За шаг до...

Ехали долго, куда-то за город. Во время поездки Меглин, по своему обыкновению, молчал. Есения его не тревожила, пытаясь сложить хоть какую-то картинку из известных ей крох информации о Стрелке. Возле одного из домов, скрытого за добротным забором, сверкали маячками машины полиции, зияла распахнутыми дверцами скорая. Промерзшая земля, кое-где припорошенная клочками грязного снега, была истоптана сотнями следов. — Мне сказали, что Вы болеете… — встретил местный следователь столичного майора. — На ногах болею. Привык. — небрежно бросил в ответ Родион, идя к дому. Следак выдохнул, — Ну, слава богу… — и, продолжая топтаться где-то сзади, даже не делая попыток идти вровень с Родионом Викторовичем, сбивчиво заговорил, — Да тут такое дело… Смотреть страшно… — Это им страшно было… а ты — следак. — Меглин окинул взглядом пунцового работника системы. Тот притормозил на крыльце и прерывисто вздохнул, покрепче обхватив папку, явно не желая снова входить в дом. Стоя в темной передней, перед высокими двустворчатыми дверьми столовой, Есения выразительно посмотрела на Родиона, отмечая богатое убранство дома. Она не была готова к тому, что увидела, приоткрыв забранные матовыми стеклами двери. Первое, что бросилось ей в глаза — кровь… Кровавое пятно во всю стену, яркое, с брызгами-лучами, так нелепо смотревшееся рядом с детским рисунками. Она инстинктивно сделала шаг назад, в попытке снова закрыть эти красивые, возможно, сделанные на заказ, двери, чтобы спрятать увиденное, как будто и не было никогда ни этого пятна, ни детских рисунков. Пересилив себя, девушка, каким-то отчаянным жестом, распахнула створки, сделав шаг в столовую, зажмурившись, словно прыгнула в пропасть. Не обращая внимания на экспертов, на удушающе-сладкий запах крови, которая была повсюду, она обошла стол, и замерла, остановившись среди жуткой картины расправы над семьей — родители и трое детей. Хотелось кричать, биться в истерике, но крик застыл комом в горле. — Людей убери, — Есения вздрогнула и посмотрела на Родиона, ужасаясь нездешней пустоте его потемневших глаз, — И дверь закрой. С той стороны. — Включи, — кивнул он стажеру, показывая на лежащую на столе камеру. Зажегся плазменный экран, показав улыбающегося мужчину в камуфляжном костюме песочного цвета, держащего в руках карабин. За его спиной испуганно прижимались к родителям дети. Они все были еще живы. — Родион, здравствуй, — заговорил мужчина, — Ты их видишь? Счастливая семья, ужин. А я пришел и всех убил. Ну, вернее, сейчас убью. Мужчина встал и повернулся к жертвам. Родители схватили детей, пытаясь если не уберечь их, то хоть в последний раз ощутить родное тепло, перед последним шагом, за которым пустота. Раздался выстрел и детский крик: — Папа! Есения вздрогнула и зажмурилась. Выстрелы снова и снова. А среди звуков пальбы тоненький голосок: — Пожалуйста, не надо! Пожалуйста! Снова выстрел, и голосок смолк. Тишина. Только хриплое дыхание кусающего губы Меглина. — Думаешь, это — ужас? Я смотрю им в лицо, я их помню, представляешь? Вот это — ужас! Я это делаю, потому что должен. Это — мой крест. Ради вас… Чтоб вы поняли — никто вас не защитит. Никто… Ну, в общем, Родион, увидимся. На доли секунд лицо Стрелка застыло в ухмыляющейся гримасе, потом экран погас. — Ты его знаешь? Кто это? — чужим голосом спросила Есения, шокированная жестокой расправой. — Нас не знакомят, не принято. Но этого, да, знаю, — странно спокойно ответил Меглин. Его спокойствие пугало. И уже непонятно было — хочет ли она ответов на свои вопросы, ведь то, что перед ней открывалось, было уже не листами в личном деле, а окружающей ее действительностью, с которой она не могла смириться. Сейчас бы убежать без оглядки, забыть стажировку и Меглина, как страшный сон! Но ноги не слушались, а с губ сорвалось тихое: — Кого это — нас? Родион помолчал, глядя сквозь стажера, — Пограничников… На обратном пути, пока Есения изучала материалы, Родион снизошел до объяснения. Он с трудом выдавливал из себя слова, делая долгие паузы: — … Ануфриев… Алёша… По кличке Стрелок. Сорок четыре года. Родился в маленьком рабочем поселке, родители пили. Отец четыре раза сидел. После армии устроился в милицию, в девяносто восьмом уволен был за превышение полномочий и насилие над задержанным, что-ли… Уникальный мозг следователя четко выдавал информацию, словно считывал анкетные данные. — Откуда ты его знаешь? — хмуро поинтересовалась Есения. Меглин, не отрывая взгляда от серой ленты шоссе, продолжил, — Вместе проходили подготовку в спецшколе. Потом я же его и брал. Убивает запойно, паузы между преступлениями минимальны. Последний раз посадили за серию в девять трупов. Курск, Орёл, Тамбов, Камышин. Девять человек за четыре дня… После себя всегда сжигает дом, когда уходит. — Кроме последнего случая. — отметила Есения, удивленная тем фактом, что еще может связно мыслить, после всего услышанного, рассказанного чуть более хриплым, чем раньше, голосом; страшно безликим, пустым, без эмоций. — Кроме последнего, — согласно кивнул Родион. — Почему? — она все еще была в прострации, все еще не верила в реальность происходящего. Следователь повысил голос, заставляя стажера очнуться, — Ну не тупи! Он же камеру оставил. Сгорело бы послание. — Почему они не бежали? У него ружье… — не обращая внимание на фырканье, послышавшееся с водительского сиденья, она продолжила, — Два раза стреляет, надо перезаряжать. Стреляет, перезаряжает. А они сидели… Почему? — Потому что люди, по своей натуре, оптимисты. Ты не в курсе? — саркастически ухмыльнулся Меглин, — Всегда надеются на что-то лучшее. Сказал: кто побежит, умрет, вот они и сидят спокойно, надеются. Побежишь — умрешь точно, а если будешь сидеть, может и пронесет. Договоришься, вымолишь, или менты приедут — спасут… Ты в доме что видела? — Дом небедный. У женщины в спальне сережки с бриллиантами, рядом шкатулка, в ней цепочка золотая. Он не грабит. У него другая цель. Какая? По какому принципу он выбирает жертв? — раздумывала вслух Стеклова. — По принципу забора. Выбирает самый высокий и … Люди строят забор, думая, что он их защитит, чем выше забор, тем в большей безопасности находятся. Дурачки… не понимают, что сами же ему и помогают. — Все равно. Ружье — громко, он рискует, — упрямо стояла на своем девушка. — Ты что, серьезно так думаешь? Люди из своих нор выползут: нельзя ли потише убивать, а то ваши крики мешают нам телевизор смотреть? Потрясенная откровенным цинизмом наставника, Есения захлебнулась праведным возмущением, — Тебе так легче? Жить, думая о людях так! Люди равнодушны… и злы. Но не настолько. Родион поражался наивности стажера! За время, проведенное в качестве наставника, он старался показать ей все аспекты человеческой сущности, всю грязь, которую предпочитают замалчивать. Она видела работу Стрелка, и сейчас сидит, пытаясь найти какую-то призрачную цель? Снова думая шаблонно, так, как пишут в учебниках. А у него не осталось ни времени, ни терпения, чтобы доходчиво объяснять мотивы и цели серийного убийцы. Меглин только ухмыльнулся и покачал головой. Остаток пути прошел в молчании, каждый думал о своем.