Bloodies

      Я открыла глаза. Мысли бегали по стенкам черепной коробки, ударяясь о глазные яблоки. Каждое движение отдавалось болью. Конечности не слушались, во рту пересохло, а в горле першило так, словно я провела целую неделю в песчаных дюнах, вдыхая ртом мельчайшие частички песка, оседавшие на внутренней стороне моих щек. Последнее, что я помнила, как анестезиолог вводил наркоз и просил досчитать от десяти до одного. Десять… девять… восемь… семь… Дальше не помню. Напрягая каждую мышцу, я попыталась поднять руку, но тщетно. Мной овладело чувство тотальной беспомощности, словно моя собственная жизнь совсем от меня не зависела. Я приказала себе не паниковать, попыталась успокоиться и наконец смириться с тем, что моя жизнь действительно от меня не зависла. Что я была лишь частью кем-то продуманного плана, в котором уже все учтено, а если мне вдруг придет в голову завести свое собственное мнение, то оно никого не интересует.       Я попыталась сглотнуть, но не преуспела. Я моргнула. Перед глазами стояли две черные палки, а ко лбу прижималось что-то холодное. Металлическое. Безжизненное. Взгляд был расфокусирован, и если бы я не знала, где находилась, то смертельно испугалась бы. Думать было слишком больно, и я постаралась очистить голову. Ненадолго вокруг меня воцарилась звенящая тишина, и я не могла определиться, нравилась ли она мне больше, чем нескончаемый гул собственных мыслей.       Откуда-то сбоку послышалось шарканье ног, затем деревянные ножки стула зацарапали пол, что-то громыхнуло и затихло. Я все еще не видела нарушителя моего спокойствия, но уже презирала этого человека за грохот. Приложив нечеловеческие усилия, я попыталась заставить шею двигаться, но увы – та не повиновалась. Стало только хуже. Взгляд снова расфокусировался, и больничная палата поплыла. Десятки сложнейших аппаратов попискивали со всех сторон, перемигиваясь лампочками и экранами, за которыми неотлучно следили две или три медсестры на специальном посту в конце коридора. Резкий запах антисептического мыла, пониженная – хоть мясо храни – температура в палате, то, как прозрачный пластырь удерживал трубку капельницы и введенную в вену иглу, постоянный контроль за всеми функциями организма, – все это было привычно и хорошо мне знакомо и вызывало шквал воспоминаний, не все из которых, однако, были неприятными.       Перед глазами все еще не было ясной картинки, когда я уловила во всей этой луже блеклых красок движущееся пятно. Пятно говорило, хотя я и не разобрала, что именно. Снова послышался оглушительный скрежет деревянных ножек по полу, и теперь я отчетливо могла видеть перед собой человеческие очертания. Бормоча что-то себе под нос, человек издавал чавкающие звуки, и я ненавидела его еще больше, чем в первый раз. – Алька, значит? – спросило пятно, и теперь я с уверенностью могла сказать, что передо мной сидела девчонка. Я открыла рот, чтобы поприветствовать свою новую подругу, но из горла не вылетело ни звука. – Ничего страшного! – девочка махнула рукой, и я в глубине души порадовалась, что она стала четче. – Так иногда бывает, когда тебе вскрывают черепушку! – она помолчала, словно собиралась с мыслями. – И конструктор этот тебе с башки тоже снимут!       Пятно наконец-то приобрело четкие очертания, и я увидела перед собой небесной красоты девочку примерно одного возраста со мной. Волосы у нее были поразительного белого, как бумага, цвета, взъерошенные, будто она несколько недель не держала в руках расческу, от чего ее голова сильно напоминала мне одуванчик. Она сидела на стуле в позе лотоса и грызла зеленое яблоко, которое резко контрастировало на ее фоне. – Я видела твою медкарту! – она со знанием дела пожала плечами и снова откусила от яблока кусок. Я не знала, было ли дело в том, что я все еще отходила от наркоза, но звук показался мне оглушительным, и я бы поморщилась, если бы мое тело меня слушалось. – Тебя зовут Аля, и ты на три дня младше меня! – девочка тряхнула головой, смахивая набок косую челку, упавшую ей на глаза. – Я Эля! – она приветственно протянула мне руку, а потом неловко спрятала ее за своей спиной, понимая, что этот жест был неуместен в данной ситуации. – Теперь хоть не скучно тут будет… А то все мелкие… – она вздохнула.       Когда Эля перестала мотать головой, я наконец смогла хорошенько ее рассмотреть. Бесцветно-белые волосы похожие на сгустки лунного цвета были подстрижены так, словно ножницами орудовал ребенок. “Шапка” из волос доходила ей до подбородка, а когда она поворачивала голову, я отчетливо могла видеть собранную на затылке косу, которая лежала у нее на спине и, судя по всему, тянулась ниже ее талии. Белоснежные брови были такими густыми, что не терялись на ее таком же белоснежном лице. Словно при создании ее лица кто-то на компьютере выделил область у нее над глазами и сдвинул курсор на максимальный объем. Но больше всего меня поразили ее глаза: один ярко-зеленый, как у кошки, буквально светился, а второй – бледно-голубой, почти прозрачный, он переливался и был похож на лунный камень из ожерелья, которое я всегда упрашивала маму купить в детстве. Девчонка сидела напротив, кусала губы и разглядывала меня так, словно до этого никогда не встречала ровесников. – Пару дней еще так проваляешься, а потом я тебе все тут покажу! – она весело хихикнула и обернулась на шум открывающейся двери. – Штейгер! – послышался мужской голос с нотками раздражения. – Как ты сюда проникла?! Иди отсюда! Дай ей в себя придти! – Ну, ладно! – Эля встала, подняла уголки губ в доброжелательной улыбке, пососала огрызок от яблока и махнула рукой. – Быстрее поправляйся! – вскочив со стула, девчонка выскочила из палаты, размахивая своей длиннющей косой, которая – я не ошиблась – болталась до самых бедер.       К моей кровати подошла медсестра, беспорядочно тыкая в разные кнопки на мониторах, отчего они противно заскрипели, отдаваясь в моей голове новой волной боли. Она поменяла пакет с капельницей. Судя по всему, в ней было снотворное, потому что я практически мгновенно погрузилась в темноту медицинской дремоты.

***

      Когда пару дней спустя меня перевели из интенсивной терапии в общую палату, мы снова пересеклись с Элей. Ближе к вечеру она осторожно приоткрыла дверь больничной палаты и переступила ее порог, снова обсасывая яблоко. Сквозь единственное окно виднелись голые ветки деревьев, покрытые снегом, унылые прямоугольники домов и скучное серое небо. Я тут же подумала о том, что такая обстановка уж точно не способствовала выздоровлению.       Эля была одета в ту же одежду, что и при нашей первой встрече – белую футболку и черные шорты, болтающиеся на ней так, словно были велики ей размера на три. Она прошаркала по полу, подвинула стоящий на ее пути стул и уселась на кровать напротив меня все в той же позе лотоса. В воздухе витал кислый аромат яблок, которыми была буквально усеяна тумбочка девчонки. Я медленно повернула голову, смотря на свою новоиспеченную соседку. Рядом с подушкой у нее сидела огромная плюшевая лягушка, похожая на футбольный мяч, что вызвало у меня непроизвольный смешок. Эля молча встала с кровати и на цыпочках подошла к моей. Она дружелюбно подергала меня за большой палец ноги, торчавший из-под одеяла, стараясь обратить на себя внимание. – Это Жаба! – девчонка посадила у меня в ногах плюшевый шар с лапками. – Лягушка… жаба… какая разница..? – безразлично шепнула я, с трудом выговаривая звуки “ж”, “ш” и “з”.       Эля поджала губы, пытаясь сдержать смех, но все же прыснула и рассмеялась. Затем она прикрыла рот ладошками и виновато вскинула брови, пряча их под челкой. – Прости… – шепнула она, втягивая голову в плечи. – Я, вот, долго после операции право от лева не могла отличить… – она снова весело хихикнула, видимо пытаясь разрядить обстановку. – Но вообще я имела ввиду, что лягушку зовут Жаба! – она ударила игрушку промеж выступающих круглых глаз и сплющила шар в лепешку. – Ты назвала лягушку Жабой? – мой голос звучал удивленно, и я все еще путала буквы. – Ага… – она безразлично пожала плечами, ковыряясь языком в зубах.       Она закрывала то один глаз, то другой, морщила нос и издавала какие-то шипящие-свистящие звуки, от которых у меня закружилась голова. Когда я ложилась на операцию, то не думала, что мне придется делить палату с кем-то настолько шумным и болтливым, как Эля. Мне нужен был покой. Возможно, я даже и хотела бы быть с ней дружелюбной, но дружелюбие приводит к дружбе, дружба приводит к звонкам и сообщениям. К совместным ночевкам и разговорам “о важном” под одеялом. Теплые опасные условия, из-за которых тают ледяные барьеры, и ужасные секреты могут вырваться наружу потоком нескончаемых слез. – Хочешь чаю?! – внезапно просияла моя соседка, отвлекая меня от самобичевания. – Ну… Почему бы и нет… – подумав, что чашка чая не принуждает меня становиться ее подругой, я пожала плечом. Второе еще не совсем меня слушалось. Согнув руку, я подтянула к себе все еще плохо слушающиеся ноги. – Я тогда чайник поставлю! – Эля весело подскочила на ноги и заскользила по полу в своих дурацких носках с кошачьими ушками.       Именно тогда я заметила, что она подволакивала одну ногу. Я не знала, была ли это особенность ее походки, или – как у меня – последствия операции, но спрашивать я не стала, будто за каждое произнесенное слово мне предстояло заплатить налог.       Эля подъехала к столику в углу, схватила маленький электрический чайник и доехала до раковины, словно на ногах у нее были лыжи или коньки. Она набрала в чайник воды, проскользила обратно и, поставив его на подставку, нажала на кнопку. Пока вода закипала, девчонка влезла к себе в тумбочку, повыбрасывала оттуда гору вещей и, наконец, нашла в ней маленькую белую коробочку в крупный черный “горох”. – Ты какой хочешь: черный, зеленый или фруктовый? – спросила она. – Фруктовый! – ответила я вовсе не потому, что хотела фруктовый чай. Если честно, я больше всего любила черный. Просто в слове “фруктовый” я не могла четко произнести лишь первую букву.       Эля вытащила из коробки пакетик чая и протянула его мне. Я взяла его и принялась вертеть в руках, стремительно впадая в панику. Я остервенело поворачивала его и поворачивала, пытаясь разобрать, где у того верх, и только потом я заметила Элю, наблюдавшую за этим с почти осязаемым сожалением. – Вот… – она подошла ко мне, взяла пакетик из моих рук и повернула нужной стороной. – Не переживай, это тоже пройдет. – она почесала плечо, бросая ожидающий взгляд на закипающий чайник. – У меня тоже такое было… Неудивительно! под такими-то таблетками!!!       Я разорвала упаковку и молча бросила пакетик в стоящую на тумбочке чашку. Страх подступал волнами, как прилив, и я боялась, что теперь я останусь такой навсегда. Бросив задумчивый взгляд на лягушку-жабу, я почесала подбородок. Я смотрела на игрушку, но мысли мои блуждали в нескольких километрах от этой больничной палаты. Долгие мучительные годы я была пассажиром в своем собственном теле. Оно выполняло механические заученные действия. Все остальное я отключила. Я ничего не чувствовала, потому что чувствовать что-то было слишком больно.