью, коей он является для своего мастера (зелено-белые одежды, пожалуй, единственное, почему он цепляется за него взглядом каждый раз). Было дано простое задание, мало чем отличавшееся от остальных, с возможной опасностью, чтобы он мог размять свои кости, а мальчик собрать травы для Му Цинфана и нарисовать, что бы там ни хотел Шэнь Цинцю. Ничего сложного, едва ли вызов для него, даже если его одежды теперь покрыты демонической кровью, а ребенок даже не потрудился вытащить меч, с чего-то уверенный, что его защитят; тц, конечно, Лю Цинге сделает это, но не стоит так явно перенимать отношение Шэнь Цинцю. Ровно до того момента, пока одна из демонических тварей не ударила его в предсмертной попытке выжить, когда он закинул меч, подобно копью, в глазницу, и он не начал приземляться в сторону жёлтых цветов через рощу деревьев. — Лю-шишу, не вдыхай! — слышит он испуганный крик мальчика издалека, когда приземляется в поле, пыльца поднимается вокруг него. Лю Цинге делает один короткий вдох чисто рефлекторно, и… ничего не помнит.

Ему горячо. Ему тяжело. Ему жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко. Жарко…

И он хочет. Хочет так сильно, что болят кости, что ноет кожа, что кипит кровь. Чего он хочет? Он не знает. Но это не мешает ему хотеть еще сильнее.

Он видит бело-зелёные одежды, и думает, что хочет; уже давно, так давно, что не помнит кого и не помнит почему. Он слышит треск чего-то (он слышит крик боли), и это знакомый звук, успокаивающий, он хочет услышать его еще раз (хрупкие кости крошатся в его слишком сильных руках). Он чувствует вкус крови на языке, на своих зубах, это успокаивает его (кто-то всхлипывает рядом с ним), он чувствует себя голодным, он хочет еще, всё, что он сможет получить и забрать. И Лю Цинге чувствует, что ему ужасно мало. Мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало, мало…

Бело-зелёные одежды порваны; бело-зелёные одежды окрашены грязью и кровью; бело-зелёные одежды разрушены — и ему всё это нравится; это успокаивает в нем что-то дикое и старое, желающее причинить всё больше-больше-больше боли, прежде чем засыпает мирным сном.

Лю Цинге просыпается, он в ужасе от того, что видит.