Он приучен. Только бинты откуда-то взял… Бог знает, как он вывел бедного человека на этот поступок. Убийцы всегда странные… —
Саша, кажется, дергается. Вместо Олега, словно защищая его. Но вслух не произносит ничего из мыслей, только взглядом прорезает, отводя его уже медленнее. Имеет границы дозволенного и портить отношения с тем, кто разодрать не против, — хоть закон и мешает, — не стоит. Тем более, с не до коллегами, с которыми еще долго придется работать бок о бок. Ему проще выдохнуть. Проще вдохнуть снова и гордо подняв голову, что-то про уважение к каждому из участвующих в деле проявлять. Что-то в защиту убийцы. Здесь губят годы любые. Совсем маленькие, которым и проявлять силу бессмысленно — Им хватит порки, чтобы ощутить страх пред выше поставленными. Кому-то и перерезанного горла будет мало. Чаще это наркоманы, или убийцы, которые знают, что легкая смерть будет для них удобнее всего. Как именно эти люди смиряются с собственной участью Саше всегда было непонятно. Как непонятно и то: Как можно убить человека? Как не дрогнули руки, как не дрогнул голос, уверенно отрицая и порицая все им начисленные дела? Как в общем — они умудряются после этого жить, особенно если их смогли отмазать? Разве никогда не появляется совесть? Кажется, его мысли были слишком видны, потому что обтертый Константин стоял напротив, не мешая размышлениям Александра. В прочем, его эмоции не менялись, да и он очень уж привык к своему коллеге, чем и мог понять любую эмоцию. Даже то, что сейчас он напряжен. Даже то, что эти эмоции ему не привычны. И хоть Шепс вовремя поднялся со стола, закрывая очередную папку какого-то дела, непонятно кого и непонятно, что именно там происходит — не смог прочитать и слова, все же вернулся в состояние спокойства и вышел от туда, где находился еще один человек. Телефон всегда был с ним как талисман, чем помог не замедляться. В прочем, как всегда. Пресек себя на пути к нему, не дойдя до двери пару метров. Застыл на месте, выдирая собственные мысли и заставил конечности идти куда-то, лишь бы не туда. Лишь бы не к карим глазам, которые вновь будут распространять свои эмоции ему. Лишь бы не увидеть вновь страх в них. Но мысли, что спросить о том, а был ли у него когда то брат, не уходят. Шепс. Олег Олегович Шепс. Александр. Тоже Шепс. И тоже Олегович. Чуть не врезается в миловидную девушку и выдыхает слишком громко, стоня в голос. Мысли жужжат и не позволяют придти в себя. Интерес перекрывает горло, а конечности связывает боль. Принятие решения оказывается очень сложным, не только в своем виде, что, ему нужно отрезать все свои чувства. Но и в том, что он снова сделал ошибку. Снова дал шанс чувствам. И это — полноценное наказание. Хочется верить, что все будет так, как он решил, возвращаясь к массивной двери под номером «56». Голова опускается ниже, когда он не может с первого раза поднять руку и вставить ключ без тряски конечностей. Он может поменять свою жизнь и жизнь возможного брата, сидящего, он уверен, в новых ранах, что не может защитить. В новых слезах, которые текут без его ведома. И это, наверное, хуже всего — ибо душа Александра рвет как никогда, потому что карие глаза смотрят в душу. И ведь заходя внутрь, он видит одновременно смирение, с противостоянием собственных привычек. Быстрый подъем с кровати в вертикальное положение тут же сменяется на падение, сев на кровать, он молит о чем-то в немом взгляде, то ли прося прощение, то ли прося уйти. И Шепс-старший замирает еще на пару секунд, чтобы оглянуть его вновь. Он пришел без папки, без ручки и всего прочего, чтобы делать с ним хоть что-то на уровне законодательного права. И, как оказалось, работа с более младшими группами лиц оказалась для него уж очень сложной, не смотря на то, что он уже был в этой роли. И чаще становится учителем, чем строгим дядей-полицейским. Но это было до. До того, как все эмоции с лица стер. До того как… Теперь кровь распространяется по бедру снаружи. Глубже, потому что крови слишком много и видно, как Олег старается уйти от давления на рану, чтобы просто вылечить себе душу и дать себе пару минут на передышку — ослабить давление, ослабить боль. Но единственное, что он может, слишком ярко запомнив, что стоит выполнять любые команды Ангела, дабы не видеть самого дьявола в лице Гецати. Только то, чтобы мокрые глаза опускать в пол, сжимая кулаки в попытке перенести боль с бедер на ладони. Но по эмоциям, ничего не выходит. Как не выходит и остановить слезы. — Ложись. Твои брюки? Ничего, если разрежу? Легче будет, чем лишний раз задевать раны. — Голос распространяется по комнате. Младший в привычном вздрагивает, но выполняет, укладываясь пнем на кровать. Руки на живот, еле видный кивок в виде значения «нет» и на этом все — его не хватает даже произнести что-то дельное. Что-то, чтобы дать себе шанс поговорить с кем-то кроме Гецати. А уж с Гецати он наговорился: Излюбленная привычка Константина просить считать, отвечать, затмевая собственные крики попытками задать разуму вопрос. И это он ненавидел. Саша задавал вопросы по делу и всегда в той форме, что хватит кивка. Словно очередной плюс себе добавлял в копилку… Щелчок маленького ножа с заднего кармана брюк. Олег зажмуривается, хоть и понимает, что боли быть не должно. Вскоре, в напряжении слушая как ткань расползается, он наконец выдыхает, когда Александр спокойно убирает уже ненужную и порванную вещицу без особого касания. Непонимание, почему Олег не противится, не сопротивляется, а спокойно дает себя уродовать, если так боится боли — Александру непонятно. Как непонятно и то, почему его допрашивают таким образом. Сам Саша не лучше — это понятно, принято и уйти от вины невозможно… Но почему дали именно Гецати? Почему не человека, кто мог посадить мелочь на стул и поставить пред фактом? Почему не выпытать словесно? Или — Олег уже прошел этот этап безрезультатно?… Ткань грязную оставлять не намерен, уж слишком много бывало смертей, не доживших до суда. Именно это заставляет задуматься старшего вновь, смотря прямо в глаза тому, кто старательно прикрывается несмотря на белье. Глаза — проводник к душе. Они могут затягивать, могут отдалять наоборот, словно намереваясь отдать все самое наихудшее. Но даже в таких — обычно есть местечко добра, куда добравшись, сможешь увидеть чудо. Но глаза Олега не давали ничего из этого. Они молили своим видом, но молили о том, чтобы забыться. Чтобы не делали больно и оставили его ненадолго. Не было счастья, не было надежды, не было злобы и грусти. Было полное смирение, в отличии от недавней, первой встречи, где был страх.Саша боялся назвать этот взгляд одним словом. Сломан.
Как он оказался, держа под руку маленького мальчишку, прячущего взгляд в пол, идущего туда, куда ведут. А ведут в медпункт, ибо раны оказались слишком сильными, дабы зажить самостоятельно. Это тревожило и не отпустило бы Шепса, если он не поможет. Только поэтому, сильнее схватившись за слабую руку, размеренным шагом шел к месту назначения. — Здравствуй, Вика. Я тебе тут привел… Раны сильные, посмотришь? И конечно согласие озаряет кабинет. Олег напрягается пуще прежнего, чем мозолит глаза Александру. Кажется, что это постепенный слет катушек — ибо мысли, что Олегу лучше с ним и только, находятся где-то в глубине головы, там, где нельзя им находится. Но не такая давняя поза в виде наклонения к стене оказывается для младшего Шепса даже лучшим кремом на рану, который он ждет, — Голова моментально вспоминает, из-за чего приходит мысль, что Саша не зол. Саша спокоен. И расслабляться вместе с ним ужасно хочется.Желательно, зашивать… Но ты понимаешь, Саш, это невозможно. С чего ты с ним возишься? —
И сердце ёкает у обоих. Названный хмурится, а девушка, понявшая, что лучше делать все, что в ее силах, начала ставить бинты и спирт на тумбочку, так и пластыри, дабы оставить раны на своих местах и не трепать их лишний раз. Олег скулит моментально, как только в руку берется вата, пропитанная спиртом и ему предлагают лечь. Он все прекрасно понимает — Возиться здесь не будут и скорее всего он так и остается без брюк с не зашитыми ранами. Глаза слезятся даже не поэтому, а скорее от самой мысли, что он находится в таком положении. Он ломал позвоночник, часто заклеивал собственные ссадины, но никогда не было таких ран. Чувствовать боль не только в момент их создания, но и после — было последним, что он желал. Ангел подает руку помощи и сам садится на корточки пред ним, заглядывая в залитые слезами глаза. В немой просьбе что-то отдает. Что-то, что было очень нужно Олегу, ведь именно это позволяет, хоть и зажмурив глаза, сжав кулачки и отвернувшись от сей картины, дать такое же немое согласие, разрешив ему работать. Только после понимает, что Саша и не отходил, то ли прожигая его взглядом с долей нежности, которая здесь на вес золота, либо просто — наблюдал за действом, следя, как говорится, «чтобы никто больно не сделал». Держать он не держал, чем помог Олегу отмести такие мысли. И как только обе стороны бедер были заклеены толстыми пластырями, он смог медленно открыть глаза, возвращая очи куда-то вниз. В прочем, вскоре это «вниз» заменилось на движение встающего Александра, а уже после — пути обратно, где Олег старательно пытался запомнить все и вся, будто фильм смотрел, который будет переосмыслять все остальное время в четырех стенах. Саше он был благодарен. И, кажется, совсем не помнил про накатившую обиду, когда строгий тон названного разрезал горло указом Гецати. Он понимал, обида бессмысленна и если и должна быть, то не на него точно — Саша управляющий, но работает по принципам. И принципы эти Олегу уж очень нравятся. Комната оказывается взгляду уж очень бедной, особенно после простора помещения вне. Он не дергается, спокойно реагируя и по привычке уже усаживаясь на кровать, будто Саша стал сигналом о присаживании. Но фигура вышла так же быстро, как зашла, даже взгляд не оставив на последок.***
Саша корил себя. Он не мог. Не мог сломаться просто из-за карих глаз. Коротких волос, перекрывающих глаза. Слабого тела, что само по себе может сломаться, только дай волю. Сидя в своем кабинете, мысли были обо всем: О том, что он словно хочет помочь убийце. И, по правде, он никогда этого не хотел; Постоянная однотипная работа стала привычной, чем и жестокость с кровью стали привычным делом. Гецати справлялся на «ура». Саше нужно было лишь ломать морально, все остальное за него сделают, оставляя руки чистыми. Но сейчас — Гецати стал главной причиной ненавидеть. Главной причиной жалеть. ПричинойОлег понимает все сразу. И, кажется, готов вставать на колени.