***
В машине, держа на руках переноску с котом, Мерилин быстро заснул. Едва Винсент открыл рот, чтобы спросить, все ли в порядке и комфортно ли ему на заднем сидении, как увидел через зеркало заднего вида сомкнутые веки, приоткрытые губы и трепещущиеся при спокойном дыхании крылья носа. Когда они доехали до дома, Мерилин, естественно, почувствовав это, проснулся и после осуществления парковки сам вышел из машины. Винсент взял из багажника вещи. Нельзя было описать то смятение, которое плескалось у Мерилин в глазах при виде знакомого дома: оно было всеобъемлющим, долго «играющим», словно ириска, только в этом случае ириска горькая и невкусная. Что крутилось в его голове — непонятно. Ясно только одно — то, как сильно воспоминания — и хорошие и плохие — бьют прямо в сердечную мышцу, сливаясь в одну какофонию разноголосых струн, звучащих слишком громко и слишком резко. Винсент понимал. Винсент все понимал. Он прошел на лестницу первый, как бы показывая, что бояться или опасаться нечего и только потом Мерилин неуверенно, кое-как последовал за ним. Ожидать многого не стоило, Винсент понял это еще до того, как проводил Мерилин до его новой комнаты и как тот лег на кровать, словно перестав подавать признаки жизни. Утром Винсент нашел его в точно таком же состоянии и увидел, что сумки до сих пор не разобраны, а лезть и разбирать самому без участия непосредственно хозяина вещей было бы не очень хорошо. Словом, начинался непростой период. Если там, в больнице, Мерилин вынужден был хоть как-то шевелиться во всех смыслах, то здесь над ним не было армии врачей и прочих медработников, которые заставляли бы его гулять, разговаривать, заниматься умственной деятельностью. Был только Винсент, который осознавал, что не имеет права от него ничего требовать. Выходило ли так, что Мерилин пользовался им и этой его всепозволяющей и всеразрешающей чертой? Да даже если так — пускай. Три раза в день, строго по назначению доктора, Винсент приносил ему в комнату еду. Чаще всего она оставалась нетронутой, реже — на тарелке оставалось чуть меньше половины. Винсент понимал, что Мерилин не устраивал никакой бойкот. Он просто-напросто попал в место, где его больше не будут трогать и где ему можно без спроса провалиться в блаженное забытье. Один раз Винсент просто не выдержал и по истечении четырех таких дней сказал: — Ты должен питаться. Твой отказ от еды скажется на твоем организме, это будет заметно на обследовании. Тебя могут просто-напросто вернуть обратно в больницу. Извини, но это так. После этого, когда Винсент вновь заглянул в его комнату, тарелка оказалась пуста. Это было маленькой победой помимо прочих побед, вроде тех, что как минимум раз в день из ванной доносился звук струящейся из душа воды и что миска Саймона активно пополнялась свежей водой, а лоток убирался. Никто не обещал, что первое время будет легко. Обычно так любила говорить Тесса. Она позвонила Винсенту на днях. — Привет. Он уже у тебя, да? Как только Форестер разрешил забрать Мерилин домой, Винсент, немного погодя, переварил эту информацию и позвонил сестре, чтобы сообщить ее банально потому, что был немного напуган и взволнован. Сейчас же он был удручен. — Привет. Да, у меня. — И как дела? — Если честно, не очень. Тесса немного подумала, промолчав с несколько секунд. — По-моему, ему нужна встряска. — Ты себя слышишь? С него хватит «встрясок» в жизни, поверь мне. — Смотря какая встряска. Ладно, лучше расскажи, как у тебя контракт с издательством. Недавно, недели две назад, Винсенту позвонила помощница главного редактора из издательства, с которым он раньше имел дело. Издательство большое, работающее в разных жанрах и направлениях и всегда стремящееся взять себе то, что на слуху, и неважно была ли это книга или сам человек, который пишет книги. После шумихи, произошедшей с Винсентом, издательство вновь проявило к нему интерес. Оно ждало от него максимум новой книги по мотивам случившегося и минимум — какого-нибудь громкого заявления, чтобы после этого интерес аудитории повысился и его книги снова стали приносить большую прибыль. Винсент еще думал над предложением. Все было как-то не до него. Единственный сдвиг, который произошел в его застоявшемся творчестве — пришедшее от Роберты письмо по электронной почте. Роберта писала: «Как я уже говорила, я не знаю английский в идеале, но книг когда-то прочитанных мною в оригинале английских классиков мне оказалось достаточно, чтобы погрузиться на необходимый уровень. Винсент… Это замечательно. Это цепляет, захватывает, и ваша с ним история — а я знаю, что она именно ваша — поражает и трогает до глубины души. Извечные вопросы взаимоотношения двоих — не важен пол, возраст и всё прочее… Образы обретают целостность с каждой строчкой. Я не знаю всей, настоящей истории, но мне кажется это и даром и проклятьем — любить, любить до потемнения в глазах и до болей в сердце. Я очень надеюсь увидеть продолжение, Винсент. Я надеюсь увидеть его подлинным, без тени прикрас или, наоборот, «смягчений» и с тем чувством, словно Вы оторвали его от своей груди. Так рождается честное, истинное искусство. Простите за небольшой сумбур, я пишу, скорее, не профессионально сейчас, а на эмоциях, что бывает со мной крайне редко. Не знаю, что сейчас происходит у Вас в жизни, но я помолюсь за Вас».С уважением, Роберта Обер.
Винсент прекрасно знал уровень своего прозаического исполнения на тот момент, когда он писал это произведение, но не был готов к столь эмоциональному отзыву от той девушки, которая, по его представлениям, отличалась особой стойкостью и твердостью духа. Или он просто был очень самокритичен и полагал, что его произведения в принципе не достаточно хороши для таких занятых людей, как Роберта, словно время, потраченное на его ту или иную книгу — это время, прошедшее почти что впустую. Иногда его накрывало такими мыслями, а иногда он считал, что его место на полке среди классиков, если судить именно по уровню мастерства. Словом, он все ещё сидел на той самой пороховой бочке, на какой сидит практически каждый писатель, склонный к излишнему самоанализу. Винсент честно просидел над печатной машинкой около пятнадцати минут, пытаясь выдавить из себя продолжение, но пока безуспешно. Он возвращался к попыткам снова и снова и все так же оказывался поражённым в самое сердце тем фактом, что, видимо, пока ещё не время. Зато наблюдался прогресс в реальной жизни — Мерилин стал выходить в гостиную. С пледом и книгой он устраивался в кресле перед камином, забравшись с ногами и оставляя раскрытыми лишь кончики пальцев, греющиеся от жара пламени. Винсент изредка сидел рядом, боясь показаться навязчивым и слишком контролирующим. Они сидели на соседних креслах, когда раздался звонок в дверь. Винсент никого не ждал, а вероятность того, что это просто соседи захотели поздороваться, приравнивалась к нулю, если не уходила в минус. Подойдя к двери, Винсент открыл ее, намереваясь испепелить взглядом того, кто посмел нарушить их покой, но едва намерение сформировалось в его голове, с ног его чуть не снесли две резвые маленькие фигуры, проскочившие мимо него и точно знающие, куда нужно направиться первым делом. Из гостиной раздались радостные крики «Энзо-о-о!», а Винсент тем временем смотрел на свою улыбающуюся сестру, как всегда склонную наносить внезапные визиты, прямо как в прошлый раз месяц назад, когда она тоже привела близнецов. Тогда Винсент был рад и ей, и им, но сейчас трудно оказывалось думать что-то светлое на этот счёт. Им с Мерилин действительно необходим был покой. — Тесса, — вздохнул он. — Что ты здесь делаешь? Та вошла внутрь, слегка потеснив Винсента. — Устраиваю вам «встряску». Люси, Льюис! — позвала она. — Извини, они чуть с ног тебя не сбили. Винсент поспешил в гостиную, откуда доносился смех и детские голоса. Винсент спешил, потому что ожидал, как эти двое оккупируют Мерилин со всех сторон, что могло его напугать с непривычки. Но нет — войдя в гостиную, он увидел, как близнецы и правда прилипли руками и ногами к уже вставшему с кресла Мерилин, но на его лице — это было какое-то чудо — заревом расцвела улыбка. Она была тёплой, нежной, отчасти грустной, родной для Винсента и приободряющей для Люси и Льюиса. — Энзо! Энзо! — скакала вокруг него Люси радостно. — Энзо! — вторил ей брат, обнимая живот Мерилин обеими руками, потому что только до него и дотягивался. — Где ты был? Мы та-ак скучали!.. — Энзо, почему ты плачешь? Мерилин, конечно, оказался сбит с толку неожиданным появлением близнецов и немного растерян. Он не мог вымолвить ни слова, только слабыми руками прижимал к себе две шкодливые фигуры, словно не мог поверить, что они здесь, они действительно с ним после столького времени разлуки. Винсент тоже не мог проронить ни слова. Непростительно было бы рушить воцарившуюся пускай даже на пару минут идиллию, ставшую результатом одного из самых теплых воссоединений, которые Винсент когда-либо видел. В гостиную робко вошла Тесса, поджимая губы. Она смотрела точно на Мерилин, и взгляд ее был любопытен и участлив. Увидев ее, Мерилин замер. Он совершенно точно помнил ее. Это было именно ее лицо, увиденное им впервые еще в «SynthBeing». Тесса являлась тем судьбоносным человеком, который его приобрел. Не самые лучшие воспоминания, и Тесса понимала это, только не могла ничего сделать, кроме как проявить дружелюбие и выразить нотку я-знаю-что-тебе-пришлось-пережить в голосе. — Здравствуй, Мерилин. Близнецы всё продолжали водить вокруг него хороводы и говорили наперебой. — Почему Мерилин, ма? — спросила Люси. — Пока тебя не было, нам уже стукнуло десять лет, представляешь? — горделиво произнёс Льюис, находившийся в полном восторге от встречи. — Так, ребята, — Винсент собрал всю волю в кулак, чтобы не разогнать их как какую-то навязчивую шайку. — Мерилин очень устал. Было бы неплохо, если бы вы дали ему продохнуть. — Все в порядке, — вдруг подал Мерилин голос, а потом нежно взлохматил светловолосую голову Люси. — Я тоже по вам скучал. — Мам, можно мы немного поиграем? — спросил Льюис, хватаясь за руку Мерилин и намереваясь завлечь его в свои игры, которые ещё, правда, не были придуманы. Тесса с вопросом посмотрела на Винсента, и тот неуверенно кивнул. — Поиграйте, — сказала она. — Мы с дядей Винсентом будем на кухне. На кухне чуда не случилось и настроение Винсента не изменилось в лучшую сторону. Он был хмурым и погружённым в себя и в мысли о том, что как, черт возьми, Тесса пришла не вовремя. Да, ее вели благие намерения, и Мерилин рад близнецам… Но это не то, что им было нужно сейчас. Или Винсент просто отнёсся к этому слишком категорично? Тесса смотрела на него и качала головой. — Тебе пора вылезти из своей скорлупы, видеться с племянниками… В конце концов, Мерилин тоже нужно продолжать жить дальше. — Я понимаю. Я просто боюсь, что он не готов. — А ты будь готовым за него. Покажи ему этот мир заново, докажи, что жить дальше — это возможно. Тесса была права. Быть сильным за двоих — слащавая присказка, но это было именно тем, что им двоим нужно. Не тишина, не покой, как ошибочно думал Винсент минутами до этого, а животворящее чувство принадлежности к бурлящей действительности. Признавать чужую правоту как всегда сложно. Винсент вздохнул и полез в кухонный шкафчик, краем уха услышав доносящейся из гостиной детский смех. — Вина? Тесса и Винсент просидели на кухне около получаса, а затем паранойя в Винсенте заставила его пойти в гостиную и проверить, все ли в порядке. Перед глазами предстала следующая картина: Мерилин сидел на полу в окружении Люси и Льюиса и держал в руках какую-то книжонку. Его речь лилась плавно и тихо, но достаточно слышимо, чтобы дети могли ее понять без лишних утруждений. Учитывая редкость его фраз в повседневности, читал он достаточно бегло и даже с маленькой каплей энтузиазма, которого можно было ждать от человека, практически лишившегося смысла жизни. Тесса встала позади Винсента и прошептала, не привлекая ничье внимание: — Вот видишь, все в порядке. Винсент вынужден был это признать. — Ладно. На ужин останетесь? — Спрашиваешь еще. Великим кулинаром Винсент не являлся, однако паста, стейки и сок — хороший вариант почти для любого семейного ужина. Услышав, что близится приём пищи, Люси и Льюис обрадовались так сильно, словно им сообщили о покупке кондитерской лавки, и уже через несколько минут все сидели за большим столом на кухне. Мерилин тоже вынужден был присоединиться, хотя до этого всегда ел только в своей комнате. Он чувствовал себя неуютно, словно на витрине — преимущественно из-за того, что его окружало приличное количество людей, среди которых был и практически незнакомый человек — Тесса. Та старалась лишний раз не смотреть на него, а он, в свою очередь, наоборот смотрел слишком пристально и продолжительно, будто не мог для себя определить, что испытывает. Когда перед каждым на столе оказалась тарелка с едой, ужин можно было считать начатым. Через какое-то время Люси посмотрела на Мерилин. — Энзо, а почему ты поседел? Тесса тут же возмутилась. — Люси! Нельзя задавать такие вопросы. Это некрасиво. — Прости… — Все хорошо, Люси, — ответил Мерилин. — Так бывает. Просто предрасположенность к ранней седине. Тут Мерилин явно приуменьшил, опустив помимо преждевременной седины тот факт, что она разрослась по большей части из-за сильного стресса, вызванного последними шестью с хвостиком месяцами. — А у тебя теперь другое имя, да? — спросил Льюис, попутно уплетая за обе щеки. — Мерилин. Красивое. — Спасибо. Но вы с Люси можете называть меня, как вам хочется, договорились? Те согласно кивнули. — Хорошо, — сказала Люси, женственно утерев ротик салфеткой, и спросила: — Дядя Винсент, а почему у вас с Энзо нет колец? Полуулыбка сошла у Мерилин с лица, а Винсент чудом не уронил вилку из вмиг ослабевших пальцев. Большими глазами они посмотрели друг на друга, а потом на непринужденно жующую Люси. — Что ты имеешь в виду, Люси? — осторожно поинтересовался Винсент. — Ну, как что? — с искренним детским недоумением не поняла она и по-своему объяснила. — Когда люди долго живут вместе, они дарят друг другу кольца, потому что они семья. — Так, всё — дети, нам пора домой. Папа очень сильно нас заждался, — встряла Тесса, спасая положение. Люси и Льюис в один голос простонали: — Ну ма-а-ам! — Никаких «мам». Папа будет сильно переживать. Вы же не хотите, чтобы он беспокоился? Нет? Вот и хорошо. Попрощайтесь с дядей Винсентом и Энзо, мы навестим их как-нибудь в другой раз. Обняв Мерилин и Винсента, близнецы воспитанно поблагодарили за ужин и проследовали за матерью в коридор. — Винсент, закрой за нами дверь! — позвала Тесса из-за стены, после чего раздался негромкий хлопок. Винсент встал, закрыл входную дверь, а когда вернулся на кухню, Мерилин уже не было. Что ж, возможно, оно и к лучшему, потому что Винсент не смог бы посмотреть ему в глаза. Не после того, что взболтнула Люси. Их с Мерилин отношения — уже давно не отношения вовсе, и абсурдно и горько было слушать всякие глупости про кольца, клятвы и семью. Отношения. Винсент давно не примерял это слово к ним двоим, считая это беспочвенным и ложным. Это не про них. Про них теперь — стеснение, неловкость, избегание, молчание. Стеснение — как нечто естественное после долгого времени отсутствия кого бы то ни было взаимодействия друг с другом. Неловкость — результат того же явления, только с добавлением мысли «я знаю, что ты знаешь, думаешь, чувствуешь». Молчание — феномен двух предыдущих составляющих, после которых, наконец, появляется избегание, а избегание — как попытка спрятать и спрятаться. Этот новый последовательный алгоритм изматывал и заставлял чувствовать себя опустошенным. Возможно, им с Мерилин стоило об этом поговорить. Во всяком случае нужно было попытаться. Винсент обнаружил Мерилин там, где совсем не ожидал обнаружить. Это была комната. Их комната. То место, где прошлое хранилось в виде той стопки непостиранной одежды и эфемерно витающих в воздухе нежных искушений, которым здесь с упоением предавались две души. Винсент помнил каждый вздох, пойманный ртом, помнил каждый бессмысленный, но невероятно важный разговор, помнил опьяняющие невинные касания, действующие на него словно опиаты. А теперь Мерилин снова здесь. Пришёл, сел на кровать рядом с вещами у изголовья, взял в руки запылившуюся камеру. Винсент застыл, не в силах побороть боль от нарывающей раны. — Откуда же вы берёте своё вдохновение, мистер Эйнем? — прозвучал насмешливо-дразнящий голос с записи. — Я бы сказал — из намеренного усилия, — Винсент решил ему подыграть. — А если честнее? — Не понимаю, о чем вы. Раздалось хихикание. — У вас должна быть главная Муза. — Да что вы говорите? — Преимущественно темноволосая, смешливая, имя из четырёх букв… Никого не напоминает? — Вовсе нет. Тут не сдержался уже Винсент и рассмеялся, за что в него, если его не обманывала память, прилетела подушка. — Ну вы и вредина, мистер Эйнем! Дальше запись заглушилась одеялом, на которое динамиком был положен видео-гаджет — Мерилин заметил, что Винсент замер в дверях, и медленно отложил камеру. Что привело Мерилин сюда — непонятно. Он сидел, смотрел на мыски своих босых ног, тихо дышал и наверняка о чем-то думал. Думал так долго, что у Винсента на глазах успела вскипеть влага. Мерилин так и не поднял головы. — Я ненавижу тебя. Но еще больше ненавижу за то, что ты оставил меня. Это было именно тем, что Винсент желал услышать так долго. Не спал ночами, бредил днями, не мог успокоиться, не позволял себе забыться окончательно. Теперь, когда это прозвучало, на душе стало легче. Но лишь на одно жалкое мгновение. Даже сотню раз произнесенное «ненавижу» не способно было избавить его от осознания, каким он стал человеком после всего, что натворил. Он был низким, эгоистичным, грешным человеком. И Мерилин наконец упрекнул его в этом. Винсент осторожно, чтобы не спугнуть, подошел к кровати и сел рядом, не способный скрывать свои эмоции. Слезы катились из его глаз, и в один момент он просто сломался, прижавшись лицом к копне черных с проседью волос, чтобы утопить в них свой всхлип. — Прости меня. Но этого было недостаточно. И тогда он встал на колени. Рухнул перед Мерилин на пол, как смирившийся с казнью преступник, только вот для него была уготована казнь изощреннее и дольше. Казнь чувством вины — самая жестокая расправа, которую только могло придумать человечество. Винсент стоял перед ним на коленях прямо как тогда, только теперь у него прибавилось еще больше причин искать прощения. — Прости, — повторял он, смыкая пальцы на его непослушных ногах. — Прости меня. За все. Прости… Прости. Сверху на него что-то капало, но ему не нужно было поднимать головы, чтобы понять, что это были чужие слезы. Мерилин сидел тихо и спокойно, так беззвучно, что хоть в гроб клади и он даже слова не скажет. Его пальцы невесомо коснулись винсентового виска. Это была ласка жалости и все же ласка — единственная, которую они могли себе позволить. Пальцы продолжали бездумно и безысходно приглаживать его волосы, и в этот момент Винсент поклялся себе, что впредь не будет причиной для слез горечи. Больше никогда.