За шаг до...

Уже стемнело, когда «Мерседес» затормозил на привычном месте. Есения поспешила, вслед за следователем, к скрипучей лестнице, как вдруг он остановился, напряженно рассматривая призывно светящиеся окна лофта. Меглин протянул напарнице связку ключей, и обманчиво-мягко попросил, — В машине посиди. И, не дожидаясь реакции, ничего не объясняя, протянул руку к перилам. Есения, поймав волну адреналина, бросилась за ним, но была остановлена рычанием: — В машину сядь! Стеклова демонстративно плюхнулась за руль «Мерседеса», словно обидевшись, что ее не пригласили на встречу «однокашников». Родион проводил стажера взглядом, убедившись, что своенравная девица выполнила его требование, и исчез в темноте оврага, считая скрипучие ступени, шаг за шагом приближаясь к встрече со старым знакомым. — Садись. — поприветствовал следователя Ануфриев, по-хозяйски расположившись за его столом, и дождавшись, когда Родион подойдет ближе, скомандовал, — Из карманов все выложи! На стол со звоном упал нож, портсигар и неизменная фляга. Все так же молча, Меглин подвинул стул и сел напротив, облокотившись о вытертое сукно. — Небогато живешь, — отметил гость. Не обращая внимание на дуло ружья, нацеленное ему в грудь, Родион хмыкнул, — На кактусы все ушло. Ануфриев кивнул, глядя поверх головы собеседника, — А что встала? Проходи, садись. Мысленно выругавшись, Меглин обернулся на стоящую у входа Есению, вполне ожидаемо явившуюся туда, где ее не должно было быть. Вот как вбить ей в голову, что в его нынешнем состоянии, он за свою безопасность не отвечает, а тут еще она… — Ствол положи, — Стрелок дождался, пока Стеклова медленно положила оружие на пол перед собой, и кивнул в сторону свободного стула. Есения попыталась поймать взгляд Родиона, пусть даже гневный, но обжигающе-живой, не такой, как у его гостя, бесцветные мертвые глаза которого следили за каждым ее движением, пугая своей пустотой. Но следователь глядел на Стрелка. И со стороны казалось, что они просто собрались скоротать холодный вечер; так по-домашнему уютно светила настольная лампа, отбрасывая на стол круг света, и в нем даже ружье не казалось опасным. А за световым пятном сидел Ануфриев, его лицо оставалось в тени, как и рука, держащая палец на спусковом крючке. — Что ты с ним сделала? Раньше я бы уже трупом лежал здесь, — Есения вздрогнула, услышав так близко от себя голос Стрелка, но глаза не подняла, а тот, повернувшись к хозяину лофта, заметил, — Теряешь навыки, Родик… уродик… И засмеялся пугающим коротким смехом, — Думаешь, она тебя нормальным сделает? Не-ет, — покачал головой мужчина, — Хотя, завидую. Но зависть — грех. Кстати, — снова раздался звук, похожий на смех, — О грехах. Хочешь узнать, как я первый раз убил? — и, не дождавшись ответа, продолжил, — Из интереса. Хотел понять, ну зачем они это делают, серийники? Ну… решил одного, на пробу. И ждать — потянет снова, или нет. — Ну и что почувствовал? — перебил его, ухмыляясь, Родион. Есения растерялась. На секунды ей показалось, что сидящие за столом мужчины ведут простую неспешную беседу, а Родион, по своему обыкновению, подшучивает над собеседником, поддразнивает. И все бы ничего, только у собеседника в руках карабин, и он не исповедоваться пришел. Ануфриев подумал, причмокнул губами, — Ничего. Ни удовольствия, ни сострадания, вообще ничего… А накрутили вокруг! — Ну, что-то зацепило, снова, ведь, вернулся? — как ни в чем не бывало поддержал беседу Меглин. — Зацепило! Знаешь, это как… как голод, что ли. Как зуд, — оживившись, пустился в объяснения Стрелок, — Я опять убил, чтоб разобраться. Потом опять, и тогда понял — люди все мертвы! А я пришел их помянуть. Есения слушала, и не могла поверить, что это не сон. Она впилась ногтями в ладони, чтоб не закричать, не напугать говорившего, только переводила глаза с одного мужчины, расслабленно сидящего за столом в круге света старой лампы, с чуть подрагивающем в усмешке уголком рта; на другого, лицо которого оставалось в тени, за спасительным пятном света. Она поняла — ЧТО объяснял ей наставник, говоря, что люди, по своей натуре, оптимисты. Она тоже, как и та семья, надеялась на чудо, на землетрясение, на извержение вулкана, да на что угодно, лишь бы спастись от этого пронизывающе-ледяного бесцветного голоса. Ей уже не подчинялись ни мозг, ни тело, находившиеся под гипнотическим воздействием животного страха. А Стрелок продолжал изливать душу Меглину, единственному, кто мог его выслушать и, как он надеялся, понять: — Думаешь, я просто так, в прошлый раз девятерых? Девять дней! А теперь сороковины — сорок душ положу. А потом — триста шестьдесят пять. Люди готовы. Это раньше — к стенке ставили не разговаривая, за одно убитое дитя. А теперь — да хоть десять, сорок, сто… только по телевизору покажут. Вот тогда я людям все скажу, героем буду! А тебя даже в конторе не привечают, - засмеялся Ануфриев, — Меглин? А кто такой? Нет такого. — Да нет, есть. Я-то есть, — улыбка Меглина напоминала оскал, — Знаешь, Чикатило, когда вернулся в Новочеркасскую тюрьму, с экспертизы по вменяемости, меня тогда к нему отправили. Любил со мной болтать. Я его спрашиваю: «Романыч, что с тобой? Вот прям сам не свой, лица нет на тебе. Что случилось-то?» А он мне говорит: «Представляешь, в баню нас водили в Москве. Там один орел крылья распустил, ходит по бане — я пятерых грохнул. А я в сторонке сижу и думаю, знал бы ты, родной, сколько я положил. Знал бы ты, вообще, кто я». А я у него спрашиваю: «Так кто ты, Романыч? Ну, кто ты?». Он заревел… Так мне и не сказал, кто он. — Чикатило щенок был. Несчастный, больной, — заявил Ануфриев с презрительной усмешкой. Улыбка Родиона погасла, — А ты, здоровый? Тебя из ментовки-то за что поперли? — Я сам ушел. Там идеи нет. Там все ради денег. А я границу хотел охранять, между тем, что можно, и что нельзя. Теперь знаю — нет ее. Выдумали. Людям дали волю, и что? Ничего не получилось, — пальцы мужчины чуть вздрагивали на спусковом крючке, по-прежнему держа следователя на прицеле, — А теперь урок надо преподать. Сейчас меня никто не поймет. Потом поймут. Только ты меня остановил. Но больше не остановишь. Есения осознала, что далеко не все, о чем говорит Ануфриев — бред, что в его словах есть искорки сознания. От этого становилось вдвойне жутко. И сейчас она находилась на распутье, на той самой границе двух миров, сомневаясь в правильности укоренившихся догм. Из этого состояния ее вывел окрик Стрелка: — Дай, что ли выпить, а? За встречу… ну, или на прощание. — Ее то, отпусти, она здесь не при чем. Я так понимаю, это между нами только. Она прессе расскажет про план твой гениальный. Ты же хочешь, чтоб люди тебя услышали? Нет, Меглин не рассчитывал, что в его старом знакомом проснется жалость или, господи, помилуй, великодушие. Он тянул время, ища возможность отвести внимание Стрелка от стажера, так не вовремя заглянувшей на огонек в гостеприимный лофт. Вырвавшись из ослепительного круга света в полутьму лофта, подальше от человека в камуфляже, наводящего первобытный ужас неестественной трещиной улыбки, оставляющей неподвижными прозрачные глаза, Стеклова словно очнулась, прикоснувшись к холодному стеклу бутылки, лихорадочно обдумывая возможные варианты действий. Пальцы скользнули по штопору и сжались так, что побелели костяшки. Она вспомнила как не быть жертвой… Бутылка с вином полетела в стойку над столом, а она сама бросилась на пол, прикрывая руками голову. Ануфриев, моментально среагировав, выстрелил не целясь, только зацепив по касательной плечо Есении. Воспользовавшись секундным замешательством гостя, Меглин вскочил на стол, вырвав карабин из его рук. Теперь на прицеле был сам Стрелок. Настала его очередь надеяться на чудо. — Не надо! — надрывно закричала Стеклова, — Тебе нельзя убивать! — Думаешь, ты меня остановил? — надтреснуто засмеялся Стрелок, — Ничего не закончилось, Меглин, все только начинается! Следователь наблюдал сквозь прицел за распростертым телом противника, чувствуя тепло спускового крючка, сейчас было важно удержаться на ногах, не дать болезни взять верх, он задержал дыхание, успокаивая сердце, чтоб уж наверняка не промахнуться и отправить Алешу Ануфриева туда, откуда его никто никогда не сможет выпустить. — Родион, не надо, я прошу тебя! — вывел его из транса голос Есении. Уже далеко не в первый раз Родион Викторович Меглин пожалел, что взял стажера. *** Фельдшер уже почти закончил свои манипуляции с плечом Есении, когда к машинам полиции и скорой помощи, заполнившим двор, присоединился служебный автомобиль Андрея Сергеевича Стеклова. — Как ты? — встревоженно спросил у дочери прокурор? — Поверхностное ранение. Но это же картечь, много мелких дробинок, — ответил за Есению фельдшер, и добавил, обращаясь уже к пострадавшей, — Придется вам сегодня с нами поехать. — Надолго? — обеспокоенно поинтересовалась девушка, понимая, что Меглин не будет ждать ее выздоровления, а в одиночку завершит задуманное. — Если завтра все будет нормально, выпишем. Не волнуйтесь, — приободрил ее мужчина. — Я надеялся, ты сумеешь ее защитить, — с трудом сдерживая ярость, обратился Андрей Сергеевич к Родиону. — А она сама в состоянии, — глухим голосом отчеканил Меглин, прикладываясь к фляжке. При этом мутный тяжелый взгляд следователя не отрывался от лица Стеклова, словно считывая информацию, которую ему не положено было знать. Мимо них, громыхая берцами по проржавевшим ступеням лестницы, прошел отряд бойцов, выводя из темноты оврага закованного в наручники Ануфриева. Прокурор хотел было продолжить прерванный разговор, но наткнулся на презрительный и насмешливый взгляд Родиона, каким-то своим особым чутьем понимающего, кто на самом деле стоит за возвращением Стрелка. Андрею Сергеевичу оставалось только наблюдать за тем, как Меглин растворяется среди перемигивающихся автомобилей спецслужб, сунув руки в карманы неизменного потрепанного плаща. Болезненное забытье прервалось трелью телефонного звонка. Родион поднял голову, пытаясь сфокусировать взгляд, не осознавая толком где он находится, и встряхнул головой, разгоняя туман. Трель не умолкала, провоцируя приступ головной боли. Медленно, как во сне, он дотянулся до трубки мобильника: — Да… — прохрипел следователь. — Я уж думала, не возьмешь, — прозвучал из динамика голос стажера. — Я тоже думал… — каждое слово давалось с трудом, — Ну, как ты там? — Ничего, — Есения испугалась, что Родион услышит слезы в ее голосе, внезапно хлынувшие из глаз от ноток беспокойства, неожиданно прозвучавших от сурового наставника. Постаравшись взять в себя в руки, уже более твердым голосом добавила, — Ничего, все хорошо… Таблетки? Меглин фыркнул, — Ну ты же знаешь… — Ты от них тупеешь? Ну ничего, невелика потеря для человечества — пару дней без твоего великого ума! — дразнила его Стеклова, понимая, что без препаратов слишком велик риск приступа, который может стать последним, — Пей, чтоб я слышала… Не особо задумываясь о правдоподобности, Меглин шумно сглотнул и издал звук, отдаленно напоминающий смех. Этот звук почему-то внушил Есении надежду, пусть слабую, но вполне реальную. — Бергич сказал, это всего на месяц… Потом мы уедем, — поражаясь собственной смелости, заявила Стеклова. — Куда? — простонал в трубку Родион. — На море, — уверенно прозвучало в ответ, — Я там сто лет не была! А ты? Измученное лицо следователя осветила улыбка. Шаг за шагом совсем еще юная девушка тянула его из болота, в котором он увязал годами. Она продолжала верить в него, когда сам он давно уже опустил руки, пыталась прогнать тьму из его сознания тем светом, который еще наполнял ее. И кто он такой, чтоб лишать ее этой веры? Только бы хватило сил, закончить начатое, а дальше — как пойдет… — Скажу… Хорошо, поехали, — и, не видя ее, понимал, что она улыбается. И сам улыбался, хотя уже с трудом удерживал в руке фляжку. — Тогда пей… Ради меня! — интуитивно чувствуя момент слабости наставника, попросила Есения. Меглин тяжело вздохнул, радуясь, что она его сейчас не видит, — Ам… Есения услышала знакомое бульканье в трубке и неразборчивое бормотание. — А теперь, довольна? — уже тверже произнес Родион. — Теперь — да! — поверила инсценировке девушка, — Спокойной ночи. И, дождавшись вздоха в ответ, положила трубку. Через несколько часов наступит следующий день, и она снова будет рядом с человеком, перевернувшим ее жизнь. Она готова ждать месяц, отведенный Бергичем на лечение… да какой там месяц? Сколько угодно! Только бы не потерять его, не отпустить в беспросветную тьму сознания. Еще немного… Снова зазвонил телефон. — Что-то забыла? — ожидая услышать Есению, спросил Родион. Но из динамика раздался нервный голос полковника Стеклова: — Стрелок сбежал, — фоном был привычный и ненавистный сейчас звук сирены, — Открыл замок отмычкой, видимо, зашитой в руке. Сорвал нож с пояса конвоира и всем перерезал горло, — голос Андрея Сергеевича дрожал то ли от ярости, то ли от беспомощности, — Я направил наряд к Есении и к тебе. Будь осторожен. Стеклов еще что-то говорил, но Родион уже не слушал его. Лязгнула тяжелая дверь. — Родион, ты меня слышишь? Родион! — кричал голос из трубки. — Я же сказал, что я вернусь, — Ануфриев подошел к Родиону, сидящему на полу среди стеллажей с кактусами, и опустился на корточки, в его руке тускло мерцал нож, — Я тебя убивать не буду, ты и так мертвый. Меглин безучастно наблюдал за ним, ничего не чувствуя при этом: ни страха, ни боли — ничего! Только одна мысль билась в воспаленном сознании — Есения пока в безопасности. Он опустил глаза на рукав серо-голубой рубашки, о который Стрелок с маниакальным наслаждением вытер окровавленный нож, словно делая его своим соучастником. — Я хочу, чтоб ты увидел полную картину. Я иду туда, где все началось. Сорок душ, — уходя, он повернулся и бросил через плечо, — На этот раз...