Когда расцветает Гибискус

      Утро встретило Юнги головной болью и тянущей от неудобного сна спиной. Спать на диване было действительно ужасной идеей, и лучше бы он послушался Чимина и лег на полу в спальне. Нарушать покой друзей не хотелось, и речи о том, чтобы отправить вымотанного приступом Тэхена домой, когда он даже во сне так отчаянно цеплялся за Чимина, вжимаясь в его грудь лицом, не было. А когда друг хотел хотя бы переодеться, Тэхен заплакал, не просыпаясь, заставляя Юнги вздрогнуть от этого отчаяния маленького ребенка — Тэхен был ребенком, и не важно, что ему почти семнадцать, он был сломленным жизнью ребенком, который нашел свое исцеление именно в Чимине. Спали они крепко, прижимаясь друг к дружке, а Юнги… тихо завидовал, скрутившись эмбрионом на неудобном диване.       Прокручивая в голове последний месяц, встречи в центре каждую неделю, новых людей, успевших стать друзьями. Юнги не подпускает к себе никого, но он не смог просто пропустить мимо то, что слышал, видел, чувствовал, не мог не пустить этих людей в свою жизнь. С ними не было страшно, некомфортно. Находясь в небольшой комнате на втором этаже дома Джихэ, не выходило скрывать улыбку, которая стала появляться все чаще. У него не получилось молчать и просто слушать. Выплеснув часть того, что так долго было очень глубоко зарыто, не видя на чужих лицах жалости, которая была бы, расскажи Юнги это все кому-то другому. Но две встречи назад, не удержав в себе, он рассказал часть того, что пережил, подвергшись школьному насилию, и получил столько безмолвной поддержки, что, не сдержавшись, заплакал.       Прислушиваясь к себе, Юнги понял, как искренне рад за Тэхена, который больше не будет один, и в итоге полные счастья моменты сотрут ужасные воспоминания до бледной протертой картинки, которая хоть и не исчезнет, но перестанет быть зацикленным ужасом, попав в который будучи совсем маленьким, Тэхен найти способа выбраться не смог.       Намджун…       Юнги вздрогнул от неожиданно яркого образа, всплывшего в голове. Они были знакомы месяц, и с каждым днем мужчина делал навстречу маленький шаг, приближаясь все ближе. Все так же встречая рассвет, гуляя по песку, что с каждым днем все больше прогревался, Юнги больше никогда не был один. Намджун тихо шел рядом, не смея нарушать чужой покой, предлагал подвезти, и первые десять раз получил отказ.       Намджун был везде: гулял рядом по берегу, на встречах неизменно сидел напротив, не сводя мягкого взгляда, весь рабочий день Юнги работал за столиком у окна и часто помогал, а после закрытия быстро собирался и без слов отвозил домой — Чимин не мог забирать друга с работы, но был рад тому, что Юнги не ходит один поздно ночью.       Юнги ловил себя на том, что теплые прикосновения больше не пугают, их, наоборот, стало не хватать, и парень старался прогонять от себя эти странные, запутывающие мысли, чувства. Когда Юнги рассказывал о том, что пережил, Намджун тоже смотрел на него, и хоть жалости в его глазах не было, там было то, что заставило вздрогнуть, а после не дало уснуть: в глазах Намджуна была боль… Но почему? — Утрецо, — тихо сказал Чимин, зевнул, потягиваясь и пытаясь как можно сильнее растянуть мышцы. Резко опустив руки, тихо прошел мимо дивана в ванную, но спустя пару секунд вернулся, наклонился, оставил в растрепанных волосах друга поцелуй и, еще раз душераздирающе зевнув, все же скрылся за дверью. Юнги улыбнулся и довольно резко сел, от чего голова слегка закружилась. Потерев костяшками указательных пальцев глаза поверх век, тоже зевнул и, поднявшись с дивана, нехотя пошел ставить чайник и готовить завтрак — сегодня была его очередь, а Чимин любил скрэмбл с рисом и сосисками, Тэхен, кажется, любил бекон, точнее, он всегда ел сэндвичи лишь с беконом.       Когда яйца были разбиты, а на второй сковородке шкворчало мясо, Юнги услышал за спиной шум и обернулся, чтобы увидеть заспанного Тэхена, трущего лицо и красные глаза ладонями. После того как Юнги рассказал о прошлом на одной из встреч, их отношения довольно сильно изменились, Юнги понял, что его стали воспринимать как брата или родственную душу: Тэхен теперь часто ни с того ни с сего обнимал, мог просто обвить руку и прижаться щекой к плечу, если на Юнги сидел рядом с ним. Тэхен и девочки стали частыми посетителями кофейни, в которой он работал, и регулярно оставались учиться, заняв столик с диванчиками. — Выспался? — поинтересовался Юнги, перекладывая готовый скрэмбл на тарелку. Видимо, смущенный произошедшим, Тэхен мялся на пороге, пытаясь прикрыть шрамы на запястьях. Ночью проснувшись, Чимин заставил его переодеть школьную форму, дав свою футболку и шорты. Показывать кому-то то, что было спусковым крючком для приступа, Тэхен не хотел. — Тэхен, — позвал Юнги, — все нормально. — Но ты спал на диване, — кивнул тот на перекрученную простынь и упавшую с неудобного дивана на пол подушку. — И что? — Это… — Это значит, что он просто спал на диване, — громко перебил появившийся за его спиной Чимин. Он прошел мимо, лишь на пару секунд задержавшись рядом с Тэхеном, чтобы оставить на его виске мягкий поцелуй. Юнги с интересом наблюдал, как школьник смущенно краснеет, а Чимин успешно делает вид, что ничего не произошло, и тот просто остался переночевать. — Мой любимы-ый скрембл, — простонал Чимин, подтягивая к себе тарелку. — Двойная порция? — Пять яиц, — кивнул Юнги, — Тэхен любишь скрэмбл?       Тэхён кинул тихое «да» и очень быстро оказался на соседнем от Чимина стуле. — Не мог дать ему кофту?       Все-таки не удержался Юнги, замечая, с какой растерянностью Тэхен смотрит на тарелку. Чимин вскинулся, непонимающе глядя на друга, а, переведя взгляд на Тэхена, неожиданно стукнул себя по лбу ладонью и зажатыми в пальцах палочками. Он быстро встал, не выпуская их, убежал в комнату, вернувшись уже с толстовкой. — Поднимаем ручки, — протянул, хихикая от чужого смущения и послушания. Спрятав запястья, Тэхен заметно расслабился и стал аккуратно завтракать. — Вкусно… — Я рад.       Довольно быстро расправившись с порцией, Юнги пил мандариновый сок, наблюдал, как завтракают друзья, переговариваясь. Улавливал незначительные, казалось, вещи, но в коротких прикосновениях Тэхена, в том, с каким трепетом Чимин поправляет его кудряшки и играючи специально вытаскивает одну прядь, опуская ее посреди лба Тэхена, было столько нежности, они были такими говорящими, то Юнги почувствовал себя лишним. Парням нужно было поговорить, и как кстати близилось время встречи. — Мне пора. — Намджун тебя уже ждет? — Чимин лукаво прищурился и подмигнул. Тэхен закатил глаза, молча покидая кухню.       Намджун еще, скорее всего, дома, но сердце в груди участило свой ритм. Предвкушение — то, что заставляло нервно сглатывать, дезориентированно собраться на полчаса раньше и нервно кусать губы, поглядывая на настенные часы, а после, когда минутная стрелка только-только дойдет до двенадцати, подскочить и под смех забавляющегося Чимина вылететь из квартиры, сбежать по лестнице и замереть в полной нерешительности перед дверью, не в силах толкнуть и выйти на улицу, где, скорее всего, уже ждал всегда пунктуальный Намджун.       Пару дней назад в конце рабочего дня, когда Юнги заканчивал протирать столики и собирался закрываться и ехать домой, в кофейню заявился начальник, цепко оглядел помещение и, остановив свои хитрые глаза на брате, поставил того перед фактом: «Фестиваль лотосов не может пройти мимо. Едешь за лотосами, и без них можешь больше сюда не заявляться».       Ушел, впрочем, он так же стремительно и неожиданно, как и появился. А полчаса спустя, подъехав к дому Чимина, Намджун накрыл руку уже попрощавшегося Юнги своей, не дав тому покинуть салон. В чужой радужке плескалось сомнение, но спустя несколько секунд Намджун все же сказал то, что так хотел: — Я хочу, чтобы ты поехал со мной за лотосами в эту субботу. — Я… — Юнги растерянно моргнул, кончик его носа предательски порозовел, и он сглотнул, не в силах вымолвить ни слова. Сказать, что слова Намджуна были неожиданностью, — ничего не сказать. — Это свидание. — поспешно добавил Намджун. — Я хочу, чтобы ты пошел со мной на свидание, Юнги. Ты можешь не соглашаться. Можешь просто поехать со мной, там действительно красиво. Подумай, хорошо? — с мольбой, чуть усиливая просьбу своим глубоким голосом. — Можешь решить даже в субботу утром, я буду ждать в любое время, а теперь иди, — Намджун отпустил руку потерянного парня и мягко улыбнулся, кивая на ручку двери. — Хороших снов, Юнги.       И сны действительно были хорошими, только уснуть Юнги смог лишь глубокой ночью. Как правильно поступить, он не знал; душу гложили сомнения и иррациональный страх — ну вот что может быть ужасного в свидании с Намджуном, который предельно ясно показал свои намерения и отсутствие любого негатива, направленного на Юнги?       Предстать перед мужчиной, которому ты ответил «Я поеду» за пять часов до пресловутого свидания, оказалось намного сложнее, чем представлялось полночи и всё утро. Но заставлять ждать было явно некрасиво, и, резко толкнув дверь подъезда, Юнги выскочил на улицу, резко замирая: Намджун стоял в несчастном метре, мягко улыбался и приветливо махал открытой ладонью. При виде этого мандраж, который охватил с момента пробуждения, резко и неожиданно пропал. — Доброе утро. — Поехали? — Намждун сделал шаг навстречу и, развернувшись спиной, открыл перед Юнги дверь машины, предлагая занять место в салоне. — Здравствуйте, — Юнги зажато кивнул и забрался в машину, сразу же пристегиваясь. Уперевшись ладонями в бедра, стал ждать, пока Намджун займет водительское место и заведет машину, а после поинтересовался: — Нам долго ехать? — Достаточно. Расслабься, пожалуйста, — голос Намджуна сквозил безмятежностью, побуждая успокоиться, — это всего лишь свидание. — Всего лишь, — фыркнул Юнги, — тебе легко говорить. — Нелегко на самом деле, — не сдержал грудного, довольного смешка. — Тебе не видно, но я еще больше тебя нервничаю, ведь рядом сидит самое очаровательное создание этого бренного мира.       Чувствуя, как смущение от столь неожиданного флирта заливает краской лицо Юнги, отвернулся к окну — вот зачем он дал Намджуну зеленый свет? — но закрыться и начать полностью игнорировать себя Намджун ему не дал, позвал мягко: — Юнги, я обещаю, что не сделаю тебе больно, — в его голосе не было больше игривости, лишь просьба довериться и открыться чуть сильнее. — Позволишь? — Что? — Парень потерянно смотрел на профиль Намджуна. И, отвлекшись от дороги, тот сделал то, что заставило Юнги гулко сглотнуть, отворачиваясь к окну: мужчина мягко накрыл правой ладонью его руку, мягко сжал, перекладывая на свое бедро, переплел пальцы и, подарив чужому затылку довольную улыбку, снова вернул все свое внимание исчезающей под колесами автомобиля дороге. Воцарившееся молчание на удивление не приносило дискомфорта. Было неожиданно приятно вот так в тишине наблюдать за проносящимися за окном зданиями, слышать тихое дыхание и ощущать тепло чужой руки, как Намджун большим мягко, едва прикасаясь, ведет большим пальцем по тыльной стороне ладони, поглаживая холодную кожу. Юнги украдкой наблюдал, как на лице Намджуна еле заметно проскальзывает раздражение — его скулы слегка напрягаются, проявляя мышцы, — когда красный порш подрезает его. Нетерпение — стучит пальцами свободной руки по рулю и толкает языком щеку изнутри — словил третий красный подряд, вынужденно останавливаясь на светофоре. Он тянет губы в легкой улыбке, а Юнги неожиданно подается вперед и, не отдавая себе отчета в том, что творит, тычет пальцем в чужую щеку, там, где образуется ямка. Явно не ожидавший такого мужчина резко поворачивает голову, наблюдая, как Юнги ошарашенно отпрянул назад, ударяясь о стекло головой. Схватившись за пострадавшую часть, смотрит затравленно, пугая своей реакцией. Намджун не может придумать ничего, кроме как, ровно, не выдавая того, как доволен этим коротким порывом, спросить: — Чем всем так нравиться этот дефект? — Они красивые, — с заминкой отвечает Юнги, понимая, что, кажется, на него не злятся. — Ты не злишься? — уточняет. — На что? — Намджун хрипло смеется и косится на прижавшегося к двери парня. — Юнги, я рад, что ты проявил инициативу. Как я могу злиться на твое первое ко мне прикосновение, порожденное собственным желанием? — Правда не злишься? — Нет, — покачал головой, подкрепляя этим свои слова, чтобы убедить, — но ты так и не ответил. — Они? Милые, — смущается Юнги, а после небольшой заминки прочищает горло и объясняет: — Твоя улыбка… Она очень красивая. Когда ты улыбаешься, и появляются ямочки, улыбка становится такой доброй и яркой.       Явно удовлетворенный таким ответом мужчина, не скрывая глуповатой улыбки, неожиданно приподнимает их переплетенные пальцами руки, подносит к лицу и прижимается губами к тыльной стороне ладони Юнги, сердце которого пропускает несколько ударов. Не ожидая такого жеста, он теряется, гулко сглатывает, пытаясь сфокусировать взгляд и мысленно заставить сердце перестать так быстро колотиться. Тихо переведя дыхание, сдавленно интересуются: — Куда мы едем? — За лотосами. — Куда именно? — Киджан. Был там?       Юнги отрицательно помотал головой и больше ничего не спрашивал, чувствуя, как не отдохнувший за ночь организм пытается наверстать упущенное, утягивая в сон.

***

— Юнги, мы приехали, — ласковый голос Намджуна шепотом пробивался сквозь пелену сна, заставляя наконец-то медленно поднять веки, наткнуться на чужой пристальный, застывший в ожидании на сонном лице Юнги. Почувствовав прикосновение к щеке, Юнги окончательно проснулся, но двигаться не спешил, наблюдая. — Ты вспотел, — мужчина мягко убрал влажные пряди, заправляя их за уши. Мягкий и теплый после сна Юнги неотрывно наблюдал за его движениями, вздрогнув от прикосновения, но все так же не двигался — глаза Намджуна завораживали так же, как и его улыбка. А еще было приятно проснуться именно от прикосновений и голоса Намджуна. — Пойдем?       Неопределенно качнул головой Юнги, нерешительно избежать очередного прикосновения, поддавшись слегка назад, заметил, как рука Намджуна замерла в воздухе, не достигнув цели; он отступил и, придерживая дверь, подождал, пока парень щелкнет застежкой ремня и выберется из машины. — Вау. — Только и смог вымолвить застывший в изумлении Юнги, устремив восторженный взгляд к горизонту, до которого простиралось бескрайнее лотосовое поле. — Нравится? — Вау.       Намджун засмеялся от такого не скрытого восторга, любовался мягкими чертами лица, понимая, что впервые видит Юнги столь счастливым. То, что именно он, точнее, его идея, стал причиной этих горящих, распахнутых в удивлении глаз, захлестнуло волной таких сложных, смешанных эмоций; было непонятно, какие испытывает он сам, а какие словно по воздуху передает Юнги. И, не придумав ничего лучше, чтобы отвлечься, Намджун снова мягко скользнул пальцами по моментально напрягшемуся запястью и, пробравшись в слегка сжатый кулак, переплел их пальцы, крепко сжимая. — Я… — Ты разрешил в машине. — Я просто не был против, — глухо ответили Намджуну, но руку не выдернули, не стали даже смотреть, загипнотизировано наблюдая, как раскрываются под первыми лучами восходящего солнца цветы. Завораживало…       Юнги не понял, как они оказались на небольшой тропинке, как раз вмещающей двоих. Она была выстлана деревянными дощечками и иногда скрывалась под широкими лотосовыми листьями. Бутоны, повернутые к солнцу, продолжали медленно просыпаться, и Юнги с восхищением наблюдал, как из невзрачного на первый взгляд бутона появляется один из самых прекраснейших цветов в мире. Его руку без какого-либо напора мягко сжимали, уже привычно поглаживая кожу большим пальцем, и было так спокойно, так хорошо…       Замедлив шаг и в итоге полностью остановившись, выдохнул судорожно и поднял свои блестящие глаза на молчащего Намджуна, оказавшегося чуть впереди. Юнги не понимал ничего, но рядом с этим мужчиной было так спокойно и хорошо, так непривычно затихали тревожные мысли, вина, воспоминания. Он сделал шаг и безмолвно уткнулся лбом в чужую грудь. Тихо дышал, прощупывал свои эмоции, чувства, ощущения от такой близости, и страха не чувствовал совсем. Юнги не пытался себя в чем-то убедить, лишь принять хотел и не отталкивать… У него ведь есть право попробовать?       Они стояли посреди поля, уже почти открывшихся лотосов, ярко окрашенных в цвета восходящего солнца. Не обнимались. Не говорили. Стояли вплотную, крепко переплетясь пальцами рук, и Намджун, задумчиво рассматривая первый цветок, за который зацепился взгляд, ясно осознал, что сделанный шаг — окончательный выбор Юнги. Слегка боязливый, неуверенный, но полный надежды на то, что не разочаруют, помогут, заберут из кошмара и больше никогда не позволят им вернуться.       Узенькая дорожка, змейкой ползущая по полю, оборвалась. Словно из прошлого, утопая в лотосах, на небольших сваях стояла беседка. Восьмиугольная, традиционная крыша, резные колонны, поддерживающие ее, — Юнги видел такие в исторических дорамах и в местах культурного наследия. К удивлению, в беседке было чуть прохладней, и, пока задрав голову, Юнги рассматривал расписанный разноцветными узорами свод, Намджун рассказывал, как при постройке, используя специальные техники, мастера делали защиту от летнего зноя. — Красиво… — пробормотал Юнги. Оперевшись о вырезанные из красного дерева балясины, он смотрел вдаль и, задумавшись, не заметил того, что делал за спиной Намджун, а когда повернулся, растерянно моргнул и, не скрывая замешательства, спросил: — Когда ты успел? — Садись, — на вопрос Намджун не ответил, приглашая опуститься на клетчатый плед. — Проголодался? Мы довольно долго сюда шли, солнце уже высоко и жарко. Будешь клубничный лимонад? — Буду. — Есть кимбап, но он получался не очень аккуратным, — Намджун хмыкнул, доставая из сумки-переноски закуски. — Но я пробовал, и, так как все еще сижу и вроде ничего не болит, есть можно. Ты сам готовил? Юнги удивленно рассматривал появляющиеся из сумки пакеты. — Тут немного: кимбап с тунцом, сэндвичи с тунцом, круассаны с сыром и зеленью и бисквитный рулет. — Почему всё с тунцом? — Ты его любишь, — просто пожал плечами Намджун и, отвернув фольгу, протянул распакованный кимбап Юнги. — Спасибо…       Оказалось действительно вкусно. Распадалось слегка, но менее сочным, что кимбап, что позже съеденные сэндвичи не стали. Юнги съел половину ролла и, осторожно завернув, отложил. Хотелось попробовать всё и найти хоть одно доказательство, что он готовит лучше, но всё оказалось слишком вкусным. Втягивая через трубочку холодный лимонад, Намджун и тут предугадал, взяв несколько блоков льда, — Юнги сыто щурился.       Выцепив под чужой коленкой явно откуда-то выпавший леденец, парень, не долго думая, потянулся через импровизированный стол, а в следующую секунду Юнги захотелось завыть от безысходности и собственной неосторожности, когда и так подтянутые от жары рукава водолазки поползли еще выше, открывая то, что видеть Намджун не должен был. Пришлось резко отдернуть руку и отпрянуть, пластик стакана под сжатыми пальцами прогнулся, и Юнги поспешил оставить напиток, чтобы не разлить. Показалось, что Намджун ничего не заметил, но слишком говорящей была наступившая тишина: Намджун перестал жевать. Он медленно перевел с места, где только что была чужая рука, на саму руку, которую Юнги прижимал к груди, загнанно смотря в ответ. Его зрачки расширились, лихорадочно дрожа, дыхание стало тяжелей и участилось: он выглядел так, как будто в следующую секунду разрыдается, но этого не происходило. Юнги смотрел, боялся чужой реакции, сдерживал порыв вскочить и убежать и думал о том, какой дурак: Намджун все еще сидит напротив лишь из-за того, что Юнги так ничего не рассказал! Он увидит, поймет, сколько в нем уродства, и оставит! — Что это?.. — сдавленно задал вопрос мужчина, с усилием заставив проглотить себя так и не прожеванный до конца кусок сэндвича. — Юнги?       И только посмотрев тому в лицо, понял всё без лишних слов; по состоянию, взгляду, по вздымающейся грудной клетке и застывшей позе. — Можно я подойду? — ему не ответили, но он принял тишину за молчаливое согласие. Медленно поднялся, обошел разложенную еду и напитки, подошел ближе и опустился на колени. Намджун протянул руки, и они замерли на мгновение в воздухе, после потянулись к чужим, в надежде найти под рукавами лишь чистую кожу. Его пальцы дрогнули, прежде чем он осторожно сдвинул темную ткань выше… и еще выше… След все не заканчивался. Начинаясь с предплечья и до локтя, по светлой коже двумя широкими полосами — с внутренней и внешней стороны руки — тянулся потемневший шрам.       Легкие Юнги сжались и снова набрать кислорода больше не захотели. Он с отчаянной паникой наблюдал, как Намджун стягивает вверх и второй рукав, открывая своему взору идентичный шрам. — Намджун… — Это, — мужчина запнулся, не понимая, что именно видит. — Не надо, — с хрипом сделав короткий вдох, Юнги еле слышно попросил: — Прошу…       Но край водолазки осторожно вытащили из штанов и так же медленно и осторожно приподняли. — Что это? — Намджуну казалось, что он видел все, но как же он ошибался!       Истории, которые он услышал за закрытыми дверями центра, придя, чтобы увериться в том, что его племяннику там помогут, мужчина пришел в ужас. Думая над тем, что этим детям и подросткам пришлось пережить, он проклинал всех, кто сделал им больно, и корил себя за то, что не мог помочь. Но Юнги… Этот светлый парень, в глазах которого мерцали отблески восходящего солнца и отражалось море… Намджун заинтересовался им, когда увидел одинокую фигуру, сидящую на холодном песке, и он пропал, когда Юнги поднял на него испуганный взгляд. Ушел, чтобы не нарушать чужой покой, и больше они бы и не встретились, но судьба снова свела их.       Те эмоции, что испытывал Намджун, впервые услышав чужую историю, объяснить было невозможно. Он лишь понял, насколько сильно желает, чтобы Юнги больше не чувствовал боли, не ощущал себя одиноким и никому не нужным.       Да, Намджун не мог понять, какой кошмар пришлось пережить Юнги, но эти уродливые следы, покрывающие худые руки, впалый живот и… поднимать выше ткань Намджун позволить себе не мог. Он безвольно опустил руки и вскинул голову, чтобы… чтобы что?       Сказать, что сожалеет?       Самая четкая мысль, которая появилась спустя неделю знакомства с Юнги, была: он ненавидит жалость! Юнги ненавидел жалость всей душой, но и то, что чувствовал Намджун, не было жалостью. — Больно? — Уже нет, — Юнги плакал. Слезы крупными каплями катились по его щекам, стекали на подбородок и падали на оголенные руки. — Ты… — он запнулся, зажмурился в страхе, но еле слышно спросил, не скрывая отчаяния, впитавшегося в каждое слово: — Тебе мерзко?       Он ждал, секунды казались часами. Он ждал хоть чего-то, хоть одного слова, но их не последовало. Медленно подняв веки, он наткнулся на взгляд. Намджун ждал, пока он откроет глаза, чтобы бережно обхватить чужие руки и поочередно поднести к губам, запечатывая свои чувства и ответ поцелуем на старых шрамах. — Расскажи мне, пожалуйста.       И Юнги, все так же не шевелясь, глотая соленые слезы, рассказывал…       С того, что Намджун уже слышал: ссоры с одноклассниками и довольно быстрый перевод в другую школу. Он только окончил среднюю школу, ему было семнадцать, и он грезил университетской жизнью, зная, что поступит собственными усилиями — у родителей денег не хватало даже на скудные ужины. Всё началось с незнания. Юнги не знал, что в новой школе существует иерархия и что нарушать ее нельзя ни под каким предлогом. Он не знал и сделал то, о чем жалел много раз. Жалеть о хороших поступках, которые привели к чему-то ужасному, — нормально. Только кроме сожалений ничего больше и не осталось. Парниша, которого он закрыл в столовой, не позволяя кидать в него остатками еды, спустя пару месяцев глумливо усмехнулся, не чувствуя ни капли благодарности.       Юнги застыл с идеально ровной спиной напротив сидевшего на коленях Намджуна, успокаивался, возвращая голосу привычное безразличное спокойствие, и рассказывал, рассказывал, рассказывал. Как безобидные — для того, кто уже подвергался буллингу, — шалости быстро набирали мощь. Вскоре приказы и тычки переросли в регулярные побои. А на второй год старшей школы всё непонятно — тогда Юнги еще не знал, что жалости нет не только у людей, но еще и у взрослых, — узнали, в каком положении его семья. Начались угрозы, никто больше не боялся жалоб, заявлений, которые оскорбленный ребенок может написать в полицейском участке, — Юнги не мог.       У него не было на это ни сил, ни денег, которые он стал воровать, молясь, чтобы полиция его не задержала. Неповиновение каралось. Систематические избиения тоже могли пойти на пользу: боль стала чувствоваться всё меньше, но это заметили и сломали ему три пальца на левой руке, ведь правой он пишет контрольные, которые без зазрения совести списывались другими. Возможно, глубоко в душе его благодарили за то, что он занял место кого-то другого.       Парень рассказывал, как на третьем году обучения в школу перевели дочь то ли прокурора, то ли судьи. Та быстро подхватила общий настрой, и Юнги смог узнать, что такое ад на земле. Избиения превратились в настоящие пытки: когда сознание уплывало, его обливали водой и с помощью небольшой машинки, которую принесла новенькая, пускали небольшие импульсы тока, с интересом наблюдая, как бьется в конвульсиях тело одноклассника, а после запирали в маленькой темной кладовой. С тех пор Юнги дико боится темноты. — Я… — Юнги громко сглотнул, пытаясь убрать вставший в горле ком. — Привык. Правда, привык. Только мечтал поскорее выпуститься. Я не могу позволить им сломать меня, ведь мои родители стольким пожертвовали, растя меня. Врал себе, зная: меня давно сломали и потоптались сверху. Но, как оказалось, предела жестокости у подростков с полным отсутствием эмпатии не было.       В беседке воцарилась тишина, которую нарушал лишь тихий шелест лотосов. Юнги неожиданно схватился за низ своей водолазки и медленно потянул вверх, снимая ее. И то, что увидел Намджун, заставило его задохнуться воздухом, задержать дыхание и потянуться дрогнувшими пальцами к ключице. — Всё хорошо, — тихо ответил на чужое сомнение Юнги, позволяя себя коснуться. Будь это кто другой, то он не позволил бы даже краем глазом заглянуть в руины его души. Чувствуя едва ощутимые касания к жгущим от воспоминаний следам, Юнги продолжил: — За три месяца до выпуска, моего, я заканчивал экстерном, ведь поступил позже, меня затащили ночью в спортзал. Если тебе интересно, что я там делал ночью, то могу уверить, что у меня не было возможности противостоять и не выполнять приказы. Мне угрожали благополучием моих родителей, говорили, что несчастные случаи — не редкость, и они ведь действительно могли сделать всё то, о чем говорили. У них были деньги, власть, у них было всё. Меня раздели по пояс и привязали к стулу прямо посреди баскетбольной площадки, говорили о том, что хотят попробовать что-то новенькое. Они принесли утюжок для волос, протянули удлинитель. Я до сих пор просыпаюсь по ночам от невыносимого жжения. Я помню, как кричал тогда, молил о пощаде, но они лишь смеялись в лицо, осуждали, как пойдут в клуб на выходных по поддельным документам, и всё продолжали. Кто-то закурил… утюжок, к их сожалению, не мог достать везде, где они хотели попробовать, насколько он горяч. На ключице он оставил тонкие длинные полоски, шею получилось обхватить лишь его концом, как и бока. На местах, куда достать не выходило, как видишь, это их не остановило. Сигареты прожигают кожу намного глубже утюжка, особенно если вдавить и подождать, они долго тлеют. Я сорвал себе голос и только хрипел, чувствуя, как плавится моя кожа. Кажется, от болевого шока я потерял сознание, когда пришел в себя, лежал все там же посреди спортзала. Моих мучителей не было, как и стула, не было ничего, что напоминало о случившемся, кроме меня. Знаешь, мне было неожиданно очень весело, когда меня нашли. Слова лились потоком, словно переполненную ливнями дамбу наконец-то прорвало. Чувствуя за спиной Намджуна, его мягкие губы, прижавшиеся к короткому шраму на шее, и, кажется, даже не дышащие, Юнги не мог остановиться, рассказывал то, в чем Чимину он признаться так и не смог. — Меня нашел один из учителей, — неожиданно для Намджуна Юнги весело хмыкнул, чтобы после сказать то, что заставило внутренности скрутиться от переполняющей ярости: — За месяц до этого несколько парней, входящих в свиту новенькой, решили, что хоть изнурять физически весело, но можно придумать что-то еще более веселое, такое, чтобы я превратился в бездушную куклу. Они раздели меня, трогали… Это было так мерзко… Подбили колени и заставили отсосать. Это происходило не так часто, но оральное насилие стало своеобразным поощрением для того, у кого лучше поставлен удар. И в один день эту картину увидел преподаватель. Я обрадовался, думал, что хотя бы отпустят домой, прекратив все, но, — Юнги затих, вытащенные из глубины воспоминания ударили теми эмоциями, что были в нем в тот день. Он продолжил: — Это был учитель математики. Он расстегнул ремень, и знаешь, мое восприятие было настолько искажено, а мозг воспален, что я умолял не говорить классному руководителю, обещал сделать всё, лишь бы не получить штрафные и не быть отчисленным. Он глумливо пообещал никому не говорить, если буду послушным. Я просто хотел домой, скрыться под слоями одежды — лицо они никогда не трогали, — обнять маму и посмотреть поздно ночью с отцом телевизор. Я долго помнил мерзкий вкус на языке, которым после каждого акта насилия мыл с мылом, плевался, но мыл. Так к чему я, — Юнги почувствовал, как сильные руки перехватывают поперек живота, вжимают спиной в грудь, как на оголенное плечо, на старый, так и не сошедший шрам, капает горячая влага. — Этот преподаватель пришел, чтобы скрыть произошедшее, увести меня, что он и сделал, после того как, встав передо мной на колени и подтянув вплотную, крепко сжимая волосы, заставил отсосать. Я не чувствовал своего тела, и мне было настолько плевать… Хотелось только исчезнуть. Но знаешь… — Юнги затих, и Намджун знал, что следующее, что будет сказано, даст под дых так, что захочется откашляться, сплевывая горькую желчь. Юнги мягко накрыл холодными ладонями чужие руки на животе и обессиленно закончил свою исповедь: — Когда я сбежал, даже не пришел для вручения диплома, я радовался. И не тому, что все закончилось, а тому, что те пятнадцать раз, когда я стоял на коленях, не закончились по-другому. Я радовался, как дурак, что меня не изнасиловали, ведь если бы это произошло, я бы не смог отблагодарить родителей, поехать к Чимину, встретить тебя…       Больше не было сказано ни слова.       Спустя полчаса Юнги молча отстранился и поднял лежащую рядом водолазку, натягивая на продрогшее, несмотря на жаркую погоду, тело. Намджун быстро собрал остатки еды и плед, взял в одну руку корзину, а второй крепко сжал чужую ладонь и довел до машины. Вымотанный эмоционально Юнги уснул спустя минуту езды.       Не проснулся, когда Намджун заехал на ферму за заказанными лотосами и, шикая на рабочих, просил загрузить их как можно тише. Не проснулся, когда спустя почти два часа Намджун бесшумно заехал во двор, тормозя перед домом Чимина, который ждал их, нервно мерил шагами асфальт от сообщения мужчины. Не проснулся, когда, осторожно подняв на руки, Намджун, чувствуя прожигающий макушку взгляд Чимина, донес его до кровати в квартире друга. Не проснулся, когда мужчина сухо попрощался с Чимином, спустился к машине, а после еще долго стоял под окнами, засунув руки в карманы. Юнги проснулся лишь, когда свет ночника пускал по стенам мягкие тени, когда за спиной, провалившись в глубокий сон, тихо сопел Чимин, стащив почти всё одеяло, — поэтому Юнги и проснулся. Открыл глаза с желанием укрыться и замер: на прикроватной тумбе в белой вазе с щербатым горлышком Юнги ждали розовые лотосы с мелкими нежными лепестками.