трещины

Время близится к восьми, каждые двадцать минут квартира Королевых становится все теснее и теснее: Локонов включает второсортные песни, попутно подкалывая Пашу; кто-то, уже пьяный в зюзю, бежит в туалет; через открытое окно слышится, как паркуется Бабич. Ане такая атмосфера не особо нравится, но правило поддерживать Риту в любых случаях работает исправно. Она не любит ситуации, в которых необходимо быть веселой и эмоциональной, потому что у нее не выходит. «В конце концов, я внучка советской русички». - Ритуля, Зайчик, добрейший вечерочек, - Кислов заваливается с коробкой выпивки. - Девочки, привет, - Хэнк с точно такими же «гостинцами» заходит, улыбаясь до ушей. Королева сразу обвивает тонкими ручками шеи парней, лучезарно улыбаясь. На объятия от Макаровой ребята и не рассчитывают — знают, что ничего дельного не получат. - Кого-то потеряла? - Боря замечает ищущий взгляд Риты. - Он попозже придёт. Аня понимает, что «попозже» значит «Мел пошёл за розочкой для своей розочки»; в тысячный раз за вечер вздыхает, попутно доставая бутылки из коробок, облегчая ношу приятелям. Она устала от этого любовного треугольника, устала от своего бессилия перед чужими чувствами, ведь эту проблему не решишь, как задачку по геометрии. Ей жалко Риту. Невыносимо смотреть на горящие глаза, теряющие блеск через секунду после того, как их обладательница увидела унизительную сцену «Егор+Анжела». Её бесит Мел своей дурацкой больной привязанностью: осталось только ковром стелиться перед Бабич. Как было бы здорово, если бы все в мире решалось через дискриминант. Время течет медленно. Все вокруг пьяные, нежные и розовощекие. Тактика Ани: напиться позже всех, чтобы возможный позор никто и не вспомнил. Работало всегда. Стопка водки и полстакана сока повторяются несколько раз. Сегодня, как и всегда, барменом работает Кислов. - Кар-каркина, уроки выдрочить не забыла, перед тем как водку хуярить? - Ваня обворожительно улыбается. Ане нравится его улыбка, особенно сейчас, когда крепкий алкоголь на голодный желудок закреплен тремя сигаретами. - Успела, и твои сделала, Вань, - она внимательно следит за руками, неаккуратно наливающими сок. В груди что-то сладко теплится: она не забыла про ощущение какого-то приятного ожидания, не покидающего с утра. Она десятки раз напивалась в компании одноклассников, сотни раз видела Кислова пьяным, но сегодняшний Ваня как-то особенно её очаровывал. Они всегда ограничивались пьяными обнимашками, парочкой взаимных комплиментов, но Аня никогда и ничего подобного не чувствовала к нему. - Я бы за это «Вань» отпиздил кого угодно, но не тебя, - он пододвигается на табурете ближе к Ане. Они на кухне одни, их лица близко-близко, Кислов улыбается, слегка пьяными глазами изучая губы напротив. - Я бы тебя отпиздила за седативки в водке, - до заторможенного мозга все доходит намного дольше, но на то Макарова и букварь, что вычисляет такое, может, и не на раз, но точно на второй. - Меня надо слушать внимательно, зайчик, - парень облокачивается на свои колени, поднимая карие глаза на девушку. - Я же обещал «хи-хи». - Вань, найди кого попроще, - она облизывает пересохшие губы, вглядываясь в черные бездны напротив. - Не перепадёт ни сегодня, ни в следующей жизни. Аня резко заносит ладонь над щекой Кислова, но останавливается, обхватывая его лицо руками. Ей неприятно от одной мысли о том, на что он пошёл бы ради секса. Противно, что он приравнял её ко всем девушкам, с которыми такие фокусы прокатывали. Да, друзьями они не были, но она всегда чувствовала какое-то особенное отношение к себе от ребят, ведь они знакомы с детского сада, знают друг о друге почти все. Кислов с одноклассницами таких выкрутасов не проделывал никогда, но в ней он почему-то разглядел очень доступный вариант. - Вань, ты уже в край охуел со своими таблетками и недотрахом вечным, - говорит ему прямо в губы, не отпуская лица из ладоней. - Я, может, и выгляжу как шлюха… - Анютка, ты че это себе напридумывала? - он резко хватает маленькие ладошки, выпрямляясь. - Я же сказал, что «хи-хи» тебе устрою, а не потрахуши под барбитуратами, дура. - Я эти понятия друг от друга мало отличаю, особенно если это ты говоришь, - смотрит на него зло исподлобья, но их руки не расцепляет. - Бля, Макарова, вот где-то ты дохуя умная, и сейчас вот долбоёбку не строй, - Кислов так нежно, внимательно вглядывается в зеленые прожилки радужки. - Я от тебя потрахуш не жду. Ты вся как на иголках. Злая ходишь — попробуй че-то спиздани при тебе. Я ж знаю, что наигранное это всё. Вот хотел с реальной тобой попиздеть. Допизделся, видимо. Макарова вся напрягается, тут же обмякая на табурете, сгибаясь чуть ли не пополам. Ладони из теплых рук Кисы сразу выдергивает, обнимая себя руками. Её вычислили. Глупо вычислили. Она под седативками не может и слова сказать против, потому что Ваня правду говорит. Она была совсем другой, уезжая из Коктебели на десятом году своей жизни: она была и веселая, и смешливая, и хулиганистая в меру своего возраста. Рыжие пушистые пряди волос постоянно вырывались из туго завязанных бантиков; портфель, не выдерживавший катаний с горок, на которых привычно было от силы пять сантиметров снега, все время рвался, а бабушка его так заботливо зашивала; белые колготки никогда не были чистыми, а Аня любила играть в прятки у гаражей с Кисой, Хэнком, Мелом и Риткой. Девочки постоянно крутились у парты Макаровой, обсуждая «Папиных дочек», беззубый Ваня часто получал книжками по голове. Все было хорошо и весело, было тепло и уютно, и они бы точно все сдружились, если бы её не вырвали из этого рая на земле. - Я маленькой была, Вань, - она глаза поднять на него не может, сил уже совсем не хватает. - Вот и всё. Выросла, осучилась. Давно привыкнуть должен был. - Не помню, чтобы я с сукой орешки в «Магните» воровал, - Кислов намешивает водку и сок, протягивая Ане. - И рюкзаки до дома я сукам не таскал. - И сейчас не стоит, - отпивает, недоверчиво смотря на парня. - Мы с тобой, Кислов, не друзья. И не станем ими. Заготовка «из друзей к любовникам» не прокатит. - Не получается у тебя суку из себя строить, - он устало поднимается со стула, протягивая в ладони самокрутку. - По косячку и спать? - А остальные? - она крутит сигарету пальцами, допивая содержимое стакана. - Мел с Анжелкой романтик устраивают где-то под звездным, сука, небом, - Киса будто плюется словами. Его тоже это изрядно достало. - Хэнка Гендос, вроде, забрал, остальные по-тихому съебались. Ритка после ухода Мела нахрюкалась и уснула. - Это когда все случилось? - Аня устало потирает лицо. - Да вот пока ты тут в одно рыло заливалась, - парень молча уходит на балкон. Она смотрит на самокрутку. Предчувствие её обмануло впервые за долгое время. Приятное ожидание сменилось на огромных размеров печаль. Она все вспомнила. Ещё раз, по кругу. Все предательства, все беды, вся тоска земного шара снова обрушилась на нее. Ваня поступил жестоко, лучше бы он трахнул её бессознательное тело и просто ушёл, как он обычно и делает. Это не так обидно. Он начал ковыряться в ней огромной ложкой, пытаясь что-то достать. Ей обидно, что раскрыл её именно Кислов. Откуда у него столько ума и смекалки, чтобы понять, что перед ним сидит не Аня Макарова, а её подобие, злющее и до смерти уставшее от жизни. Она решила всё послать к чертям — затрахалась, русским языком говоря. Решительно поднялась со стула, но вдруг все поплыло, замигало на мгновение и упало вместе с Аней на линолеум. - Блять, Макарова, ну ты и дура наебанная, - парень тут же подбегает к хохочущему тельцу на полу. - Ты че ржёшь-то? - Да тупо все получилось как-то, - от смеха слезы скопились в уголках глаз. - Никто меня раскрыть не мог, а вот гений Кислов смог. - Ууууу, пьянь, - парень аккуратно, на сколько это возможно, поднимает её с пола. - Косячок хоть целый? - на тихое «мгм», прерванное хохотом, бодро отвечает: - Наполопам курим, я свой проебал из-за тебя. У них была куча дурацких словечек по типу «наполопам». Ваня всю жизнь тараторил, где-то ошибаясь, что-то коверкая, от чего зазнайка Макарова запоминала каждую мелочь и язвительно попрекала его. Казалось, такое есть только у друзей, но Аня отчаянно сопротивлялась признаваться, что ей близки эти подружившиеся по странным обстоятельствам, абсолютно разные ребята. На балконе прохладно, это немного отрезвляет. Каждые два затяга они передают друг другу косяк, касаясь пальцами. Для Ани это что-то значит, особенно в таком состоянии. Ей не хватает тепла, прикосновений, объятий, но ей страшно в этом признаться даже самой себе. Отчего-то кажется, что прими она себя такой жаждущей простого человеческого касания, любого жеста любви — тут же перестанет считать себя сильной, станет зависимой. Она знает, что зависимость от людей — самая сильная. По маме знает. Она не хочет такой жизни и такой смерти. Она не хочет умирать из-за кого-то, кто обязательно предаст. Но сейчас об этом не думает, и Ваня кажется ей самым надежным сейчас. Самым крепким плечом, которое завтра она снова будет считать раздолбаем и обаятельным придурком. - С восьмого класса не замечал ничего, - Аня прерывает молчание, приятная слабость разливается по всему телу. - А тут резко разгадал ребус. Кислов, правду скажи: ты ж выебать меня хотел, да? - Высокого мнения ты о себе, Анютик, - он медленно выдыхает дым, снова затягиваясь плотной самокруткой. - Ну оно и правильно. Тебя трахнуть не хочет разве что Локонов, и то потому что у тебя пизда есть. Но не в моей компетенции, так сказать, хороших приятелей детства на секс разводить. И кидать потом — тем более. - Блять, а как я, сука, должна все твои выкрутасы считывать? - она на него смотрит бешено, вскидывая брови. - «У меня встает на умных»! Я что должна думать, когда ты мне втихаря седативки кидаешь в стакан, а потом смотришь, как удав на кролика? Что мы в монополию поиграем сейчас и тихо разойдемся, блять? Ты долбоеба из себя тоже не строй давай. Киса снова улыбается, в пол глядя и пепел стряхивая с косяка. Он выглядит как ребенок, сделавший ненароком пакость. Кажется, он и не пытался это всё провернуть и только сейчас понял, как все выглядело с её стороны. - М, прости, - мурчит, будто и вправду кот. - Прости, проебался, да. - Да похуй. Главное — в душу мне не лезь больше, - Аня смотрит на него серьезно, глаза в кучку больше не собираются, но непривычно беззаботное ощущение все равно осталось. - Все равно ничего дельного не получишь. А если и получишь, то только… - По яйцам, - Кислов прерывает девушку, привычно заканчивая фразу, и опять обаятельно улыбается, выкидывая бычок за ограду балкона. - А я правда думал, что мы друзья. - Тебе думать не идёт вообще, - Аня ёжится на холоде. - Полезного из меня ничего не вытащишь больше, я спать. Удачно добраться до дома. После травы хочется улечься спать и поскорее увидеть дурацкие картинки в голове, но квартира к приезду тёти Юли сама себя не уберет. На кухне бутылки, в гостиной бутылки и упаковки от разного рода употребляемых веществ: от чипсов до таблеток, в ванной все сорта биологических жидкостей человека, а хозяйка спит и даже не представляет, что ждёт её подружку в ближайшие часы. Аня подходит к раковине, устало вздыхая. Кажется, это единственная яркая эмоция, на которую она способна на тусовках. За хлопком балконной двери следуют теплые ладони, по-хозяйски устроившиеся на оголенном топиком животе. - Кислов, блять, - Аня тут же разворачивается, смотря снизу вверх, - «удачно добраться» - это вежливая форма выражения «съебался домой». - Сука, заткнись нахуй и обними по-человечески хоть раз, - Киса прижимает её голову к своей груди, крепко держа, будто в захвате. - У меня руки в пене, - говорит неразборчиво в чужую рубашку, но просьбу послушно выполняет. Ей тепло. Давно не было так тепло. Большие руки легонько поглаживают волосы и спину; от Вани пахнет приятно, неназойливо так, нежно, что никак с его образом не вяжется. Он обнимает её долго, гладит нежно, дышит в макушку и ничего не говорит. Но она и так всё понимает. Аня ему дорога, ещё с самого детства дорога. Ему дороги воспоминания, которые с ней связаны, моменты, которые они проживают с ней сейчас. Она не глупая, но не понимает, почему он так ценит её. Они были близки только в начальной школе, а потом переезд, разлука, снова переезд, но Макарова уже совсем другой человек. Не тот, которому Ване было бы за что ценить. - Не хочешь сейчас говорить — не говори. Я подожду. Просто пойми, что я пиздеть направо-налево не буду, - он всё ещё держит её в объятиях, переложив руку с макушки на плечо, так же легонько поглаживая. - Приятнее жить станет, если хоть кто-то знать будет, что внутри творится. - Зачем ты так? - Аня поднимает голову, всматриваясь в чайные глаза. - Я тебе ничего хорошего не делаю, да и плохого тоже. Нахуя оно тебе? Действительно, никто и не пытался до него узнать, что поменяло её так сильно. Всем как-то было неважно. Макарова и есть Макарова — лишнего слова не скажет, поможет в случае чего. И посмеяться, и поговорить серьезно может. Всех все устраивало, никто и не вспоминал, какой она раньше была, кроме него. - Даже если ты меня другом не считаешь, мне похуй абсолютно, - Аня пытается отлепить его от себя, но ребра сжимаются с большей силой. - Заебешь, давай ещё так постоим. Седативки, травка, водка — всё даёт о себе знать, и глаза вмиг намокают, голова послушно ложится на грудь сама. Аня стискивает рубашку Кислова как-то слишком отчаянно, слишком стыдливо прячет лицо, слишком плохо скрывает всхлипы. Ваня все понимает, успокаивающе похлапывает по спине, опять гладит светлые волосы и молчит. Это самое главное. Её не нужно успокаивать, пусть наплачется вдоволь рядом с ним, пусть помолчит о том, что терзает изнутри. Ваня всегда понимал, что в Симферополе что-то случилось. Как-то резко его закадычная подружка перестала отвечать на наивные глупые сообщения, а вернувшись и вовсе перестала походить сама на себя. Рыжая пушистая копна выбелена, выпрямлена, зеленые глаза чертенка больше не горят, не ищут приключений на жопу своей хозяйки. Он не спрашивал никогда её ни о чем, потому что видел, что она в нём не нуждается. Анька сама себе на уме, выучиться на врача хочет, уехать отсюда навсегда, наверное. Такому человеку Кислов не нужен даже в качестве друга. И он это осознавал. Но, по сути, у Макаровой здесь никого близкого нет: Ритка, как выяснилось, в душу лезть не собиралась после одной из ссор с подругой; бабушка у неё старенькая совсем, незачем ей лишний раз напоминать, воспоминания ворочать. А больше и не было никого. Сейчас у Кисы есть особая причина стать для неё отдушиной. Но он лучше промолчит, послушает её всхлипы, даст разрешение расплакаться. - Я тебе футболку тушью измазала, прости, - Аня отстраняется, вытирая глаза. - Прости, что так вышло. Я и вправду пьяная совсем, ещё и таблетки эти ебучие. Вот и устроил ты мне «хи-хи». - Да не выебывайся уже, - парень небрежно треплет светлые волосы. - Слыш, а ты почему не пьяный? - спрашивает, кидая слова назад, параллельно домывая посуду. - Мне ещё товар передать надо по-тихому как-то. - Бросай-ка ты всё это, а то точно не подружимся, Кислов. - А я тебе убраться помогу, все равно домой смысла нет идти, - тут же встает, собирая мусор в ведро. - И ты меня добавишь в беседу «крутые девчонки». Аня молча соглашается. Моет посуду, слезы застилают глаза. Ваня больше не лезет с объятиями, ходит из угла в угол, подбирая бутылки и не говорит ни слова. Макарова и не думала, что у Кислова эмоциональный интеллект развит раз в сто сильнее умственных способностей.