Аномальные

Они были обычными детьми. Сомнения засели в его голове, когда Дженсен встретил Женевьев. Но осознал это значительно позже, когда исправить хоть что-то было уже невозможно. В тот день он отправился к заводи. Путь занимал двадцать минут по проселочной дороге, через подлесок. Пересек полукруглую опушку, поросшую курчавой травой, и оказался у воды. Стащил с ног ботинки и растянулся на здоровенном, плоском, как обеденный стол, валуне, нагретом кусачим полуденным солнцем. Дженсен часто приходил сюда. Ловил на отмели крабов или рачков, а потом валялся на берегу. Часто там засыпал, нещадно обгорая на солнце, если забывал накинуть рубаху. Это место было в стороне от тех, которые выбирали деревенские мужики для рыбалки и другие мальчишки для купания и безобразий. Крис, Мэтт и Софи были слишком заняты, помогая на своих фермах, чтобы ходить с ним сюда, да и у остальных находились дела поважнее. Только Джаред, чье ранчо было к поместью Эклсов ближе других, иногда составлял ему компанию. Это стало чем-то вроде их тайного места. Выбирались сюда раз в неделю или чуть реже, ни разу не встретили ни единой души, хотя время от времени замечали свидетельства чужого пребывания – панцири крабов, клешни лангустов и одиночные следы от ног на песке. В этот раз Джареду пришлось остаться дома – им привезли каких-то диковинных, выписанных из самой Столицы, коней, и все ранчо взволнованно гудело. Его отцу, Джеральду Падалеки, требовалась помощь с бестолковыми конюхами, а Джей всегда легко находил с животными общий язык. Дженсен, конечно, огорчился – этой встречи он ждал несколько дней. Но уже с нетерпением предвкушал вечерние рассказы друга о гигантах-конях. Из-за этих чудных животных пастор Эклс уже несколько дней ходил в самом дурном расположении духа. Попадаться отцу на глаза и зарабатывать на пустом месте взыскание не хотелось. Иначе Дженсен, наверное, спрятался бы на территории поместья в сене за старым амбаром и никуда не пошел. Вдоволь нанежившись под солнечными лучами, Дженсен плюхнулся с камня в горячую воду – здесь было неглубоко, и солнце как следует её прогрело до самого дна. В воздух взвилась туча брызг, каждая капелька засверкала на солнце. – Ух ты, – Дженсен замер, залюбовавшись открывшейся красотой. Наверное, потому не сразу среагировал на робкое: "Привет?", донесшееся из-за камня. Огляделся. В конце концов, разглядел любопытную лопоухую мордашку, таращившуюся на него из вересковых кустов, растущих по краю опушки природной изгородью. Поколебавшись, Дженсен ответил настороженным: – Привет. Чуть погодя из куста на четвереньках выползла фигурка. Девчонка – на пару лет младше, в просторной домотканной рубахе и коротковатых штанах на смешных лямках. Темные живые глаза блестели на бледном лице нескрываемым любопытством. Она робко убрала за оттопыренное ухо черную прядь и скованно улыбнулась. Напомнила Дженсену забавного лягушонка. Весной они наблюдали с Джаредом за такими в пруду. Обычная малявка, вот только совсем незнакомая. С ним такое случилось впервые – в деревне все дети и взрослые знали друг друга. Ближайшие поселения находились за сотни сотен лиг на юг и восток, вглубь континента. Интересно, откуда она здесь такая взялась? Дженсен разглядывал ее во все глаза. Все же это был новый человек – в их селение новые люди на его памяти не приходили ни разу. – Как тебя звать? Ты откуда? Я – Дженсен. Хочешь искупаться? – Ж-женевьев. Мы живем там, – махнула рукой в сторону, противоположную от деревни. – Это здорово, наверное, купаться? Ее глаза засветились восторгом, смешанным с предвкушением. – Еще бы. Давай, стаскивай башмаки, покажу, как это делать. Девчонка сразу же поскучнела и даже ссутулилась от огорчения. Сжала кулачки и засунула их глубоко в карманы коричневых штанов. – Мне нельзя. Давай лучше ты. А я посижу на камне и посмотрю. Дженсен пожал плечами. У всех свои запреты и правила, верно? – Ну, как знаешь. Эге-ге-е-е-ей! – и шлепнулся с камня вниз, смешно растопырив в стороны руки и ноги. Со стороны, наверное, тоже был похож на лягушку, но не догадывался об этом. Его новая подруга сидела на самом краю, обхватив себя за колени, и вытягивала шею, жадно наблюдая за ним. Было видно, как Женевьев хочется присоединиться. Пару раз она даже дернулась, собираясь подняться, но в последнюю секунду останавливала себя. Дженсен, наверное, спрыгнул уже шесть раз или больше. На камень с него натекла целая лужа воды. Не удивительно, что девчонка на ней в конце концов поскользнулась и рухнула в заводь вниз головой. Дженсен почти сразу поставил ее вертикально, но вытащить не смог, – под водой нога застряла между камней. Женевьев промокла насквозь, с нее хлестали потоки воды. Слезы на глазах у девчонки выступали от каждого движения, скатывались по щекам и капали в воду. Дженсен настаивал, что нужно снять обувь, но та испуганно крутила лопоухой головенкой, шептала: "Нет, нет. Мне нельзя. Ты не понимаешь, я все испортила," – закусывала до крови нижнюю губу, слезы по чумазой мордахе текли в три ручья. Ногу достать не получалось. – Придется снять обувь, – настаивал Дженсен. – Нельзя… Ладно. Пожалуйста, отвернись. Дженсен поспешно повернулся спиной. Жен пыхтела сзади, бултыхалась в воде, ревела уже почти в голос. – Не выходит. – Давай помогу. – Ты не понимаешь… Поклянись, что не скажешь. Никому. Никогда. Дай слово. – Жен, я клянусь. Ну что там может быть такого?.. Давай-ка вот так… Дженсен опустился на колени, засунул руки в реку по плечи. Вода здесь была прозрачной, а каменистое дно без песка позволяло видеть все хорошо. Он расшнуровал башмак и потянул на себя, чуть выкрутив ступню. Женевьев всхлипывала и подвывала, размазывая грязь и слезы по лицу кулачками. Ее нога распухла и посинела. Дженсен даже не обратил внимания, что пальцы на ней выглядели не совсем обычно. Потом он помог ей добраться до дома. Бревенчатое строение стояло, казалось, в самой густой части леса. Хотя до Зарослей и Диких земель отсюда были еще дни и дни пути. Простой добротный дом в стороне от деревни, не за ее пределами, но на самой границе. Им открыла взволнованная строгая женщина в простом домашнем платье с крестом на груди, подвязанная фартуком. Волосы стянуты на затылке строгим пучком. Медленно перевела взгляд с Дженсена на дочь и обратно. Потом на ногу, замотанную тряпицами – Дженсен приспособил для повязки свой носовой платок и кусок ткани, оторванный от низа рубашки. Дома можно будет сказать, что зацепился за кусты и упал, порвав одежду. – Здравствуйте… – под суровым взглядом он даже присел. – Мама… – Жен швыркнула носом, пытаясь снова не разреветься. Дженсен держал ее крепко и чувствовал, как плечи девчонки дрожали. – Мама, я… – Твоя нога… ох, боже мой! – вскричала та, подхватывая дочь с другой стороны. – Давай-ка вот так, пойдем внутрь. Осторожнее. Каждый раз, когда Женевьев пыталась наступить на поврежденную ногу, она почти зеленела, но держалась молодцом, не издала почти ни единого всхлипа. – Я думаю, это просто сильный ушиб. Может быть, растяжение. Даже не вывих, – подал голос Дженсен, желая ободрить. Но, наверное, сделал что-то не так. Плечи женщины закаменели, а лицо посерело, как будто его присыпали пеплом. – Твоя нога… Жен, детка, он видел? – Да, мама. Прости… Я… не знала, что еще делать. Нога застряла в расселине под водой, – она дернула носом и почти заревела, но под суровым взглядом матери только ссутулилась еще больше. – О том, что ты делала в реке, мы еще поговорим с тобой, – и тут же смягчилась, продолжила с неожиданной теплотой. – Хорошо, милая. Ничего не поделаешь, все уже случилось. Давай я обработаю ногу и наложу повязку. Обсудим все позже. Твой друг… – Дженсен, мама. Его зовут Дженсен. – Приятно познакомиться, мэм. – Мне тоже, милый. Зови меня Дора. Ты подождешь нас здесь? Нужно заняться ногой Женевьев. Можешь налить себе клюквенного морса. Он на столе в кувшине, там же стаканы. – Спасибо, мэм. То есть, Дора. Я с удовольствием. Пить на самом деле хотелось ужасно. День был достаточно жарким, и еще он упрел, пока волок на себе Женевьев – та была совсем крошечной, но неблизкое расстояние дало знать о себе. Плюс нести на себе половину своего веса – не рядовое занятие. А он никогда не занимался силовыми тренировками. Дженсен прихлебывал кисловатый напиток и наблюдал, как в дальнем конце комнаты ногу его новой подруги освобождали от неумелой повязки, промывали, накладывали холодный компресс и перевязывали. И даже сейчас та необычность, которую он успел разглядеть в облике девочки еще там, у реки, не вызвала тревогу у него в голове. Не вспомнилась молитва, которую отец читал перед каждой трапезой и на каждом общем молебне. "И создал Бог человека по образу своему и подобию. И дал он каждому по одному телу, одной голове, по две руки и ноги, и каждая рука должна кончаться кистью с пятью пальцами, отделенными один от другого…" Он помнил каждое слово и мог повторить без единой ошибки, разбуди его глубокой ночью. Вот только вид кожистых складок между пальцами на ногах Женевьев ему совсем ничего не напомнил. Жен, успокоившись, весело болтала с мамой, рассказывала про головастиков, которых они видели в реке, про большой удобный камень и все их забавы. Та качала головой и что-то тихо выговаривала, не ругая при этом, а с какой-то непонятной Дженсену горечью. Он тем временем осматривался. Маленький домик, наверное, мог бы целиком поместиться в их обеденной зале, где, случалось, в дни торжеств собирались не только члены семейства Эклс, но и семьи ближайших соседей и самых зажиточных фермеров Каанаака. Но здесь было множество уютных мелочей, которые делали этот дом именно домом. А еще значительно легче дышалось без назидательных надписей, которые в доме пастора Эклса взирали на тебя свысока, ни на секунду не позволяя расслабиться, указывали на твое место. Вскоре Женевьев приковыляла и уселась рядом с ним за круглый обеденный стол. Болтала про голубые и желтые яйца, которые собирала из гнезд у болот, про мамину запеканку с ягодами, про отца, который скоро вернется с охоты. Они съели по куску пирога с мясом и пряными травами, выдули почти весь морс. У Жен от усталости – день был насыщен событиями и впечатлениями, да и полученная травма сказалась, – начали слипаться глаза. Вскоре Дора увела ее зевающую в кровать, попросив Дженсена подождать. Потом женщина села перед ним. Волнуясь, взяла его за руку. Смотрела. Ее большие темные, как у дочери, глаза, блестели. Бледные губы дрожали. Дженсен попробовал потянуться к ней, как он обычно делал это с Джаредом и остальными – так всегда лучше получалось передать свои мысли и помочь унять тревоги. Но в этот раз ничего не вышло, будто в ее голове стоял блок – заслонка, задвижка. Собравшись, мама Жен начала говорить. Благодарила за внимание к ее дочери и за заботу, за участие и доброту. – Дети сейчас все больше жестоки, а ты не такой, ты отзывчивый и очень хороший, – говорила она. Дженсен только моргал и удивлялся. Дома его чаще шпыняли, мать вечно выговаривала за наглость и первобытную дикость. Столько похвал за раз, как сегодня, он не слышал, пожалуй, вообще никогда. Поэтому очень быстро смутился. – Тебе понравилась Женевьев, правда? Ты с ней подружился. – Да. Она действительно славная и храбрая, особенно для девчонки. Там, на реке, она почти не боялась. – Ты сможешь хранить ради нее тайну? Потому что если кто-то узнает, ей сделают очень больно и плохо… Дженсен нахмурился. О какой тайне идет речь, он решительно не понимал. "Слушай внимательно. Пожалуйста, Дженсен. Не понял пока, куда ты успел встрять, но постарайся не пропустить ни единого слова. Кажется, это на самом деле СЕРЬЕЗНО", — Джаред всегда умел появляться внезапно и, когда волновался, с легкостью обходил все выстроенные Эклсом ментальные барьеры. Должно быть, сегодня Дженсен молчал слишком долго, вот друг и "явился" с проверкой. "Джей Ти, я в порядке", – откликнулся он, одновременно кивая ожидающей ответа женщине. – Конечно, Дора, смогу. Могу вам даже поклясться. – Просто пообещай, что никто никогда не узнает о том, что ты видел ее ногу. Ее пальцы. Ты понял? – Это из-за тех складочек между ними? "Перепонки, — вспомнил он. — Это называется перепонки. Как у крошечных желтых лягушек в мелком пруду на южной окраине деревни". Дора всхлипнула, жмурясь. Джаред в его голове, не сдержав эмоций, громко выдохнул и, кажется, пробормотал не очень хорошее слово. Дора судорожно, яростно даже кивнула. Дженсен не мог "слышать" ее, как умел. Но получилось разобрать страх, решимость, ужас и безнадежность. "Не надо, – подумал он. – Все хорошо. Я никому не скажу". Тут же потянулся к внимательно слушающему Джареду, буквально рухнул в него. "Джей, мы не скажем…" "Не скажем. Никому. Пока – даже Крису и остальным. Не факт, что они это поймут. Придется обдумать. Как знал, что нельзя никуда тебя отпускать одного", – тут же откликнулся тот. Дженсен почувствовал волну окутавшего тепла и повторил уже вслух маме Жен: – Я никому не скажу. Никогда. Обещаю. Несмотря на облегчение от появления Джея, внутри все туже скручивался узел из растерянности и непонимания. Что такого? Какие-то глупые складки кожи, почему их нужно так сильно бояться? Привычная злость, клокочущая в нем от всеобщей несправедливости, от абсурдности правил, забурлила с новыми силами. Дженсен сжал пальцами пульсирующие виски. – Можно мне приходить в гости? – спросил он перед уходом. Женщина засомневалась на каких-то пару секунд, за которые он почти было решил, что ему не позволят. Но Дора сразу же улыбнулась. – Хорошо, Дженсен. Только не говори никому про эти визиты. А то могут появиться вопросы. Странно и сложно. Нужно было много обдумать и обсудить с Джаредом. Но только с ним. Дженсен поежился от неожиданного озноба. Уже несколько лет их группа делила на семерых все свои мысли. И было непривычно, странно и дико что-то скрывать, но… "Это для того, чтобы защитить Женевьев", — подумал он, и тревога почти что исчезла, а злость будто бы "подросла". Это казалось правильным и нормальным – беречь того, кто доверился тебе, кто младше, слабее. "И для того, чтобы уберечь тебя, идиот", – добавил в его голове Падалеки. И ухмыльнулся. Дженсен тут же поверил, что ничего страшного вообще не случилось. У них всё хорошо. Есть и будет. Наверное, справиться один с этой ношей он бы никак не сумел. Натворил бы что-нибудь или просто рехнулся. Почти добравшись до границы поместья, остановился как вкопанный. Словно влетел лицом в невидимую преграду, завяз в паутине. Возможно, всему виной был громкий стрекот сверчков, оглушивший в неожиданной тишине. Вдруг очень четко и ясно он услышал слова отца из проповеди. Те, что знал, наверное, всю свою жизнь, которые часто повторял шепотом, не вдумываясь… "...и каждая ступня должна иметь пять пальцев, отделенных один от другого, и каждый палец должен заканчиваться плоским ногтем…" И дальше, дальше, дальше – до бьющего наотмашь жестокой правдой конца: "...и каждое существо, имеющее хотя бы одно, самое ничтожное, казалось бы, отличие от ИСТИННОГО ОБРАЗА, не является человеком, не может зваться им. Это Богохульство, и ненавистно оно лику Божьему, и поступать с ним надобно соответственно…" Дженсен моргнул. Уже смеркалось, и главный дом, хозяйственные постройки, казармы охотников и охраны тонули в темно-синем, вязком сумраке. Этот сумрак полз со всех сторон липким ядовитым туманом, тянул отовсюду к нему руки-отростки, низко, злобно шипел. Нормальность… Ему едва не с рождения твердили, что Богохульство – это что-то отвратительное, мерзкое, непереносимое. Но в маленькой Женевьев не было ничего от монстра, которые живут в Зарослях и дальше, и которыми в Каанааке пугают маленьких непослушных детей. Обычная, как и десятки других, смешливая девчушка двенадцати-тринадцати лет. Веселая, искренняя, любопытная. Не могут же несколько складок из кожи сделать ее ненавистным самому Богу созданием? Белая ярость хлестнула изнутри тугой плетью, полоснула его по глазам. Он даже ослеп на пару десятков секунд. Покачнулся. "Подумаешь об этом потом. Скорее – в дом, пока никто тебя не увидел", – окликнул Джаред. Дженсен, кивнув, скользнув внутрь. При их уровне взаимопонимания не то что слов – часто и мыслей было не нужно…