I Heard About You

Шарль.       Первая гонка Формулы 1, которую Шарль помнит, была в Монако в 2003 году. Он был маленьким мальчиком, сидящим на плечах своего отца и зачарованно наблюдающим, как блестящий красный болид Феррари — машина Михаэля Шумахера — мчится по узким поворотам трассы быстрее всего, что он когда-либо видел. Как и большинство пятилетних детей, в тот день он решил, что хочет стать автогонщиком. Его отец рассмеялся, как рассмеялись бы большинство отцов, и сказал, что он будет лучшим гонщиком Феррари, которого когда-либо видел мир.       — Даже лучше, чем Михаэль Шумахер? — спросил маленький Шарль, его глаза расширились от предвкушения собственного величия в будущем.       Отец поцеловал его в лоб и крепко прижал к себе: — Лучше всех.       И Шарль попробовал.       Картинг был веселым. У него хорошо получалось — даже многообещающе — он был быстрее большинства других мальчиков и девочек его возраста. В поворотах он был смелее, тормозя все позже и позже каждый раз. Они также никогда не могли сравниться с ним на прямых, боясь ехать слишком быстро, в то время как Шарль всегда давил со всей силой на педали. Но любовь Шарля к картингу расцвела по настоящему, когда на сцене появился Жюль. Жюль был другом семьи, но больше ощущался как настоящий член семьи; лучший друг Лоренцо, но больше как брат, чем что-либо другое.       Как и все старшие мальчики, Шарль всегда считал себя неизмеримо крутым. Бьянки владели картинговой трассой в миле от Ниццы, и именно там Шарль научился правильно водить под руководством Жюля. Он был добрым и терпеливым и никогда не расстраивался из-за Шарля, когда его шестилетний разум отвлекался на другие вещи. Он научил Шарля всему, что знал сам, и Шарль считал его бриллиантом. Жюль был размытым пятном на трассе, быстрее всех, кого он когда-либо видел. «Ты даже быстрее самого Михаэля Шумахера», — говорил он Жюлю, и тот, конечно же, смеялся, как смеялся его отец, и говорил ему, что однажды он хотел бы быть таким же.       Шли годы, а любовь Шарля к картингу не ослабевала. Лето они проводили по всей Франции, участвуя во всех соревнованиях, какие только могли найти. Бьянки тоже всегда были с ними: дома на колесах, припаркованные бок о бок, и вечера, наполненные смехом, музыкой и едой. Шарлю нравилось чувствовать себя одним из старших мальчиков, ходить по пятам за Лоренцо и Жюлем и мечтать о тех годах, когда он будет таким же подростком, как они, и ему больше не придется рано ложиться спать. Именно в одну из таких ночей, когда он прятался от родителей, полных решимости отправить его спать, он встретил Пьера. Пьеру было десять, и он имел много старших братьев — гораздо больше, чем Шарль мог когда-либо представить, — и он, как и Шарль, сбежал от комендантского часа и проблем детства. Между двумя мальчиками заключился договор, который отвергал саму идею о времени отхода ко сну, и вместе им удалось спрятаться от родителей до раннего утра под чужим домом на колесах, хихикая и болтая о мультфильмах и школьных друзьях. Конечно, они оказались в большой беде, когда их убежище было наконец обнаружено из-за маленького Артура, нашедшего их. Однако Шарль никогда не жалел об этом, поскольку к следующему лету два дома на колесах превратились в три, и у Шарля появился друг, с которым он мог разделить трудности детства.       Все изменилось после того, как Шарлю исполнилось тринадцать. Это важный период, сказал тогда ему Жюль, ты должен отнестись к нему серьезно. Внезапно то, что когда-то было забавным способом провести лето, стало сопряжено с необходимостью привлечь спонсоров и внимание автошкол. Вечера, которые когда-то были наполнены смехом и глупостями, внезапно превратились в обсуждение трассы и стратегий проведения гонок. Никто из мальчиков теперь не хотел гонять футбольные мячи в часы между сессиями или прятаться в домах на колесах, играя в приставку. Даже Пьер начал относиться к этому более серьезно, исчезая на выходных со своим блокнотом и отцом, слишком занятой, чтобы поболтать с Шарлем об их любимом телешоу и спортивных командах. Жюль тоже стал более занятым, чтобы присутствовать на гонках Шарля: борьба за чемпионство в Формуле-Рено отняла все его время и внимание. Казалось, словно мир за одну ночь сместился у Шарля из-под ног и внезапно стал намного тусклее.       Хотя Шарль по-прежнему продолжал побеждал, он начал понимать, что то, что он когда-то так любил в картинге, имело мало общего с гонками и полностью зависело от людей, их окружающих. То, что раньше делало его таким особенным — его необузданная скорость — быстро стало тем, что он начал делить со всеми другими мальчиками вокруг него. Теперь ему приходилось бороться за победу, и это больше не было чем-то естественным. И, может быть, если бы он был похож на них — если бы он был Жюлем или Пьером — все было бы намного легче. Он бы с удовольствием склонился над своим блокнотом, чтобы прикинуть, где можно найти лишнюю десятую секунду и над каким сектором ему нужно поработать. Но Шарля это не волновало. Он не хотел учиться, он достаточно назанимался этим в школе. Шарль просто хотел немного погоняться, а затем вернуться на лужайку перед их домом на колесах, съесть цыпленка-гриль и посмеяться в кругу семьи.       Однажды ночью в конце того лета Шарль обнаружил, что сидит в одиночестве на ступеньках, ведущих к дому на колесах. Поле вокруг него было погружено в тишину, большинство семей, собравшихся на гонку, уже легли спать. Он подумал о предыдущих годах и о том, как раньше все выглядело по-другому, представил шум, с которым все сидят под ночным небом, болтая друг с другом, и гул музыки вдалеке. Шарлю было трудно смириться с тем, как быстро все изменилось. Сидя на этих холодных железных ступеньках, он мечтал оказаться утром в своей машине и почувствовать, как любовь к гонкам снова разливается по его венам. Он закрыл глаза и представил, как все внезапно проясняется, как солнце, пробивающееся сквозь облака, и его мечта стать гонщиком Формулы 1 оживает прямо у него на глазах. Засыпая той ночью, он цеплялся за эту надежду со жгучей яростью, оставляя ногтями кровавые раны во сне, который снился ему столько, сколько он себя помнил.       На следующее утро Шарль проснулся и увидел, что всю ночь шел дождь. Выйдя из дома, он поднял глаза и увидел темное небо и тяжелые тучи — угрозу очередного ливня прямо на горизонте. Его гонка была во второй половине дня, и до этого большую часть дня шел дождь. Когда Шарль сел за руль, стартовав на втором месте благодаря неплохой квалификации, он забеспокоился, почувствовав свой ровный пульс. Не было ни привычных бабочек в животе, ни всплесков адреналина. Все, что он испытывал, было безразличие, и это пугало его. Внезапно он почувствовал, что сегодня ему нужна эта победа больше, чем когда-либо в жизни.       Когда зажглись огни и началась гонка, Шарль напрягся, чтобы не отстать от карта впереди себя. Незнакомый гонщик внутри не имел значения, страх заставил Шарля отчаянно пытаться обогнать его, чего бы это ни стоило. В течение восьми кругов он испробовал все способы, какие только пришли ему на ум. Он не мог отделаться от мысли, что если бы он учился, как другие мальчики, если бы ему было хоть немного больше дела, три круга назад он бы уже был впереди. Когда отчаяние начало ощущаться словно рука на затылке, в защите машины впереди наконец-то образовалась брешь. Это было рискованно, и, если б он ошибся, один из них или они оба могли оказаться в луже, которая собралась на краю пятого поворота. Шарль все равно решил попробовать, протиснувшись мимо карта и крепко держась за руль, когда их колеса стукнулись. Он лишь отдаленно осознал, что другая машина заскользила по луже с грязной водой, которая забрызгала его гоночный костюм. Но ему было не до этого, ведь он, наконец, вырвался вперед.       Однако другой гонщик не сдался и за четыре круга до финиша совершил ошеломляющий рывок, оказав давление на задние шины Шарля. Шарль попытался помешать ему, но тот, что позади, был намного опытнее его и получил преимущество на следующем круге. Его карт занесло, и Шарлю некуда было деваться, кроме как сойти с трассы или продолжать держаться и надеяться, что другой водитель сдаст назад. Но, очевидно, другой гонщик хотел победить так же сильно, как и он. Их колеса столкнулись на апексе, отправив машины обоих за пределы гоночной трассы. Шарлю повезло меньше всего, и к тому времени, как ему удалось вернуться на трассу, другой карт уже уносился вдаль. Сердце Шарля ушло в пятки, и у него возникло внезапное, ошеломляющее желание просто припарковать машину и вылезти из нее. Сдаться.       Он не стал этого делать, зная, что его родителям пригодятся призовые деньги после того, как им придется заплатить вступительный взнос. Но его сердце было далеко от этого. Он закончил гонку третьим, не сумев догнать идущий впереди карт на последних двух кругах. Однако гнев и страх все не утихали. На самом деле, он чувствовал себя почти ослепленным, пока все проезжали свой последний круг по трассе.       Врезавшийся в него карт внезапно стал физическим воплощением того, как все, что он когда-то любил, развалилось у него на глазах, и, на мгновение опомнившись, он врезался своим в борт другого, широко отправив его в самую глубокую часть лужи на пятом повороте. Всплеск, окружавший его, был впечатляющим, гигантская волна, которая почти полностью скрыла гонщика из виду. Шарлю, однако, было все равно, к концу круга его кровь все еще кипела от эмоций.       Его отец хмурился, когда он вылезал из машины, но у него не было возможности наказать его, так как Шарль умчался прочь. Прежде чем он успел забежать в ближайший туалет, чтобы выплакать весь переизбыток эмоций, Шарля остановил репортер, выкрикивающий его имя.       — Шарль!       Он остановился, поднял глаза и увидел микрофон, поднесенный к его лицу. Это немного сбило его с толку.       — Шарль, что- что у вас произошло с Максом на трассе?       Шарль нахмурился, не понимая, о чем говорит этот незнакомец и что еще за Макс. Нет, конечно, он знал одного Макса. Макс Ферстаппен — гений картинга с пугающим отцом — бывшим гонщиком Формулы 1 — который вчера квалифицировался на поул– Оу. Внезапно Шарль вспомнил личность того неизвестного водителя. Того, которого он вынес в огромную лужу, вероятно, промочив его насквозь. Гонщик, который боролся за титул чемпиона мира в этот уик-энд. Макс Ферстаппен был одним из тех, кто очень серьезно относился к картингу. Шарль мог только представить насколько тот сейчас зол на него.       Но даже с его опасениями по поводу ссоры с Максом, он не мог проигнорировать свой гнев и страх. Это послужило рычагом для его ответа: — Ничего, просто гоночный инцидент.       Остаток дня Шарль прятался в туалетах. Он смотрел на белую дверь кабинки перед собой, его мысли бушевали, а тревога отказывалась утихать. Он знал, что его родители ищут его, очень обеспокоенные тем, что он пропустил торжество на подиуме. Но даже понимая это, он не мог вынести ни их, ни осознания, к которому он, наконец, пришел. Ему едва хватило двух часов, чтобы смириться с таким судьбоносным решением, и он не хотел видеть разочарование на их лицах.       Но он был вынужден противостоять своим страхам рано или поздно.       — Шарли? — позвал тихий голос из-за двери. — Ты здесь?       Гениальный план от его родителей — послать за ним младшего брата. Они знают, что он никогда ему не откажет.       Шарль вздыхает, прикрыв лицо руками: — Да, я здесь.       — Мама хочет, чтобы ты вышел к нам.       В последний раз вздохнув, Шарль вышел из кабинки в ванной и взял своего младшего брата за руку. Артур вывел его на улицу, туда, где собралась семья. Ни у кого из них, как ожидал Шарль, на лицах не было злости, лишь облегчение.       Его мама первой притянула его в объятия, поглаживая по затылку и раскачивая из стороны в сторону.       — Мой глупый мальчик, — прошептала она, — я так волновалась.       Никто ничего не сказал про следы от слез на его лице или красные глаза. Он уткнулся в ее плечо: — Мне жаль, что я заставил вас волноваться. И жаль за свое плохое поведение на трассе.       Когда она отстранилась, Шарлю было страшно смотреть на своего папу. Хоть он и знал, что любовь его мамы была безгранична, какая-то его часть беспокоилась, что теперь любовь отца уменьшится, когда они перестанут делить общий интерес. Тем не менее, ему удалось не вздрогнуть, когда его заключили в объятия. Он всегда чувствовал себя невероятно маленьким в руках своего отца, и этот день ничем не отличался от других. Сердце Шарля сжалось от боли, и он заплакал, не осознавая этого.       Когда Эрве почувствовал влажное пятно у себя на плече, он отстранился: — Что случилось, малыш?       — Я больше не хочу участвовать в гонках, — голос Шарля дрожал.       — Ох, мой милый мальчик, — его папа вздохнул, стирая пальцем слезы с его щеки. — Мне жаль, если ты услышал наш с мамой разговор прошлой ночью, мы старались быть как можно тише. Но тебе не стоит об этом беспокоиться, мы что-нибудь придумаем.       Шарль почувствовал себя сбитым с толку, будто бы его отец говорил с ним на иностранном языке: — Папа, о чем ты говоришь?       — О деньгах, — Эрве выглядел намного старше, чем когда-либо. — Жюль сказал, что постарается найти тебе спонсора, и мы можем поспрашивать вокруг-       — Нет, папа, — тяжесть в его груди стала легче, и внезапно эта мысль перестала казаться такой пугающей. — Я больше не хочу участвовать в гонках. Я перестал любить их, как любил раньше, и я… Я больше не хочу быть гонщиком Формулы 1.       Его мать присоединилась к их маленькому кругу с обеспокоенным видом: — Шарль, тебе не обязательно уходить, если ты не хочешь, мы сможем что-нибудь придумать.       — Нет, — сказал он с уверенностью в голосе, — сегодня я вел машину так, как вел, потому что боялся этих чувств и того, что это значит для моего будущего. Я волновался, что все возненавидят меня за то, что я сдался, когда мы уже потратили столько времени и денег на это. Но теперь все по другому, и мне больше не весело, как раньше.       — Ох, малыш, — сказал его отец, покрывая поцелуями его лицо и нежно улыбаясь. — Мне жаль, что ты так себя чувствуешь. Но мы найдем для тебя что-нибудь другое, хорошо? У тебя такое большое сердце, я знаю, что ты снова влюбишься во что-то новое.       Шарлю так и не удалось осуществить свою мечту и стать гонщиком Формулы 1. Она угасла, как и мечты большинства маленьких мальчиков. Он любил и всегда будет любить гонки, но они никогда не будоражили его так, как он когда-то надеялся, как это было у всех других людей в его жизни. Даже Жюль, его крестный отец и человек, который, как он когда-то думал, определял, светит ли солнце и цветут цветы, не смог пробудить в нем ту любовь к спорту, которую он испытывал, наблюдая за ним. В какой-то момент это стало воспоминанием, затерянным под слоем других, а затем и вовсе забытым.

__________________________________

      — Выглядишь так, словно увидел призрака.       Знакомый голос выдергивает Шарля из воспоминаний. Он думает о том, как приятно вернуться в Европу, где гораздо чаще говорят на его родном языке. Он чувствует себя так, словно вернулся домой, и мужчина, стоящий перед ним, Шарль уверен, чувствует то же самое.       — Пьер, — говорит Шарль со слишком большой нежностью в голосе при виде человека, с которым был в разлуке целый год, — я не видел никаких призраков, только Макса Ферстаппена.       — Значит призрака, — настаивает Пьер, — из твоего прошлого.       Конечно, Пьер знает все о том дне двенадцатилетней давности, когда Макс стал последним катализатором завершения его карьеры в картинге. Если смотреть с этой стороны, Шарль думает, что Пьер не так далек от правды, но он все равно не соглашается: — Не призрака. Призраки обычно страшные.       — Тогда дружелюбного призрака?       Шарль закатывает глаза на выходки своего старого друга и понимает, что независимо от того, как много времени проходит между их встречами, Пьер всегда будет пытаться действовать ему на нервы. Он все же заключает старшего в объятия, и Пьер легко поддается им.       Было тяжело так долго находиться в разлуке. Когда-то он боялся, что их дружба ухудшится с годами после того, как он бросит картинг, но на самом деле она по-прежнему остается самой крепкой, которая у него когда-либо была. После года тишины и выхода фильма, а теперь и расставания, Шарль рад, что они снова воссоединились. Может быть, он затягивает объятия немного дольше, чем, вероятно, следовало бы, но поймите, у него были дерьмовые пару месяцев.       И Пьер, способный всегда читать его лучше чем кто-либо, замечает это, — Все в порядке?       Шарль отстраняется и тут же сожалеет об этом: — Да, все будет в порядке. Ты же знаешь, что я буду путешествовать с тобой весь год?       — Мы везунчики, — говорит Пьер с ухмылкой, — я должен представить тебя другим пилотам.       По какой-то причине Шарль не может сказать, рад он или все же боится встречи с остальными. Макс был неплох и с ним было легко разговаривать, Даниэль был… ну, Даниэлем, судя по всему. Но какая-то часть его души всегда боится встречи с другими людьми, особенно в подобных обстоятельствах. Ему легко встречаться с фанатами, потому что он знает, чего они от него ожидают. Они хотят видеть совершенство и кого-то, достойного их боготворения. Но другие знаменитости всегда были предметом беспокойства для Шарля; он никогда не мог понять, чего они от него хотят. Большинство хотят извлечь выгоду из его денег и его успеха, намереваясь расширить круг знакомых. С некоторыми это очевидно — он понимает это в ту же секунду, как их знакомят. Но с другими это менее ясно. Слишком много раз Шарлю разбивали сердце, он чувствовал себя грязным и использованным, поскольку очередной друг продавал его папарацци или бросал, когда он находил новых, более ярких друзей.       Однако с гонщиками Формулы 1 все по-другому. Шарль считает, что есть вероятность, что ситуация может изменится в обе стороны. Конечно, хотя они и знамениты сами по себе, большинство гонщиков не так популярны за пределами своего спорта. И, возможно, они были бы твердо намерены изменить это — стремиться к большему богатству и известности, стать именем нарицательным, каким является только Льюис Хэмилтон. Но затем воспоминания Шарля возвращают его к тому последнему году в картинге. Он помнит, какими сосредоточенными все они стали, какими преданными делу. Конечно, отчасти это связано с желанием стать пилотом Формулы 1 и прославиться. Но Шарль был бы первым, кто возразит, что это не уведет куда-то далеко. Шарля привлекли блеск и гламур, но остальное так и не прижилось. Многих гонщиков, выступающих на стартовой решетке в этом году, Шарль помнит с детства и думает — возможно, надеется, — что их любовь к вождению перевешивает любые стремления к всемирной славе.       Пьер снова отвлекает его от размышлений. Он берет его за запястье и проводит большим пальцем по коже успокаивающими круговыми движениями. И, поскольку он хорошо знает его, говорит: — Они все хорошие ребята, Шарль. Никто здесь не будет заинтересован в том, чтобы использовать тебя, я обещаю.       Шарль ловит себя на том, что кивает, даже если тревога так и не проходит. Возможно, это единственное, что останется с ним до тех пор, пока он решит жить в этом мире: врожденное недоверие ко всем, кто его окружает. Всепроникающий страх, что все хотят использовать его в своих собственных эгоистичных целях. Что это только вопрос времени, когда человек раскроет свое истинное лицо и докажет раз и навсегда, что любовь и преданность — не что иное, как притворство для таких, как он.

_______________________________

      Три дня спустя Шарль оказывается в тихом кафе, спрятанном вдали от шума центрального делового района Мельбурна. Он зевает в ладонь, ожидая приезда Макса, и надеясь, что не уснет за то время, пока тот будет добираться до сюда. Актеры и съемочная группа начали работать с самого утра, и Шарль чувствует себя совершенно опустошенным после нескольких часов непрерывных съемок в пустом паддоке Альберт-Парка. Он уже привык к коротким срокам на выполнение работы. Раньше им часто давали для съемок в городах или оживленных районах всего пару дней или максимум неделю, что делало для них время роскошью. Однако этот фильм будет другим. У них будет только понедельник после гоночного уик-энда для съемок, прежде чем нужно будет упаковывать и отправлять в другую страну большинство вещей. Шарль уже представляет, как пробуждение в три часа ночи скоро станет для него нормой. И сейчас это ему ни капли не помогает, поскольку он чувствует, что его веки снова опускаются под тяжестью усталости.       Он уже почти задремал, когда услышал звон колокольчика, оповещающий об открытии двери. Взглянув из-под полей шляпы, Шарль узнает Макса. Голландец выглядит почти таким же измученным, каким себя чувствует; напряженные плечи, должно быть, от долгой ночи, проведенной на вечеринке. Сначала Шарль пожалел, что пропустил празднование, сославшись на раннее начало работы, когда отклонил предложение Даниэля. Теперь же он чувствует некоторое облегчение, видя, насколько хуже он мог бы себя чувствовать в данный момент, когда Макс с застенчивой улыбкой опускается в кресло напротив.       — Привет, — Шарль здоровается с улыбкой, подталкивая чашку с кофе через стол. — Я взял тебе латте, надеюсь тебе такое нравится.       Макс принимает чашку, их пальцы едва касаются друг друга, и он улыбается после того, как делает большой глоток кофе. — Спасибо, это то, что мне было нужно.       — Длинная ночка?       — Однозначно. Первая победа с дублем в этом году, и первая с Даниэлем с–       — Малайзии, — Шарль опережает его, — две тысячи шестнадцатого?       Макс смеется в кружку с кофе, очевидно удивленный: — Ага. Проводил свое расследование?       Шарль задается вопросом, можно ли назвать тот факт, что он не спал всю ночь, просматривая страницы Википедии почти про каждого пилота, расследованием. Макс, вероятно, счел бы его сумасшедшим, если бы узнал, сколько времени он потратил на статьи про голландца — и на аккаунт в социальных сетях, бесполезно добавляет его разум. От этой мысли его щеки теплеют, и он надеется, что Макс не догадается, что краска вызвана его смущением от того, что его застукали, а также десятилетней одержимостью человеком, который побудил его отказаться от своих гоночных мечтаний.       — Возможно, — говорит Шарль, а потом вспоминает кое-что, сказанное Даниэлем. — В отличие от тебя, я действительно постарался.       — Что ты имеешь ввиду?       — Я имею ввиду то, что очевидно ты не видел ни одного моего фильма. Не то чтобы я настолько эгоцентричен думать, что все обязаны. Но ты даже не смотрел тот ужасный «Форсаж», в котором я снимался еще подростком? Я думал хотя бы это должно тебе зайти.       Макс смеется, откидывая голову назад. Шарль не может не заметить, как прищуриваются его глаза при этом.       — Даниэль и вправду рассказал тебе все мои секреты.       Не совсем правда, думает Шарль, он не рассказал мне в отношениях ли ты или провел ли ты последние двенадцать лет думая обо мне.       — Только самое важное, — говорит он вместо этого.       По правде, Шарль не думает, что он настолько одержим Максом. Если точнее, одержим тем, что Макс воплощает: утраченную мечту, иную жизнь. И он бы вообще не думал о нем, если бы не его теперешний успех. Как еще Шарль должен реагировать, когда он видит, что тот же самый мальчик, который победил его много лет назад, теперь выигрывает гонки и чемпионаты? Ему можно простить его неуравновешенное поведение. Это, однако, не объясняет ночей, которые он провел за просмотром роликов с гораздо более вспотевшим, раскрасневшимся Максом Ферстаппеном после гонки в спортивном костюме, обтягивающим его тонкую талию. Или не объясняет тот факт, что он спросил Макса, смотрел ли тот фильм, в котором он всего два часа был без рубашки и весь в масле. В этом он пока разбираться отказывается.       Вместо этого он опускает голову, пытаясь избежать пристального взгляда Макса, и молится, чтобы его щеки потемнели не слишком заметно.       — Как прошли съемки сегодня? — спрашивает Макс после секунды тишины.       — Неплохо, я думаю. Довольно странно находится на трассе, когда вокруг так пусто. Но, мы в любом случае засняли все, что хотели, так что все довольны.       — Я не представляю как ты это делаешь, — говорит Макс, смущенно улыбаясь. — Все эти камеры и вспышки? Попытки вспомнить свои реплики перед ними? Я еле как запоминаю то, что мне дают, даже когда это всего пара слов, которые нужно просто повторить.       Шарль издает смешок, представляя недовольного режиссера, пытающегося заставить Макса вести себя естественно перед камерой. Из того, что он видел в интервью, он может представить, насколько это сложно.       — Ты просто привыкаешь со временем, я полагаю. В этот раз мне помогает то, что материал сценария очень знаком для меня. Если я забуду прописанную фразу, то могу просто сказать что-нибудь подходящее.       — Получается, ты смотришь Формулу 1 уже довольно долгое время? — спрашивает Макс. — Поэтому ты так много знаешь?       Это идеальный момент, чтобы рассказать обо всем, думает Шарль. Ему интересно, как Макс отреагирует и осталась ли у него хоть капля гнева на мальчика, который отправил его в лужу двенадцать лет назад.       — Вообще, я занимался картингом.       — Серьезно?       — И мой брат, и крестный отец – оба профессиональные гонщики. — Он не уточняет, что один из них уже давно нет.       Макс выглядит ошеломленным, очаровательно сдвинув брови, пока обдумывает это открытие: — Ты участвовал в Европе? Как долго? Мы пересекались?       — Шесть лет, — говорит Шарль, и затем добавляет, — и да, мы пересекались, можно так сказать.       Что-то в тоне Шарля выдает его Максу, потому что тот внезапно откидывается на спинку стула, прищурившись, и выглядит настороженным. — То, как ты сказал это, звучит очень подозрительно. Мне следует подозревать тебя сейчас? Может я как-то насолил тебе? Я был тем еще засранцем в то время, но-, — он останавливается, хмурясь, — или это ты мне насолил?       — Скажем так, если бы не я, то у тебя в кармане было бы на один титул больше.       Следует долгая, затяжная пауза, пока Макс возвращается к своим воспоминаниям. Шарль терпеливо ждет, смотрит как лицо мужчины меняется, пока он переваривает его слова. Он начинает думать, как ему будет неловко, если Макс так и не вспомнит его, когда тот внезапно громко выкрикивает-       — Валь Д’Аржантон! — он ахает, — Ты утопил меня там! И я потерял чемпионский титул!       Шарль съеживается, оглядывая — слава богу пустое — кафе, чтобы убедиться, что никто их не заметил, а затем говорит: — Да, прости за это. Я планировал извиниться после, но к тому моменту ты уже ушел.       — Я не могу поверить, — Макс смеется недоверчиво, его глаза такие большие и голубые, когда он смотрит на Шарля, как будто тот не настоящий. — Ты, Шарль Леклер, тот самый Шарль Леклер с прической Джастина Бибера, который вытолкнул меня в пруд во Франции. Ты знаешь, что мой отец заставил меня сидеть в машине в одних трусах всю обратную дорогу в Нидерланды? Бог ты мой, я думал, что раздеру тебя после, если б кто-нибудь смог найти тебя.       Представшая картинка заставляет его хихикнуть, он задается вопросом, стал бы Макс в самом деле драться с ним, если б нашел его одного в ванной, всего в слезах. — Я переживал трудный период моей юной жизни.       — С чего бы? Из-за неудачной прически? — шутит Макс. При этом его взгляд остается нежным, будто он дает Шарлю выбор: посмеяться над шуткой или рассказать правду.       — На самом деле это была моя последняя гонка.       Макс заметно меняется в лице, выглядя обеспокоенным, и спрашивает: — Я ведь не испортил тебе воспоминания, правда?       Это действительно интересный вопрос, думает Шарль. Когда он размышляет глубже, то думает, что причина не в этом. Хотя та гонка в Валь Д’Аржантоне может быть болезненной темой, чтобы возвращаться к ней, но она определенно не испортила его теплые воспоминания о картинге. Сейчас он не оглядывается назад ни с тоской, ни с злостью. На самом деле, это больше похоже на ключевое событие. Момент в его жизни, когда старые мечты угасли, и появились новые. Он качает головой и находит глаза Макса своими.       — Нет, определенно нет. Это должно было случиться в любом случае.       После этого на лице Макса появляется улыбка, как будто он доволен, что не испортил ему воспоминания. Сверкая глазами, он наклоняется ближе: — Ты был хорош, я помню это. Может ты бы тоже смог стать пилотом Формулы 1. Но вместо этого, ты всемирно известная кинозвезда. Так кажется, что тебе всегда была уготована слава.       Теперь румянец Шарля без сомнений заметен. Он может чувствовать тепло на его щеках и кончиках ушей, и как они становятся пунцовыми. Он никогда не ладил с комплиментами, особенно с теми, которые касаются его достижений. Не важно от кого они исходят, Шарль всегда чувствует себя взволнованным и краснеющим, ведя себя застенчиво перед лицом чьей-то похвалы. Но похвала от Макса? От мужчины, у которого есть все, о чем он когда-то мечтал?       Он прикусывает губу и язвительно замечает: — Сказал ты. Ты всегда побеждал в картинге и, очевидно, это не изменилось. Я просто надеюсь, что ты больше не выталкиваешь никого с трассы.       — Только тех, кто заслужил, — Макс подмигивает. Шарль очень старается относиться к этому нормально.       Вскоре их чашки опустели, и он понимает, что должен вернуться на трассу к остальным членам команды. Но ему так не хочется. Общение с Максом было самым естественным, что он чувствовал за последние годы. Конечно, у него есть Пьер, но бремя их общей истории всегда тяжело лежало на их плечах. С Максом же все по-другому.       Однако долг зовет, поэтому они прощаются. Рука Макса большая и теплая в руке Шарля, когда они обнимаются, и ощущение его кожи еще долго остается после.       — Я увижу тебя в Японии? — спрашивает Макс, не подозревая о том как бурлит кровь у Шарля от этого вопроса.       — Нет, — говорит Шарль так, словно одно слово может передать весь вес правдивого ответа. Нет, он не собирается возвращаться в Японию. Пока нет. А может и никогда вовсе. Он еще не готов встретиться с демонами, которые его там поджидают. — Увидимся, Макс, — говорит он взамен.       Макс смотрит на него, долго и напряженно. В его глазах есть что-то узнаваемое, но Шарль не может точно сказать что. Что-то, что он иногда видит в зеркале.       — Увидимся, Шарль.