Георгины для Мерилин

Пальцы Винсента уже как десять минут были все в пыли. Ее слой покрыл подушечки и фаланги, что ощущалось довольно-таки неприятно, но Винсента вело благое намерение. Когда его ноги переступили порог давно забытой маленькой домашней библиотеки, он оказался немало удивлён, поскольку не думал, что все окажется в таком кощунственном запущении: в уголках многочисленных книжных полок образовалась паутина, в воздухе — особенно это было видно под лучами солнца, пробивающимися в окно — летали микроскопические пылинки, поднявшиеся с пола, как только Винсент открыл дверь, ну и прочие мелочи, какие видны невооруженным глазом, когда знаешь наверняка, сколько ты уже не заходил в ту или иную комнату. Внутри оказалось прохладно, веяло прогорклой «необжитостью» и какой-то словно хтонической мертвенностью. Стараясь не обращать внимание на то, что в этом виноват все-таки он сам, Винсент подошел к одной из полок и вытащил из ряда первую попавшуюся книгу. Учитывая, что он искал что-то специфическое, что-то, что было уже оговорено им вслух перед другим человеком, эта книга не подошла ни по сюжету, ни по слогу. Ему нужно было что-то легкое и одновременно что-то глубокое, нечто заставляющее задумываться. Мерилин не любил книги-пустышки, полагая, что на них только зря переводят несчастные деревья и бумагу. Винсент знал это, потому что об этом говорил ему Энзо когда-то. В итоге, поблуждав взглядом и пальцами между рядами многочисленных полок, Винсент выбрал Пратчетта, Киза и Азимова. В последний раз Винсент видел на коленях у Мерилин «Грозовой перевал» и посчитал, что Мерилин просто необходимо отвлечься от депрессивности и болезненности. С момента их последней встречи прошло два дня. Встречи, когда Мерилин заговорил с ним. Винсент помнил ту тупую боль, пронзившую его грудь, потому что ему довелось услышать то, что не хотел бы слышать никогда, и потому что произнесенное в принципе образовалось у Мерилин в мозгу, обозначившись как желание. Винсент не хотел даже думать об этом. Он пришел в больницу на третий день. Там его притормозил главный врач. Форестер несся на него с таким пылом, словно хотел ударить, но на деле, подойдя, лишь хлопнул его по плечу. — Я поздравляю вас, мой дрогой друг! — заявил он, несколько уводя его в сторону, подальше от снующих по коридорам людей. — Вы влияете на Мерилин самым что ни на есть наилучшим образом. Винсент ничего не понимал, но Форестер пояснил. — Мерилин заговорил. Сделать удивленное лицо или мрачно усмехнуться — выбор имелся небольшой, и Винсент выбрал «золотую середину», изобразив спокойствие и некоторое отчуждение. — Это правда? — Конечно, правда. Я бы не стал врать. Единственное… — Что? — То, что результаты его работы с психологом ни удовлетворяют ни меня, ни все научное сообщество. — Избавьте меня от какой бы то ни было информации про научное сообщество. — Проще говоря, — продолжил доктор, — Мерилин отказывается выполнять базовые задания психолога и на вопрос о своём самочувствии постоянно отвечает одно: «нормально» — ни деталей, ни более длинных фраз. Но он, конечно, знатно привирает, сами понимаете. — Из него сделали подопытную крысу. Что еще вы ожидаете? — О нет, боюсь, вы не поняли — Мерилин не видит ни в чем смысла. — Что ж, — сухо сказал Винсент, — эта информация для меня не нова, а теперь прошу прощения, но мне надо идти к нему. Мерилин сидел на своей кровати, свесив ноги. Рядом на тумбочке стояла тарелка с едой, к которой он, очевидно, еще не притрагивался. — Привет, — Винсент подошел ближе, держа в руках увесистый пакет. — Прости, что не было так долго, появились неотложные дела. На самом деле он просто боялся сказать, что не имел понятия, как находиться рядом с ним, с ним, который заговорил не так давно и первые слова которого ударили Винсента прямо под дых, начиная от «я помню» и заканчивая «лучше бы ты довел начатое до конца». Мерилин снова не отвечал. — Как и обещал, я принес тебе почитать, — Винсент достал из пакета три сложенные в стопку книги и положил их рядом с Мерилин на кровать. — Как дочитаешь эти, я принесу еще, но это не главное, — он аккуратно покачал остававшийся все еще увесистым пакет из стороны в сторону. — Я принес тебе музыку. Тут глаза Мерилин на мгновение заинтересованно блеснули. Магнитофончик, который выудил Винсент, был новым и переливающимся серебром из-за соответствующего цвета корпуса. Да, у Энзо имелось в комнате радио, но оно было не его, а этот магнитофон, этот подарок, отныне и навсегда принадлежал только ему. Следом Винсент достал из пакета флэшку. В магазине он хотел найти какую-нибудь ретро-модель: с широкими кнопками, с дисководом и прочим, но ему настойчиво посоветовали взять писк моды, потому что он был компактен и удобен для использования, а для Мерилин, с его наполовину ограниченными возможностями, подходил именно как раз этот вариант. Винсент поставил устройство на тумбочку рядом с остывшей едой. — Почему ты не ешь? Тебе нужно хорошо питаться. — Не хочу. Это вялое «не хочу» заставляло сердце Винсента иной раз пропускать удары от собственного бессилия. Вымученно вздохнув, он опустился перед Мерилин на корточки, мягко заключил его руки в свои теплые ладони и произнес: — Мерилин, я не могу представить, как тебе тяжело, но тебе нужно мужаться. Ты не ешь, не контактируешь с психологом, отвергаешь любую помощь… Так не должно быть. Ты должен научиться жить дальше, какую бы боль тебе не причинили люди. Какую бы боль не причинил тебе я. Черные смоляные волосы обрамляли лицо Мерилин так невесомо и словно бы хрупко, что Мерилин сам весь казался хрупким и беззащитным, не способным даже смело и уверенно ответить. Но он в итоге ответил. — Тогда забери меня отсюда. Винсент понимал, что это была реплика отчаяния. Такого сильного и глубокого отчаяния, что Мерилин наверняка думал «уж лучше с тобой, чем с ними», и вот это «уж лучше» способно было ранить сильнее, чем все прочие слова мира, но Винсент последовал своему же совету и «мужался». Он улыбнулся уголками губ и большим пальцем погладил его костяшку. — Хорошо. Я заберу тебя отсюда. Мерилин ни просиял, ни улыбнулся в ответ — этого Винсент и не ожидал. Он лишь еще больше склонил голову, пряча часть лица за волосами. Винсент поднялся и пригладил их ладонью, желая дать понять, что он сделает все, чтобы исполнить обещание. — Мне нужно поговорить с доктором, я скоро вернусь, хорошо? Доктора Форестера Винсент нашел в своем кабинете. Тот сидел над кипой документов и устало потирал переносицу, сняв свои широкие очки. — Я вас слушаю, — обратился он к Винсенту, практически не отрываясь от своих дел. Винсент сел в кресло напротив стола. — Я хочу забрать его. Врач поставил последнюю подпись на очередном отчете и, снова надев очки на нос, посмотрел на него. — Вот оно что. Винсент без колебаний и тени сомнения сказал: — Да, — подумав с секунду, он продолжил ровно и спокойно. — Возможно, кое-где его еще стоит подлатать, но в целом он говорит, двигается, трезво мыслит. Как человек, он имеет полное право на свободу, и никто не посмеет отнять этого у него: ни вы, ни все чертово научное сообщество, о котором вы постоянно говорите. — Но вы же понимаете, что это самое научное сообщество… — Да класть я на него хотел! — вспылил Винсент и ничуть не пожалел об этом. — Пора перестать относиться к нему как к эксперименту. Он человек, самый настоящий человек со своими чувствами, мыслями и эмоциями. Если сейчас я услышу отказ, я подниму на уши всю общественность, и ваше научное сообщество станет презираемо в каждом уголке этого мира, а это имеет свои последствия, вы их увидите — поверьте мне наслово. Оппонент Винсента откинулся на спинку стула, задумчиво крутя между пальцами ручку. Форестер сейчас выглядел как человек, который на дню вынужден слушать сотни похожих претензий, но Винсенту было плевать. — Ладно. Винсент навострил уши — уж не послышалось ли ему? — Вот так просто? — Вот так просто, — кивнул доктор. — С точки зрения права мы не можем вам ничего противопоставить. По человеческим нормам Мерилин и правда стоит уже выписывать, но, как я и говорил, он — необычный человек, и поэтому он обязан будет приходить сюда раз в, скажем, две недели на обследование и прочие необходимые нам процедуры, которые… — Которые что? Результаты которых принесут вам очередную сенсацию? — Грубо говоря, да. — Поразительно, — усмехнулся Винсент. — Вы даже этого не скрываете. — А что скрывать? Наука живет феноменами и сенсациями. — Так когда я могу забрать его? — Я думаю, дней через пять. Если, конечно, мы получим согласие именно от самого пациента. Нам нужно провести заключительные процедуры, оценить все его физиологические и мыслительные возможности, проверить и устранить наличие рисков, если таковые имеются. Что до ученых, которые занимаются изучением Мерилин помимо меня… Они пойдут вам навстречу. Буква закона на стороне Мерилин, они это понимают. — Тогда, полагаю, мне стоит вас поблагодарить. — Поблагодарите потом. А теперь мне нужно заниматься своими делами, прошу прощения. Винсент был опьянен открывшейся ему возможностью избавить Мерилин от ощущения себя в качестве лабораторной мышки. На миг сознание помутилось от осознания — он потихоньку, но верно начинает искупать свою вину. Она никогда не покинет его до конца, он умрет с ней, но она перестанет хотя бы йоту так сильно душить его, лишая воздуха. Он хотел вернуться в палату с хорошей новостью, но ему суждено было остановиться на пороге, вслушиваясь. Из включенного маленького магнитофона лилась музыка. Это был Людовико Эйнауди и его нежно-лирическая «Una Mattina». Эта композиция всегда заставлял Винсента улыбаться и одновременно ронять слезы. Он не знал, плакал ли сейчас Мерилин, ведь он лежал к выходу спиной, и если он когда-либо плакал от музыки, то тихо-тихо, без надрыва и спокойно, словно все так, как должно быть. Винсент засмотрелся на торчащие за слоем футболки лопатки и на раскинувшиеся по подушке волосы. — Почему ты не сказал мне? — едва слышно спросил Мерилин. — Правду. Пришлось присесть, чтобы занять хоть чем-то отрезок времени, на протяжении которого он молчал, подбирая слова. — Я не хотел потерять тебя. Я боялся, что этот мир причинит тебе боль, потому что ты не стал бы молчать. Не стал бы. В конце концов, я… — Винсент сглотнул и прикрыл веки, закрыв лицо руками. — Я слишком сильно любил тебя. Он признался так, словно раньше никогда в этом не признавался, словно не было ни дней, ни ночей, когда он говорил это ему в глаза: и на страстном надрыве, и в слезливом удушье, и в тихом порыве, потому что настоящая любовь тихая и безбрежная по своей сути. Мерилин и сам все это помнил, но вопрос в том, хотел ли он это помнить. — А сейчас? — все так же негромко отозвался он. — Сейчас ты любишь меня? Винсент ощутил, как долго запираемое им в грудной клетке чувство самобичевания и самоукоризны снова поднимаются от сердца до горла горькой волной. Он честно ответил: — Да. И вроде ему должно было стало легче, вроде озвученные чувства всегда снимают камень с души, но на его душе висел не камень, а целый булыжник из-за всего того, что он сделал и что не сделал, что сказал и что не сказал, как было и как могло было быть. Это будет мучить его до скончания веков. Был один вариант, который однажды спас жизнь Гёте, но Винсент не был уверен, что у него хватит на это физических и моральных сил в ближайшее время. Или он должен был писать, сублимировать свою боль через силу? Он пока не знал. Сложность заключалась в том, что ему заново придётся вспоминать все то, что он хотел забыть, и вспоминать с особой тщательностью. Или в этом он найдёт благословенное наказание и отпущение? Такова будет его исповедь — в строках, вынутых из самых своих глубин? Винсент обещал себе подумать об этом потом. Сейчас на повестке стояли более важные вещи. — Доктор Форестер разрешил забрать тебя. Удивительно, но Мерилин даже повернулся на другой бок — к Винсенту лицом, — чтобы спросить своим поддетым хрипотцой голосом. — Когда? — Через пять дней. Им нужно провести окончательные процедуры и обследования, чтобы избежать дальнейших рисков. Создавалось впечатление, что Мерилин абсолютно все равно, будут какие-то там риски или нет. Он просто хотел сбежать отсюда, будь он хоть сто раз переломанный, переделанный или перепрошитый. Винсент взглянул на наручные часы. Это было время, когда Мерилин пора на прогулку. В палату вошла Сандра, чтобы забрать его, но Винсент уверил ее, что они вдвоем прекрасно справятся. На улице вовсю расцветал предлетний сезон, когда еще не сильно жарко, но уже и не сильно холодно, но Винсент все равно взял для Мерилин толстовку на случай, если подуют непредвиденные весенние ветра. Мерилин шел сам, отказавшись от буквально протянутой ему руки помощи. Его походка была более ровной, чем та, которая наблюдалась у него в самый первый раз, когда Винсент подловил их с медсестрой на прогулке. Сейчас он шел рядом и ненавязчиво наблюдал. — Может, ты захочешь что-то особенное, когда будешь дома? — спросил Винсент. — Мы можем съездить куда-нибудь или купить что-нибудь интересное… Все, что угодно. Мерилин упрямо шагал, сжимая губы. — Покоя. Ответ был бы довольно исчерпывающим, если бы не был таким удручающим. Винсент прекрасно знал, что сейчас Мерилин не видел смысла ровно ни в чем, и это самое страшное. Сложно вернуть любовь к жизни человеку, которого этой жизни лишили, сделав ее фальшивой. Но Винсент должен был попытаться. Вероятнее всего, у Мерилин уже как больше полугода имелась депрессия. Винсент мысленно поставил себе галочку рядом с пунктом под названием «психолог», которого он либо наймет сам, либо ему предоставит Форестер. Этот вопрос надо будет еще поднять. Тут он кое-что вспомнил и решил зайти издалека: — Ты никогда не рассказывал мне о своей жизни — какой она была. Я слышал, ты был студентом факультета ядерной физики. Интересно, наверное, было? Мерилин вяло ответил. — Это было всем для меня. — Что потом? Что случилось потом, Мерилин? Как получилось, что ты… падал? Лицо Мерилин скривилось, исказились прекрасные черты: лоб нахмурился, а губы напряглись пуще прежнего. — Ты можешь рассказать мне, выплеснуть это из себя, и я не скажу ни одной живой… Мерилин? Винсент остановился, потому что двумя секундами раньше остановился Мерилин. Его лицо по-прежнему являло собой пасмурную тучу, только теперь разница была в том, что по нему потекла слеза, смешанная с аквамарином. — Что с тобой?.. Вдруг Мерилин затрясся, сначала мелко, затем его пробила крупная дрожь. Его тело охватила непонятная судорога. Она словно проникла во все клеточки и фибры, заставляя изо всех сил непроизвольно напрягаться. Ноги Мерилин подкосились, и он рухнул вниз — на колени и вбок. Винсент успел его поймать — за мгновение до того, как его голова коснулась бы земли. — На помощь! — изо всех сил закричал он, оглядываясь по сторонам. — На помощь! Мерилин, Господи!.. Все лицо Мерилин было испачкано влажными синеватыми потеками, сочившимися из глаз. Ему было невероятно больно, Винсент видел это, но рядом не было ровным счетом никого, кто смог бы помочь, все будто бы вымерли. Тогда Винсент подхватил его на руки и помчался в сторону больницы. Все произошло очень быстро: вот он едва ли не вышибает неподатливую дверь в холл, вот он кричит, надрывая связки, вот к ним подбегают медики с каталкой и забирают у него Мерилин. Вот он остается один, и бешеный пульс стучится у него в висках. Он просто смотрит вглубь коридора, куда только что повезли Мерилин, и понимает, что не может сделать ровным счетом ничего. Форестер нашел его спустя час на одной из скамеек на первом этаже больницы. Даже присел рядом. — Что случилось, мистер Эйнем? По порядку, с самого начала. Винсент был потерян и почти сломлен после увиденного. Это навевало воспоминания о том, как он нашел Энзо практически в таком же напуганном, перекошенном состоянии наутро после случившейся крупной ссоры. Он и сам знатно напугался, а сейчас — тем более. — Мы просто гуляли, и я спросил… Спросил, что произошло. В тот день, когда он почти умер. — Вы знаете какие-то подробности? — Он падал. Не знаю, как высоко, и не хочу знать. — И вы говорите об этом только сейчас?!.. — Уж извините, что я был слишком занят тем, что склеивал настоящее, и забыл про прошлое! Лучше скажите, как он там сейчас, это уже просто невыносимо… Форестер, кажется, смягчился, отнёсшись к нему с пониманием. — С Мерилин все в порядке. Теперь понятно, что вызвало у его организма такую бурную реакцию — не самые лучшие воспоминания. Не хотел бы этого говорить, но, похоже, Мерилин долго мучался, когда… Сами понимаете. — О Боже, — Винсент болезненно скривился. Он никогда не хотел представлять, как долго Мерилин, переломанный, мучился у подножья какой-нибудь скалы после оглушительного смертельного падения; одних фотографий, которых он увидел в присланном Итаном файле, было достаточно, чтобы в память врезался этот полумертвый образ. — Я не скажу, что вы не сможете забрать Мерилин после произошедшего, но вам придется посодействовать нам — нужно попытаться донести до него, что необходимо быть откровенным с психологом, с которым он продолжит заниматься после выписки. — Сделаю все, что в моих силах. Где он сейчас? — В своей палате. Не рекомендую беспокоить его. Идите домой, вам тоже нужен отдых. Это я вам как врач говорю. Винсент, не хотя, послушался. Уже через десять минут он мчал домой, успокоенный мыслью, что завтра он увидит Мерилин снова и попросит у него прощения. Не только за то, что заставил волноваться, но и за все то, что он ему сделал. За все. Дома он сел за компьютер, выкуривая вторую сигарету подряд. Открыл давно позабытый им файл своего романа и пролистал в самый низ, где остановился много месяцев назад. Может, вот он момент, когда нужно начать свою исповедь? А может, стоило прочесть все это заново, чтобы собраться с мыслями? Винсент не знал наверняка. Он открыл почту, прикрепил файл и отправил его нужному адресату. В исходящих сообщениях появилось письмо, обращённое к Роберте Обер.