Георгины для Мерилин

Винсент знал Саймона как очень ласкового, смышленого животного. Они уже успели пройти и подранные обои, и справление нужды мимо лотка, и кровоточащие следы от острых когтей. Но Саймон всегда следовал одному правилу — если ругают, значит, так делать больше не надо. Винсент до последнего не хотел признавать, что, с возрастом раскрывшись в характере, Саймон стал похож на Энзо. Это бред, ведь самого Энзо Саймон никогда не знал, он знал Мерилин, однако это не отменяло того факта, что их характеры, манеры поведения, привычки поразительным образом синхронизировались на каком-то магическом уровне. Саймон спал, раскинувши лапы в разные стороны, точно так же как Энзо раскидывал руки и ноги. Саймон клянчил ласку, скромно жмуря глаза, точно так же как Энзо ластился Винсенту под руку. Саймон проявлял свой упёртый нрав, когда Винсент делал что-то не то, точно так же как и Энзо когда-то проявлял свой. Как же давно это было. Сейчас Винсент вел машину, поглядывая на соседнее сидение, на котором в переноске вольготно расположился Саймон. Он обязан был устроить эту встречу, и не только потому, что отчаянно хотел снова завоевать доверие Мерилин, как бы эгоистично это не звучало, но и потому, что он помнил и чтил их совместную историю — его, Мерилин и этого серого ласкового зверя. Им было по-настоящему нелегко. Особенно им двоим. Их история — сенсация века. Но даже сенсации запечатаны тайной от бывалых зевак. Многие о многом до сих пор не знали, и Винсент не намерен был раскрывать все сокровенные детали их совместной жизни. Все детали, ценимые им и лелеемые, были умещены в тот самый роман, который едва ли когда-нибудь найдёт своё место на полках книжных магазинов. Читатель никогда не знает наверняка, какое предложение или какой абзац содержит в себе автобиографическую ремарку, но более подкованные в литературе люди и уже тем более пишущие люди знают точно — пятьдесят процентов мелочей — важных и не важных — взяты автором из своей жизни, и неважно цвет шторы это или опыт лечения той или иной психической болезни. Общественность не знала, как хорошо им было вместе — это не для неё. Это для них. Общественность понятия не имела о том, о чем они разговаривали долгими вечерами и уж тем более понятия не имела об их постельном «репертуаре». Винсент скорее пустит себе пулю в висок, чем поделится с кем-то этой информацией. Но было ещё кое-что, о чем он никогда не скажет ни единой живой душе — о яде в двух порциях каши, поставленной его рукой в тот самый день на обеденный стол. Его не пугала кара органов правопорядка, его не пугало осуждение толпы. Он просто-напросто боялся лишний раз вспоминать, и вот сейчас, прямо сейчас подъезжая к медицинскому центру, чтобы еще раз посмотреть в его глаза, он думал о том, как хорошо было бы, существуй специальный прибор, передающий чувства от одного человека к другому с доскональной точностью, потому что в таком случае Мерилин бы понял, как сильно и отчаянно ему жаль. В больнице его снова встретила Элоиза. Она надела на его руку синий бумажный браслет для посетителей, какой в прошлый раз ему не выдавали, и сказала предупредить главного врача о том, что он пришёл для посещения. Переноску с котом брать не запрещалось, поэтому Винсент вздохнул спокойно. Он поднялся на третий этаж и постучался в кабинет к доктору Форестеру. — Да-да, входите. Добрый день, мистер Эйнем, — увидев Винсента, он убрал руку от усов, которые методично крутил пальцами до этого. — Проходите. — Нет необходимости. Я просто хочу узнать, как он, как его показатели. Доктор взял со стола кипу бумаг, обозначенную клейким стикером, на котором было написано имя и фамилия Мерилин. — Пока что полная стагнация. Физиологические показатели застыли на одном уровне. Что до психолога… Ну, скажем так — Мерилин из тех людей, кто хорошо скрывает своё истинное состояние. Внешне он ровен, спокоен, но наш психолог — лучший в Штатах, позвольте уточнить — никак не может заставить его идти на контакт. Про то, чтобы пробраться в его голову даже говорить не стоит. Возможно, даже хорошо, что вы объявились. Своим присутствием вы способны менять его состояние. — Что ж, — сухо сказал Винсент, — рад быть взаимно полезным. — А это у нас кто? — врач покосился на переноску у Винсента в руках. — Ещё один посетитель? — Да. Надеюсь, это не запрещено, потому что Мерилин очень любил этого зверя. Доктор Форестер махнул рукой. — Валяйте. Это даже будет нам полезно. Винсент наконец закрыл дверь в его кабинет. Но он не торопился заходить в блок, где лежал Мерилин. Ему необходимо было собраться духом, собраться с мыслями, которые, перепутавшись, нанизывались на спицу его сознания, как на веретено, вдобавок крутящееся само по себе и окончательно превратившее голову Винсента в сплошной шумящий со свистом балаган. Перед дверью он сделал три глубоких вдоха и выдоха и только после открыл ее, едва слышно скрипнув плохо смазанной петлей. Мерилин опять сидел. Казалось, он не менял своего положения с их прошлой встречи, как и не менял выражения лица — ровного, как и говорил врач, и глубоко несчастного. Окружающие не могли понять и увидеть, что он несчастен, ведь лицо действительно оставалось недвижимым, но Винсент знал, поскольку просто-непросто знал его самого. Это было выражение траура перед бесконечно откладывающейся панихидой по самому себе. Увидев Винсента, он снова напрягся, но на сей раз отреагировал более спокойно, только внимательно водил огромными глазами, словно смотрел на дикого зверя, осторожно ступая перед ним. Винсент не сказал привета. Он просто сел на стул, поставил переноску с котом на пол и произнёс: — Мерилин, как ты? — поняв, что внятного ответа в любом случае не будет, он попытался немного иначе: — Я знаю, ты не можешь ответить, но я надеюсь, что ты хотя бы кивнёшь мне или покачаешь головой. Ничего. Никакой реакции. — Я принёс тебе твоего старого друга, — с этими словами Винсент полез в переноску и аккуратно выудил оттуда немного взъерошенного от долгих путешествий кота. Какое-то время он с улыбкой подержал его на руках и встал, чтобы склониться над постелью Мерилин и положить животное рядом с его ногами. — Это Саймон. Помнишь его? Раньше, котёнком, он был серым, но сейчас все больше и больше проступает белый цвет. Ты очень любил Саймона. Мерилин продолжительным взглядом окинул завозившегося у его бёдер зверя… и отвернул голову. Сейчас он был очень похож на робота, в голове которого очень медленно крутились шестеренки. Или, возможно, все дело действительно в пониженной мозговой активности; неизвестно, как те или иные процедуры и препараты влияли на неё. Винсент сделал себе заметку спросить об этом у Форестера. С девяносто процентной вероятностью Мерилин просто был морально опустошен, но уточнить все же стоило. Позже. Все позже. Сейчас у Винсента был только Мерилин и своё собственное желание наладить с ним контакт. — Я понимаю, что не имею права просить тебя о чем-либо, но я осмелюсь понадеяться на то, что ты начнёшь активнее заниматься со своим психологом, потому что он хочет помочь. Я хочу помочь. Мы все. И на этот монолог Мерилин не отреагировал. Но произошло кое-что совсем иное, то, чего Винсент никак от Мерилин не ожидал и не мог себе вообразить это, учитывая его состояние. Слабой рукой Мерилин откинул плед, покрывавший его ноги, и свесил их в низ, с характерным глухим звуком наступая на пол. Винсент смотрел, не моргая. Его сердце пропускало удары, особенно тогда, когда тот кое-как встал в полный рост и уперто захромал к окну. Это были ноги, словно не видевшие земной тверди с младенчества. Винсент просто смотрел-смотрел, как Мерилин переставляет их новорождённым жирафом, только учившемся делать первые шаги, и почувствовал дрожь в собственных губах при виде этого зрелища. Когда Мерилин дошел до окна, он остановился и уставился через начищенное до блеска стекло своей уютной палаты. Ни о коте, ни о Винсенте он не думал. Не хотел думать. Винсент должен, обязан был заслужить от него хотя бы пощечину, хотя бы недобрый взгляд, но все, что он получал — это равнодушие. Или вот оно — его наказание? Он тоже встал. Тоже медленно, боясь вспугнуть, подошел к окну. Это было невыносимо. Винсент больше не мог врезаться в эту стену между ними. — Мерилин, посмотри на меня, — вымолвил он и сделал безрассудное, необдуманное действие — тронул Мерилин за руку. Это было лишь мимолетное касание продолжительностью меньше трех секунд. Ощутив хладность его кожи, Винсент замер. Мерилин резко повернул голову, смотря на него шалыми глазами. В них бушующим океаном плескалась мешанина невысказанных и невыплаканных эмоций. Невыплаканных до этого момента, пока, собравшись у нижнего века, слезы не упали вниз, на пол, минуя худые щеки и едва розовые губы, оставшиеся полуоткрытыми, словно в неверии. Винсент отшатнулся. — Прости, прости, я… Я не должен был. Прости. Прийти в себя после случившейся сцены Винсенту удалось очень нескоро. Его мутило от невозможности вести себя с ним так как раньше, ему ненавистна была мысль, что он сам виноват во всем этом. Но такова его реальность. Все что он мог — скрепя сердце, продолжать заново, шаг за шагом, миллиметр за миллиметром, прокладывать путь к доверию между ними. — Я поговорю с доктором, чтобы он разрешил оставить Саймона с тобой, — сказал Винсент перед уходом, слабо оборачиваясь через плечо, боясь лишний раз посмотреть в глаза Мерилин. Мерилин, конечно же, не ответил. За дверью блока Винсент наткнулся на Форестера. Тот стоял, ожидая, и периодически покачиваясь на пятках своих начищенных до блеска ботинок. — Ну, как? — Что — «как»? — Я видел по камерам. Вы коснулись его, чем вызвали довольно-таки острую реакцию. Винсент едва соображал. — Что вы хотите этим сказать? — возможно, со стороны он выглядел весьма раздражительным. — Я хочу сказать, что это то, что нам нужно. — Вы не думаете, что его безэмоциональность вызвана сбоями между мозгом и микрочиповой системой? — Микрочиповая система спит, мы уже давно дисфункционировали ее. — Конечно, после того как извлекли для себя уйму выгоды для ваших научных трактатов. — Не без этого, — не стал кривить душой доктор. — Вернёмся к вашим действиям. Будет неплохо, если вы продолжите налаживать с Мерилин контакт. Так бурно он реагирует только на вас. Винсент приблизил своё лицо к Форестеру. — Если я и буду касаться его, то только исключительно из моего желания. Не потому, что вы ожидаете этого от меня, как будто я второй чертов подопытный, — уходя, Винсент на мгновение коротко обернулся. — И да, я надеюсь, что кот останется жить с ним. Вам же это все на руку. Винсент пришел и на следующий день, рано утром. С пакетом корма в руках, лотком, любимыми игрушками Саймона и своим отчаявшимся сердцем, вынутым из груди и лежащим едва ли не на подрагивающих ладонях — все еще бьющееся, но постепенно угасающее. Мерилин дремал, легко и ненавязчиво обняв примостившегося рядом Саймона. Возможно, это было неосознанно, но Винсент все равно улыбнулся, потому что это был маленький прогресс. В этот день Мерилин все так же был безэмоционален и равнодушен. На следующий день — тоже. Что бы сказал Энзо, увидь он все происходящее со стороны? Наверняка, пронзительно щуря глаза и периодически плотно смыкая губы, выдал бы, что-то вроде «Винсент, ты идиот и место тебе в Аду, но тот Ад покажется тебе Раем, потому что самый главный Ад случается с тобой прямо сейчас». И Винсент был бы полностью с ним согласен. По вечерам Винсенту удавалось отвлекаться: на творчество, продвигающееся семимильными шажками, на творчество Роберты и переписку с ней, на прочтение книг и редкий просмотр разномастных новостей. А на следующий день все по-новой: больница-дом, больница-дом, и эти бесконечные, долгие сидения у мерилиновой кровати в попытках поговорить с ним и дождаться хоть какой-то реакции. Однажды Винсент пришел и не обнаружил Мерилин в палате. Встретившийся главный врач сказал о том, что сейчас Мерилин совершает полуденный моцион — то бишь гуляет по небольшому парку на заднем дворе больницы. В сопровождении медсестры, естественно. Винсент двинулся туда. Он нашел Мерилин с Сандрой, гуляющих вдоль больничного высокого забора недалеко от главной дорожки, ведущей к небольшому фонтану в самом центре парка. Сандра аккуратно придерживала его под локоть и изредка что-то говорила. Наверняка это было что-то наподобие «давай, еще шажок, вот так, не торопись» и все в таком же духе. Увидев неуверенно идущего по направлению к ним Винсента, медсестра притормозила. — Мистер Эйнем, здравствуйте. — Здравствуй, Сандра. Тем временем Мерилин напрягся. — Вы, должно быть, желаете меня заменить? — дружелюбно спросила девушка и, не потрудившись дождаться ответа, высвободила Мерилин из своей мягкой женской хватки, как бы передавая его Винсенту. — Советую его придерживать. Иногда он спотыкается. Но в целом, все в порядке. Да, Винсент знал, что его опорно-двигательный аппарат пришел в относительную норму после их последней встречи — врачи с ним неплохо поработали, подлатали его, привели в сносное состояние, но это не отменяло того факта, что Винсент не мог смотреть на него без боли в глазах. Сандра поставила их обоих в такое положение, из которого нельзя было выйти просто так, и Винсент осторожно сомкнул пальцы поверх мерилинового локтя. — Спасибо, Сандра, ты можешь идти, мы справимся. Когда девушка откланялась, он отстранился. — Я знаю, тебе неприятны мои прикосновения, и я больше не коснусь тебя без твоего желания, но ты должен очень аккуратно идти. Винсент знал, кого в нем видел Мерилин. Мерилин видел в нем мужчину, однажды решившего помочь ему и точно так же однажды решившего, что он имеет право распоряжаться его жизнью. И плевать, что сам Винсент через секунду-другую отправился бы следом за ним, важен только сам факт, а остальное — неважно. А потом Винсент заявляется к нему спустя полгода и зачем-то так истово убивается в попытках выстроить доверие заново. Винсент думал, что Мерилин видел его именно так. Неудивительно, что тот шарахался от него за три мили. Пока Мерилин шел сам. Криво, неспешно, но сам. Его зрачок беспокойно метался, словно не мог остановиться на чем-то одном. Но позже это ушло, он начал смотреть более-менее спокойно. Наверное, понял, что у него нет иного выбора, кроме как прогуливаться с Винсентом по парку — свою норму по шагам он ещё явно не выполнил, иначе бы до этого они с Сандрой гуляли в сторону больницы, а не от неё. — Доктор Форестер сказал, что у тебя не особо много увлечений: только прогулки на заднем дворе, книги, телевизор. К слову, я принесу тебе новые книги. Замечательные книги. Они немного веселее, чем те, которые я видел у тебя на тумбочке, но не менее глубокомысленные. Мерилин не отвечал, а Винсент продолжил: — Кто знает, может, тебя выпишут отсюда, и тебе больше не придется видеть свою скучную палату, лица врачей и повиноваться больничному режиму. Это было бы чудесно. Представляешь? Винсент только спустя пару секунд понял, что сморозил то, о чем нельзя было упоминать лишний раз вслух — о свободе. — Прости, я не хотел тебя задеть. Но я клянусь тебе, — тут он заговорил твердо, но еле слышно, чтобы никто вокруг, ни одна живая душа не могла знать о его намерении, — клянусь, что добьюсь твоей выписки из этого места. Клянусь, потому что не могу себе позволить поступить иначе. Клятва не была голословной или же спонтанной, сделанной сгоряча. Винсент осознавал как никогда четче — Мерилин здесь не место. Мерилин и свобода — вот что правильнее и вернее всего в мире. Его душа, как и душа Энзо — неделимы от просторного, большого, полного света и тьмы мира, и ему надо в этом свете разобраться, равно как и разобраться и в тьме, ведь уравновешивающие друг друга силы — основной объект его изучения по жизни. Так было, так есть, несмотря на его состояние, и так будет — Винсент пообещал это самому себе, и он не смел нарушить обещание. Мерилин, слушавший его волей-неволей внимательно, запутался в ногах ровно в тот момент, когда прозвучала клятва. Он был поставлен перед фактом, поставлен перед фактом так внезапно, что собственные стопы подвели его, перекосившись правая влево, а левая — вправо. Винсент успел поймать его, но уже после того, как рука Мерилин инстинктивно схватилась за его предплечье. На какие-то мгновения они застыли в таком положении, глядя друг другу в глаза. — Я же говорил, — улыбнулся Винсент, — осторожнее. Все-таки советую тебе держаться за меня. Мерилин не разомкнул пальцев, прислушавшись к совету. Выбора особо не было. Они гуляли ещё десять минут. Мерилин быстро изматывался. Под конец его ноги настолько сдались, что Винсенту пришлось придерживать его, обняв рукой за торс, и контролировать каждый маленький шажочек, чтобы тот ненароком не упал на пыльные парковые дорожки плашмя. Благо, в здании больницы имелся лифт, иначе бы все закончилось более чем плачевно. В палате, усадив Мерилин на кровать, Винсент сел рядом. Им обоим нужно было отдохнуть. — Помнишь, что я говорил тогда? — Винсент сидел близко и потому мог себе позволить разговаривать тихо, вполголоса, будто посвящая Мерилин в тайну. — Это в твоей голове. Только в ней. Ты сможешь нормально ходить, я уверен. Только немного желания и веры в себя. Винсент молился только, чтобы это желание было. Мерилин сидел, смотрел на него и был таким близким в этот момент, что становилось трудно дышать ровно и спокойно. Винсент мучился, слишком долго мучился, будучи далёким от него во всех смыслах. Он осторожно, чтобы не спугнуть, поднял руку на уровне мерилинового лица и тихонечко, надломлено сказал: — Разреши мне. Да, он не должен был этого просить, не должен был даже об этом помыслить, но слова уже сказаны и Мерилин, напряжённый и большеглазый, выжидал. Больше ему ничего не оставалось делать. Первое за долгое время прикосновение ладони к щеке обожгло холодом чужой кожи. Винсент хотел, хотя бы на одно мгновение, заласкать его лицо одними лишь кончиками пальцев, но у него было право только на одно касание, которым он воспользовался — перестав дышать, положил ладонь на его щеку, невесомо пригладив ее. В этот момент Винсент почти познал, что такое счастье, но это эфемерное чувство быстро улетучилось, оставляя за собой шлейф сожаления и тоски. Поджав губы, Винсент встал и направился к двери, чтобы уйти — необходимо было дать воздух себе и Мерилин, они сегодня испытали каждый свое потрясение за столь короткий промежуток времени, чтобы продолжать мучить друг друга. Винсент не собирался оборачиваться. Он сделал полушаг за порог палаты и был остановлен. — Я помню. Какое-то время Винсент не мог понять: прозвучал ли знакомый голос в его голове или же в действительности. Он обернулся, подошел ближе и встал за спиной Мерилин, сидевшего к нему вполоборота. — Ты сказал «я помню»? Губы Мерилин зашевелились. — Да. Винсент обошел его и встал напротив. Он не мог поверить. В слабой надежде он позвал: — Энзо?.. — Меня всегда звали Мерилин. В последнее время Винсент слишком много ронял слез. И так каждый раз после того, как он выходил из этой палаты. Но сейчас он готов был разрыдаться прямо здесь. Взяв себя в руки, Винсент снова направился в сторону выхода, пообещав напоследок: — Я не скажу об этому Форестеру. — Лучше бы ты закончил начатое тогда. Это ощущалось как пуля, прилетевшая в спину. Зубодробительная боль и тёмные пятна перед глазами. Но главное — пуля была сдобрена ядом. Бьющими наотмашь словами, если быть точнее, и Винсента они ранили точно насквозь. В смятенных чувствах он покинул блок.