НЕБЕСА, год 1941
Собрание ангелов происходило внепланово: все переглядывались, не имея ответа, зачем их позвали. Толпа наводнялась глазами и крыльями, точно как море во время внезапного шторма, и мастер пытался найти в ней знакомые лица. Его самого оторвали от переписи человеческих душ, оказавшихся здесь за последние пару веков (он буквально бродил по цветущим садам, где они обитали). Непыльная в целом работа, и больше того — временами он даже встречал выдающихся личностей… — На земле что-то творится, — сказала архангел по имени Саракаэль, на вид хрупкая женщина на инвалидной коляске, летающей по её воле. Насколько он слышал, она получила серьёзную травму от адского пламени и повредила эфирную сущность, но всё-таки выжила. — Что вам известно, Верховный Архангел? Он двинулся ближе, пробившись из дальнего ряда вперёд, чтобы всё разглядеть, и в скоплении ангелов вдруг натолкнулся на Мюриэль — та улыбнулась ему краем губ. Гавриил, оглядев всех собравшихся, заговорил: — Ничего, что волнует нас, Саракаэль. В самом деле. Внизу развязали войну… — Что? Войну? — против воли спросил мастер вслух изумлённо. Война на земле, мировая война, прогремела всего двадцать пять лет назад… Кто-то бросил в его адрес непонимающий взгляд, словно он удивился чему-то совсем очевидному. — Демоны только и строят всему человечеству козни, — продолжил Верховный Архангел, сцепив руки перед собой и с какой-то… ухмылкой? — Однако не будем мешать им. Пускай тратят время и силы, играясь с людьми, а затем придёт наша великая битва, и в ней мы раздавим их, как… — Но постойте, — наверное, выйти вперёд и прервать кульминацию этой архангельской речи едва было благоразумно, но мастер не мог проглотить это, ошеломлённый услышанным. — Разве как ангелы мы не должны защищать людей? Не позволять аду разжигать бойню? Гавриил лишь рассмеялся, с надменностью и снисходительно, а затем хлопнул его по плечу в наставлении: — Предназначение рая — защита небес. Не земли. И не всё ли равно, что за войны на ней происходят, когда до конца света меньше столетия? — Вы получили конкретные распоряжения? — подала голос одна из его заместителей, Уриэль. — Если срок близок, то стоит начать подготовку, не так ли? — Конечно, — спустя лишь мгновение тот отстранился и снова шагнул в центр. Он даже возвысился над остальными, слегка воспарив. — Ведь у вас есть мечи, господа. Пришло время вернуть тренировки, которые мы упразднили, когда часть предателей пала. Вы все, — Гавриил на миг остановил взгляд своих всеведущих и всепроникающих глаз, фиолетовых и немигающих, прямо на мастере, — все должны ими владеть, чтобы без промедлений сразить врага. — Ангел Азирафаэль вряд ли сможет, — сказала в ответ Михаил с ядовитой насмешкой. — Боюсь, что он слишком… — Размяк? Несомненно. Он может стать слабым звеном, но, когда придёт срок, у него не останется выбора. Мастер невольно проникся симпатией к этому ангелу и отвращением ко всей верхушке; лишь Саракаэль почему-то молчала, хотя могла первой заговорить о битве с демонами, пострадав от них. Мастер не мог взять в толк их равнодушие и отстранённость, как будто быть ангелом вовсе не значило оберегать человека. Однако, подумал он, разве он сам это делал (а не пропадал в большинстве своём где-то в архивах) и разве хоть кто-нибудь из миллионов небесных существ делал это за несколько лет, что он пробыл здесь? Он мог не видеть всего, но почти был уверен, что… Следом за этой ещё одна мысль, точно спрут, впилась в сердце, разрезав его ядовитыми щупальцами. На земле шла война, и, похоже, немалых масштабов (как он полагал, вновь в Европе, поскольку ещё при его жизни, кажется, там что-то зрело; а может быть, в СССР, может быть, и в Москве, в его доме, в том самом подвальчике разом пропали и мир, и тепло, и покой). И ещё: если самые страшные из катаклизмов и войн не могли длиться вечно, то вместе с тем Гавриил так, между делом, напомнил им о конце света. Выходит, что меньше столетия — и всё исчезнет? На ватных ногах он сумел отделиться от ангелов, чтобы приблизиться к сфере земли: точно дьявольский глобус, но в два человеческих роста, она неустанно вращалась в раю, тёмно-синяя, и это было единственным цветом в бесцветности. Эта земля ничего не показывала, и огонь войн нисколько её не охватывал; мастер стоял перед ней с тяжестью на душе, обещая себе попытаться её сохранить — хоть едва ли мог что-нибудь сделать, — а также в какой-то бессчётный раз думал о дьяволе.***
АД, год 1941
Глобус не просто горел — раскалялся, обжечься любым из его очагов было больно, но прикосновения чьих-то холодных ладоней не переставали к нему обращаться. Спустя пять земных лет с момента прощания с городом и человечеством — и расставания с мастером — Воланд смотрел на войну безучастно, бездумно и пусто. Он знал о ней и отослал Абадонну на землю два года назад, чтобы тот вёл счёт жертвам и каждой из стран и сторон воздавал одинаково; сам же не вмешивался, только ждал завершения. Люди вели войну сами, и аду не требовалось наставлять их на путь вражды. Этот огонь не имел ни границ, ни пределов; однако глаза его напрочь лишились огня, что, по мнению свиты, совсем никуда не годилось — ведь если смотрящий на тьму и предвидящий смерть чёрный никогда не был живым, а родился взамен пустоте, то зелёный, напротив, всегда нёс веселье, безумие и искушения. Но уже несколько лет как и смерть, и жизнь сошлись для дьявола в одной бессмысленной точке. Он восседал на своём троне, смотря на охваченный клочьями пламени глобус, и взгляд его хоть и блуждал по всему шару, но возвращался к Москве, к Патриаршим, к Мансуровскому переулку с подвальчиком, может быть, стёртым, а может быть, только стираемым этой войной, что затянется ещё на несколько лет; к тому месту, где всё началось, где всё не начиналось в реальности — лишь на бумаге, и где всё окончилось. Воланд не мог забыть, как попрощался с двумя уже мёртвыми, вечно счастливыми душами, чтобы отправиться на дирижабле обратно в ад и обустроить для мастера и Маргариты последний посмертный покой; но ещё он не мог забыть, как Маргарита одна его встретила на этой светлой песчаной дорожке до дома, увитого розами и виноградными гроздьями, и как, ослепнув от слёз, умоляла вернуть, как в романе, сию же секунду вернуть ей любимого, мастера, снова исчезнувшего безвозвратно… А Воланд мгновенно почувствовал, сию секунду услышал, что эта душа больше не в его власти и он никогда не найдёт её. Кто-то коснулся его руки, уже привычно безвольно опущенной: это была Марго, та, что пошла за ним в глубины ада, отвергнув покой, полный мук, одиночества и беспредельной тоски. Уже несколько лет как её глаза выцвели, стали прозрачными, призрачно-белыми, кожа лица постарела и сморщилась, а в волосах показалась серебряная седина — такова оказалась цена за её пребывание здесь, в эпицентре греха, бесконечного адского пламени. Здесь никто не оставался самим собой, все были прокляты: Гелла носила ужасный терновый шрам, душащий, словно петля, и пила кровь людей, Бегемот навсегда потерял человеческий облик, Фагот — тот был вечно закован в личине фальшивого смеха, не в силах когда-нибудь искренне выразить грусть, изъедающую его сердце. Все трое, подобно самой Марго прежде рождённые смертными, не могли выбраться из темноты кругов ада до самого края вселенной. Один Азазелло стал демоном, пав с небес, то есть когда-то был ангелом, как Люцифер, и восстал против Бога в Великой войне.***
НЕБЕСА, до Сотворения
Миллионы сынов Божьих бились друг с другом, и лица, несущие свет, искажались в страдании, гневе, тоске и решимости. Звон мечей и сгустки пламени похоронили небесную музыку сфер, разрастаясь, и даже созвездия, созданные во вселенной, тускнели. Толпа не имела конца и делилась на несколько разных частей: те, кто дрался, восстав, пожелав идти за Люцифером, и те, кто пытался их остановить, защитить устоявшийся миропорядок, и те, кто хотел лишь разнять всех и всё прекратить. Люцифер спорил с Богом — так всё началось. Люцифер говорил ему: — Значит, земля через несколько тысяч лет просто погибнет? И всё потому что так сказано в плане, который ты пишешь? К чему вообще этот план, если жизнь и творение заключены только в воле и истинных чувствах, а не поклонении? И для чего создавать людей по твоему образцу, совершенными, мыслящими существами, кому мы все станем служить, если люди останутся слепы, а через миг вовсе погибнут с концом света? — Знаешь ли ты, Люцифер, где положена мера земли, в чём её основание, кто сделал небо прекрасной одеждой её, а звезду, ту, что ты сотворил, — ясным сердцем её? Если знаешь, скажи, как на ней разливается свет, как разносится ветер по райским садам её, где громоносная молния даст путь дождю, что насытит пустыню? И как человек породит… — О, довольно, не прячься за высокопарностью речи! Твой непостижимый план попросту глуп. Дай мне силу его изменить, и тогда люди смогут идти по велению сердца, а мир их продлится, пока будет жить и вселенная. Звёзды, которые я сотворил, триллионы лет будут сиять, и какие-то жалкие шесть тысяч лет для земли… — Посягать на то, что не дано, не во власти твоей, — это грех, Люцифер. — Тогда я этот ангел и сын твой, который погряз во грехе! Если ты не позволишь всё переписать и не дашь людям право жить вечно, а нам — жить свободными… Я заберу это сам, Отец. И Люцифер поднял бунт среди множества ангелов, что охватил каждый угол небес и вселенной. Он знал, где искать Бога, будучи лично и близко знаком с ним; и он взял свой пламенный меч и повёл за собой легионы собратьев, которые тотчас его поддержали. Он не хотел сколько-нибудь причинить боли ангелам, но был готов это сделать, когда те закрыли ему путь до вечного тронного зала. Сторонников Бога вела Михаил, также вооружённая и разозлённая. Так война, самая первая среди небесных существ, распалялась и множила свои последствия. Раны и кровь, клочья перьев, обломки клинков устилали собою пространство, и где-не-где слышался плач или крик — это ангелы в первый раз за свою вечную жизнь узнавали боль: каждый хотя бы на долю секунды. А бой Михаил с Люцифером всё длился, и тот пусть с трудом, не без жертв, но прорвался к Отцу… — Ты молчишь, — рассмеялся он, глядя на своды, искусно усеянные его звёздами. — Думаешь, это — твой план? Только я никогда не приму его и научу их свободе, а если ты сам не признаешь меня себе равным… Уже поразив Михаил и ещё пятерых раскалённым огнём, Люцифер не смог договорить. Тронный зал пошёл трещинами, а затем разломился, как небо вокруг, и рука Отца просто столкнула его, точно куклу, в открывшуюся почерневшую щель. Он не мог ни ударить в ответ, ни остаться на месте, беспомощный и обездвиженный, и задрожал от небесного гнева и несправедливости: будучи ангелом, он не хотел делать зла, а надеялся дать земле право не схлопнуться в космосе, только возникнув. Жестокость, которую он породил, была вынужденной, но, похоже, благими намерениями выстилалось падение вниз… Люцифер падал первым.***
АД, год 1941
Маргарита закрыла руками весь глобус, как будто могла уберечь его; на него падали слёзы, но пламя глотало их, точно как жерло, глотавшее сброшенных ангелов. Воланд поморщился, не позволяя себе провалиться туда снова, мыслями. — Это Москва, — прошептала она сокрушённо. В аду королева была совсем немногословна, в особенности если с ней говорили другие, однако ему почему-то ещё доверяла — как будто не Воланд виновен был в тех переменах, и внешних, и внутренних, что в одночасье сломили её. — Там огонь, прямо… на Патриарших и… — Это пройдёт, Марго, — пообещал он ей, слыша и дрожь, и отчаяние, и надежду, которая очень стремительно гасла, и ужас. — Не мучьте себя. — Он не… Мастер?.. — она обратила к нему взгляд, прозрачно-стеклянный, налившийся красным. Он сжал её руку, пытаясь разгладить морщины: как у него ад отнял крылья, так у неё — счастье и вечную молодость. — Мастер не… не на земле, не волнуйтесь, — он подавил едва не сказанное «не вернётся», исполненное мрачной боли. — Сейчас он находится в столь отдалённых местах, что война не заденет его, даже если протянется за континенты. — Вы больше не можете его увидеть? — она не сводила глаз с глобуса, но, вероятно, искала его одного, даже зная, что обречена. Он склонился к ней, прильнув губами к макушке, к её волосам, потускневшим, развитым. «Простите меня, — говорил он ей этим безмолвно, — я должен был предполагать, что мне снова не будет позволено сохранить душу его, только, если бы я не вмешался во всю его жизнь, вы с ним были бы счастливы и на земле, и в посмертии». «Нет, мессир. Мы бы с ним просто не встретились, а если встретились, то разошлись, очарованные, но уже упустившие этот день счастья навек. Без вас я никогда не пришла бы к нему читать рукопись, помните?» — Марго ответила, отозвалась в тишине, осторожно прижавшись к нему. Она очень отчётливо слышала каждую мысль, потому что он всё ещё с ней говорил, пусть и где-то на метафизическом уровне. «Вас в самом деле свела судьба, я в это верю; едва ли я мог подтолкнуть человека к такой любви. Вы бы с ним встретились, даже пиши он «Пилата» и ничего больше, и вы точно так же влюбились бы в этот роман, в них обоих, всем сердцем». «А что есть судьба? Небо? Я ненавижу его, это небо, оно нас навек разлучило», — она со всей силой вцепилась в его ладонь, снова заплакав. И Воланд обнял её, с горечью и безуспешно давя в себе чувство причастности к её страданию. Глобус налился багровым и даже чернеющим, словно застывшая кровь. На земле сейчас было не счесть крови, что запекалась на каждом шагу Абадонны и всадника — медноволосой воинственной женщины с именем в честь того, что она сеяла. Но Маргарита, тоскуя о мастере, не потеряла участия и милосердия, очень боясь за живых людей там, на земле. Маргарита ещё не узнала, что, как было сказано в непостижимом божественном замысле, мир человеческий должен погибнуть и только на мёртвые земли придёт «справедливый и вечный суд»; души окажутся разделены между раем и адом навек, а планета и люди исчезнут во мраке вселенной. Она не узнала, что Воланд ни будучи ангелом, ни сойдя в ад не мог остановить это, так как был частью той нечеловеческой силы… — и далее по словам Гёте. Забывшись от боли и слёз, Маргарита тревожно уснула в его руках.***
ЛОНДОН, год 1941
Ангел и демон, храня расстояние, неуловимо — как в книгах о тайных агентах — кивнули друг другу, когда снова встретились возле Сент-Джеймсского парка. Один, белокурый и мягкий, на вид лет пятидесяти, был в своём старомодном пальто, и костюме, и галстуке-бабочке светлых тонов, как положено ангельскому существу; планомерно прохаживался вдоль дороги, сложив руки сзади, и стоило только взглянуть на него, чтобы вмиг угадать и приверженность давним традициям, и ясный ум, и извечную неторопливость, и доброе сердце. Другой же, напротив, был очень худым и угрюмым, суть адом и тьмой, в чёрной шляпе и чёрных очках; в общем, весь его вид говорил о его демонической сущности (только на время Второй мировой ему всё же пришлось отказаться от полностью чёрной одежды: рубашка его стала серой, а галстук и вовсе горел красным, так как он не собирался позволить кому-либо видеть в нём чернорубашечника. Он вообще ненавидел фашистов и всё это жуткое для человечества время). Итак, ангел с демоном, чёрное с белым — точнее, давно уже пепельно-серое с кремовым серым, — совсем не друзья, не приятели, только враги на земле каждый год из шести тысяч лет, разошлись, чтобы час спустя снова сойтись у пруда, где по-прежнему плавали утки. Хотя небо было невиданно низким, затянутым клочьями туч и холодным осенним туманом, а люди охвачены страхом (ещё весной Лондон бомбили два месяца без остановки), они, утки, не разлетелись, и Кроули бросил им пару зелёных горошин. — Ты снова здесь, Энтони, — ангел приветствовал его сквозь зубы. Едва ли он так вдруг решил называть его Энтони; это была конспирация, тотчас прочёл демон по его взгляду и фыркнул. Но, кроме того, тот был будто на взводе. — Расслабься, — попробовал он. — И не вздумай опять исчезать, ангел. Нет, он готов был пройти за Азирафаэлем не то что полгорода, а полвселенной, ловя лишь секундные знаки и снова его догоняя, но ангел, похоже, нешуточно вообразил себя сущим шпионом — и прямо сейчас округлил глаза в негодовании: — Кроу… Ох. Энтони. Это ужасно опасно. Ещё не прошло полугода, как этот ваш… — Фурфур, — он вскинул бровь и назвал имя коллеги из ада, вернувшись в тот день, бесконечный, пугающий, стоило это признать: путешествие в церковь, сожжённые на освящённой земле ступни ради спасения ангела, шоу на сцене в Вест-Энде, блокатор чудес, применённый к ним; первый в его жизни выстрел и страх на дне ангельских глаз, пуля, как-то скользнувшая мимо пушистых волос в миллиметре, и Фурфур, поймавший их с ангелом вместе. Тогда уже тот в ответ спас его и подменил компромат — фотокарточку. — …как ты едва не попался ему, не попал в руки ада без шанса вернуться обратно. Я помню, как ад утянул тебя сто двадцать лет назад прямо сквозь землю. — Да брось, ангел, я бы вернулся, — заверил он по-демонически лихо, но где-то внутри сам невольно поёжился, вспомнив угрозы от Вельзевул. Вспомнив их с ангелом ссору на этом же месте в 1862, когда тот наотрез отказался снабдить его святой водой для защиты. Не то чтобы ссора теперь не забылась, но всё-таки… — Кроули, я… — ангел тихо вздохнул. Я боюсь за тебя, словно бы не сказал он, хотя они никогда не говорили друг другу подобного. Может быть, Кроули лишь показалось: бояться за демона, злого, опасного? Вот ещё. — Что там у вас говорят? — Меня снова хвалили за то, что я встретился с Гитлером и вдохновил его, — демон осклабился. К горлу прилил тошнотворный комок. — Ты же?.. Нет, нет, конечно, нет, — зачастил тот, — извини. Они правда считают тебя таким… — Ангел, да ради кого-то. Плевать. Что-то произошло и похоже, что связано с нашим начальством. — С кем? Вельзевул? — Нет, та по-прежнему невыносима, усеяна мухами и всё такое. Бери ещё выше. — Но выше лишь… — ангел умолк. Осознал. — С Люцифером? — одними губами. Не знай он Азирафаэля, подумал бы, что тот забыл или оговорился, пускай и чудовищно глупо; однако поскольку тот был удивительным ангелом-сволочью в одном лице (честно, Кроули ни за что не изменил бы ни то, ни другое) — то явно сказал так умышленно, словно пытаясь ему намекнуть, что и в дьяволе есть что-то светлое, пусть и одно лишь веками забытое имя. — Он был на земле. Где-то… где-то не здесь. Иногда даже он выбирается к людям, в отличие от… — он поднял глаза к небу. — Не то чтобы ваше начальство себя утруждало. — Да будешь прощён, — ангел пробормотал это автоматически, как всякий раз, когда он отзывался о Боге нелестно, подчас с отвращением. Бог просто сбросил его, когда он попытался задать вопрос, правда ли, что земля скоро погибнет, а следом ещё один: а как же звёзды, другие планеты, исчезнут ли и они тоже и можно ли где-то создать ящик для предложений, а дальше: а может ли ангел влюбиться в другого и скоро ли люди появятся, можно ли выбрать себе человека и заговорить с ним, а дальше: и всё-таки как быть с землёй, а за что Люцифера бросают в огонь, ведь он вроде не так уж неправ, просто стоило бы обойтись без мечей, а куда ещё тысячу ангелов, а почему его… Тут он и сам упал, так как вконец достал Бога, и он хорошо это знал, но с тех пор тот не то что молчал — даже не посылал свет как знак, что он рядом и слышит. Естественно, Кроули и спустя тысячи лет был обижен. — Он не принимает. Ни Вельз, никого, ничего не приказывает, нигде не появляется. Ад стал другим, будто… — Кроули вздрогнул и глянул назад, когда между деревьев послышался шорох: конечно, он тоже боялся за ангела, ведь и из рая за ним могли вот так внезапно явиться. Они не дружили, совсем нет, им просто нельзя было произносить это вслух. — А ещё он как будто кого-то привёл за собой. Я, конечно, не видел воочию, никто не видел, но слухи ползут. — Человека? Кого-то, кто… был столь жестоким при жизни, что дьявол заметил его и… — Я знаю не больше, чем ты, ангел. Но всё меняется — все это чувствуют. Я бы спросил, как там на небесах, но не суйся туда без причины, поскольку там одни придурки. К его восхищению, ангел и не попытался простить его — только поджал губы, да и то, кажется, лишь из-за выбора лексики. — Мне неспокойно, — ответил он. — Если войну развязали не ваши, то вряд ли бы лишь человечество само затеяло две мировых войны за полстолетия. — А-а-ангел, да ты же на верном пути. — Прекрати, — усмехнулся тот, но через силу. Смеркалось, и тени тянулись за ними, как щупальца. — Я полагаю, что нам с тобой лучше не видеться, пока… война не закончится. Это грозит неприятностями нам обоим, не спорь. Я… ценю ту ночь, Кроули. Больше, чем можешь представить. А через секунду Азирафаэль растворился, не дав ему ни возразить, ни кивнуть, и оставил лишь шлейф — столь привычную нотку эфира. Он мог бы поймать её и поймать ангела вновь; он бы мог не ловить его, а только сесть в свою Бентли и мигом домчаться до Сохо, до книжного, зная, что ангел туда и отправился. Они могли провести этот вечер, как майскую ночь при свечах и с вином, о которой тот упомянул, но… наверное, им правда стоило не рисковать. Пока ад и рай дышат им в спины, война разгорается и пока с Воландом что-то неясное… Лучше сойти вниз и что-то разнюхать, а заодно показать преданность тем, кто отправил к ним с ангелом Фурфура. А затем снова вернуться на землю и по-демонически как-то напакостить людям: к примеру, везде отрубить связь и свет. Никаких передач и газет, новостей и излишних волнений… С тем Кроули поторопился к машине, отдав уткам весь корм, который принёс, и щелчок его пальцев навесил над Лондоном купол ночной черноты и усталости, неощутимо склоняющей в сон.