Мгновения нашей юности

— А потом был бал, — произнёс Кэйа, перелистывая следующие фотографии. — И ты вполне сносно танцевал с Джинн. — Пф… Не только с Джинн. — Ты сегодня склонен к откровениям. — Кого это из нас потянуло к воспоминаниям? — хмыкнул Дилюк. Кэйа улыбнулся. Не все моменты их долгих, бесчисленных воспоминаний запечатлела плёнка, хотя рискнул нарисовать он лишь два из них. И всё же в то время, когда собирал альбом, да и теперь, в памяти стояли неловко обвивавшие его талию руки учившегося танцам Дилюка. Дилюк пролистнул пару страниц. — Кажется, здесь нет ещё одного запоминающегося момента. Ты не против, если я дорисую? — он потянулся к перу, лежащему на столе. Кэйа с любопытством заглянул через плечо. Дилюк кудрявыми росчерками изобразил на свободном месте внизу листа виноградники и дорисовал под ними двух лежащих рука об руку подростков и стоящую в изголовье бутылку вина. Дилюк и сам не знал, почему захотелось добавить в альбом именно это воспоминание, и судя по застывшему рядом Кэйе, тот тоже безошибочно угадал, что здесь было изображено. Вопреки долгим годам отрицания, Дилюк и сейчас отчётливо помнил все свои чувства. Робкая искорка, зародившаяся в четырнадцать, пылала настоящим пожаром к шестнадцати. И множество мыслей было передумано распалённым юношеским мозгом. Кэйа его брат, и Кэйа мужчина, и Кэйа слишком часто улыбается горничным и тем молодым крестьянкам, работавшим на полях, а хотелось, чтобы только ему, Кэйа красивый, рослый и окрепший за лето, и за каким хиличурлом он снимает рубашку, если они просто пошли за ракушками, и нет, этот постыдный сон и мокрое одеяло нужно забыть раз и навсегда и попытаться снова смотреть ему в глаза после такого, и… святые архонты, как же Дилюк хочет почувствовать его губы… А потом Кэйа ответил на его поцелуй в виноградниках. И всё оборвалось и загорелось ещё ярче. И были другие поцелуи, бесчисленные, тайные, робкие и распалённые. Были не только поцелуи, когда их юные организмы скопили требующую выхода страсть… Кэйа покосился на задумавшегося над картинкой Дилюка. — Знаешь… Ты рисуешь лучше меня. — У тебя имеются другие таланты. Дилюк перевернул страницу, и его рука застыла. На этот раз фотография изображала близко сфотографированное письмо с едва просохшей печатью. Он медленно перевел на Кэйю вопросительный взгляд. — Ах это… — Кэйа слегка замялся. — Я тогда остался пожить на винокурне после твоего отъезда. Аделинда отдала мне некоторые старые фотографии и вместе с ними протянула камеру со словами: «Кроме господина, здесь некому больше что-то фотографировать». Она лежала поблизости, когда я писал тебе первое письмо, вот и решил отчего-то его запечатлеть.

***

Письма Кэйи каждый раз приходили невовремя в то его длительное путешествие. То в разгар битвы, то когда Дилюк находился без сознания или перевязывал рану, то сокол залетал в шатёр глубокой ночью, впуская дождь и ветер, когда за несколько дней впервые удавалось поспать. Как будто не было ничего важнее, чем доставить его прямо сейчас. Когда пришло первое письмо, он еще не отошёл далеко от Мондштадта и безопасных мест, но момент все равно оказался крайне неудачным. Крио маг бездны увязался за ним, и Дилюк едва завершал бой, с яростью атакуя это ненавистное существо. Он нанёс последний удар, оставив добитого монстра на земле, но едва успел сделать несколько шагов, как за спиной раздался ехидный смех. На плечо упала капля дождя. А крио клинок уже летел в него. Неожиданно спикировавший сокол едва не сбил с ног. В тот момент Дилюк подумал, что тот решил его защитить, но птица тут же улетела куда-то, оставив на траве смятый конверт. И всё же благодаря этому снаряд не попал. Дилюк развернулся и, яростно сжав клеймор, направил феникса. Из-за начавшегося дождя письмо успело вымокнуть, но хотя бы не сгорело вместе с опалённой травой. Дилюк не ожидал получить вести от него так скоро. В расплывшихся строках было что-то о расследовании в отношении Эроха. Он скрипнул зубами — казалось, его уже не волновало, что там происходит в прогнившем ордене, а лишний раз читать это имя вызывало лишь отвращение. Дилюк высушил письмо и бросил в походную сумку, решив не отвечать, тем более что Кэйа сам это предложил. Послание стало первым, но далеко не последним. Кэйа писал осторожно, лаконично, сообщал действительно важные сведения и ненавязчиво интересовался, как проходит путешествие. В конце концов, эти письма стали… полезными. И однажды Дилюк остановил собравшегося тут же улететь сокола и черкнул короткий ответ. Он стал делать это чаще, хотя и отвечал не на каждое письмо. Ответы были обстоятельными и чёткими, однако порой не слишком получалось заботиться об аккуратности. Его руки часто были в саже, крови или грязи, и эти же отпечатки уносила с собой бумага. Также небрежно он отвечал каждый раз на вопросы о собственном состоянии. Это не казалось важным, как и шрамы, узором покрывавшие когда-то нежную кожу аристократа. Даже то жестокое ранение, рассекшее ему спину и едва не лишившее жизни. Не было смысла описывать его подробно, да и сил тоже не было — когда сокол прилетел в очередной раз, Дилюк ответил лишь кратко, упомянув, что был незначительно ранен. Правда пятно отхаркнутой крови из пробитого лёгкого на бумаге красноречиво опровергало его слова. Но сил переписывать уже не осталось — он снова провалился без чувств. После этого выходившая его девушка стала отбирать письма, утверждая, что господин ещё слишком слаб, чтобы читать их. Он пролежал в доме этой спасшей его крестьянки из деревни на окраинах Снежной несколько недель, прежде чем организм достаточно окреп. А её симпатия между тем становилась всё очевиднее. На романтичные чувства он ответить не мог. Сокол прилетел, когда он был один, ясным утром ранней весны, запорхнул прямо в дом и опустился рядом с запертым ящиком. В ящике оказались письма. Довольно много, хотя он почти потерял счёт времени здесь. Дилюк начал читать. Казалось, с каждым письмом в строках нарастала какая-то нервозная весёлость. Это бесило, откровенно говоря, Кэйа уже не сообщал ничего важного, только не особо значимые городские новости. В нескольких письмах будто вскользь в конце было добавлено: «Как ты там?» «На это в самом деле не стоило отвечать», — раздражённо подумал Дилюк, пряча последнее в конверт. Сокол нетерпеливо топнул лапкой, напоминая отвязать от нее послание. На этот раз оно содержало лишь две короткие строчки. «Архонты, умоляю, ответь, что с тобой всё в порядке. К.» Дилюк со вздохом подвинул к себе чернильницу, принимаясь писать. Однажды он нашёл на побережье ракушку. Красивую, без единой трещины и удивительно синюю, прямо как подернутая льдом синева того глаза Кэйи, который он не прятал. Если приложить к уху, тихими всплесками шумело море. Раньше он бы непременно сохранил такую, а потом побежал к Кэйе хвастаться. Она могла бы стать гордостью коллекции. На минуту возникла мысль отправить ракушку с письмом. На эту минуту Дилюк действительно представил, как Кэйа открывает конверт и неожиданно находит её там, как восхищённо рассматривает причудливые узоры, что так нравились им в детстве. Но рациональные мысли тут же вытеснили эту картинку. Ракушка всё равно была слишком большой и не поместилась или разорвала бы конверт. Для сокола такая ноша могла оказаться непривычно тяжёлой и задержать в пути, а тот часто ему требовался. Да и как ни крути, такой жест был… слишком сентиментальным. Даже смешным. Дилюк полюбовался ракушкой ещё немного и забросил далеко в море. Одно из писем почти заставило задуматься о собственной небрежности. А точнее — злостно обвинить в ней отправителя. Кэйа писал о том, что находится в экспедиции, и даже не упомянул о своём состоянии, как это делал иногда Дилюк. Между тем в углу страницы был небольшой кровавый отпечаток. Дилюк долго злился на собственное волнение. В конце концов, царапины в битвах совсем не удивительны для опытного рыцаря, должен же Кэйа хоть чем-то полезным заниматься, крови была всего капля, да и не обязательно она принадлежала ему. Но он ещё никогда так не ждал ответа. А в следующем послании Кэйи, случайно или нет, оказался длинный синий волос. Той самой пряди. В конце концов, все эти письма до сих пор прилежно хранились в ящике, от первого до последнего.