Георгины для Мерилин

После произошедшего разговора Мерилин снова замкнулся в себе. Не то чтобы он в принципе был открытым и раскрепощенным рядом с Винсентом, но разительная перемена все же была заметна. Он перестал читать и есть и за оставшиеся три дня вставал с кровати только за тем, чтобы посидеть в саду или сходить в туалет. Винсент чувствовал себя виноватым. Снова. Но, с другой стороны, в чем он был виноват — в том, что сказал «нет» глупому, опрометчивому желанию Мерилин умереть? Или, быть может, оно как раз-таки и не было опрометчивым? Честно говоря, Винсент запутался. Ему было страшно представить, что Мерилин больше не видел и не искал смысла жизни, но если эта была данность, то стоило в ней разобраться — просто так не хотят отправиться в мир иной, просто так не видят в этом единственно правильный выход. Винсент отреагировал по-скотски. Ему следовало принять во внимание состояние, в котором Мерилин находился все эти месяцы, и понять, что ему невероятно тяжело. Винсент не обладал высокой квалификацией психолога, но он желал сделать все, что в его силах, чтобы помочь Мерилин избавиться от посещавших его голову скверных мыслей. Перед отъездом он сел на край кровати рядом с отвернувшимся к стенке Мерилин и аккуратно положил руку на его бок. — Мерилин, — позвал он мягко. — Скажи мне — как часто ты думаешь о том, что ты хочешь… умереть? Казалось, ответа ожидать и не стоило, но спустя долгую минуту молчания Мерилин тихо, как будто был готов вот-вот отправиться на покой, вымолвил: — Всегда. — Как ты думаешь, — сквозь усилие прекратив нервничать, продолжил Винсент, — это связано с тем, что у тебя нестабильное психическое состояние? Винсент подбирал слова осторожно, так, словно ступал по минному полю, чтобы не спровоцировать лишний раз эмоциональный взрыв, который имел место быть, но нет — Мерилин продолжал быть мертвенно-аморфным и загробно протяжно ответил, будто затягивал пробирающую до слез песню: — Я больше не хочу продолжать жить эту жизнь. Это не проясняло ситуацию нисколько, несмотря на то, что Винсент задал конкретный вопрос. — Тогда какую жизнь ты хочешь? Скажи мне. Скажи, и я сделаю ее такой. В этот раз Мерилин не ответил. Он только тихонечко дышал и ждал прощального панегирика в свою честь, чтобы хотя бы приятно было умирать, учитывая, насколько безотрадной была вся его жизнь. У Винсента опускались руки. Всего несколько дней прошло с тех пор, как Мерилин заявил о своей безумном желании, а Винсент уже заранее знал — тот не отступится, как не отступал никогда и ни в чем. Даже в желании умереть он умудрялся проявлять упертость. Но и Винсент не намерен был так просто сдаваться. Он собирался показать ему всю прелесть жизни, все то, что он потеряет, если решится пойти на такой шаг, все то, о чем мечтают многие, но так и не достигают — всё это он собирался продемонстрировать Мерилин, чего бы это ему ни стоило. Или, может, не давать ему все и сразу, а дать почувствовать лишь привкус? Это как с конфетой и ребенком: ребенок съест кашу, зная, что после нее его ожидает сладость — это стимул двигаться дальше, переставлять ноги, жить. Да, это хитрый, жестокий трюк, уловка, но она работает всегда, и если это поможет сохранить Мерилин жизнь, то Винсент так и будет делать. Для его же, Мерилин, блага. В день отъезда ему, как это и ожидалось, позвонил следователь по делу Мерилин и попросил их обоих явиться в суд через пару дней. Винсент отреагировал спокойно, потому что настраивал себя на это спокойствие почти насильно, вопреки бушующему негодованию по отношению к Уиллу Уиллису и делу в целом. Его бесило, что он не мог начать относиться к этому преступнику каким-то определенным образом, ведь именно благодаря нему Мерилин жив, и благодаря нему же Мерилин страдает. Невыносимое противоречие. В городе они были уже к вечеру. Винсент хотел предложить нормально поужинать, ведь с беготней и поспешными сборами они так и не поели, но Мерилин поднялся к себе в спальню и провел там до следующего утра безвылазно. Винсент понимал его разочарование. Мерилин устроил небольшой спектакль с музыкой и объятиями, чтобы получить то, чего он хотел, но не вышло. Винсент про себя гадал, было ли это действительно фальшивой постановкой или актом выражения того чувства, по которому они оба тосковали? По чувству полной гармонии, взаимопонимания и любви, что были у них когда-то. Раньше, после того, как Мерилин на несколько дней сбежал из дома, Винсент полагал, что тот на самом деле никогда его не любил. Он не торопился утверждать и обратное, но не могло быть то, что у них было — полнейшей фальшью. Не могли разговоры, объятия и поцелуи иметь привкус наигранности. Все было по-настоящему. Если со стороны Мерилин была и не любовь вовсе, то хотя бы сильная душевная привязанность. Или это одно и то же? На тему любви можно размышлять бесконечно, и все оппоненты, посмевшие вступить в дискуссию, окажутся неправы и правы одновременно, ведь любовь настолько тесно сопряжена с симпатией, благодарностью, поклонением, беспокойством, плотскими страстями, что нити взаимосвязей очень сложно проследить и распутать — одно неизбежно вытекает из другого. Винсент почти получил ответ на вопрос, любил ли его когда-нибудь Мерилин, когда нашел его в их бывшей комнате, лежащим лицом к противоположной от входа стене. В последнее время Мерилин часто прятал лицо. Возможно, он хотел побыть один, а возможно, просто не желал, чтобы Винсент перенял у него эту минорную траурность, разъедавшую сердце. В конце концов, это же Мерилин, он всегда думает о других. Винсент подошел к кровати. — Завтра суд. Ты готов к нему? Тишина. — Очень важно быть готовым, потому что там мы услышим всю правду, которую хотели знать. Ты хотел знать. Она всегда была тебе нужна — правда. Случилось неожиданное. Мерилин сел, свесив ноги с кровати, утер лицо и сказал: — Я хочу посмотреть ему в глаза. Без колебаний Винсент отозвался: — Как и я. Послушай, — он обогнул кровать и близко сел рядом, коснувшись плечом его плеча. — Всё же всё это будет завтра. А сегодня — это сегодня. Нам нужно умыться, позавтракать и заняться чем-нибудь интересным. Если ожидать смерти, то не так, как делаешь это ты, согласен? Пошутив, Винсент ощутил, как в груди что-то екнуло. Он все еще не собирался уступать Мерилин, но его необходимо было как-то расшевелить. Мерилин уронил взлохмаченную голову на его плечо и всхлипнул. Винсент пригладил его волосы. — Все хорошо, — бормотал он. — Все будет хорошо. Отчего-то он сам себе не верил. Он заставил Мерилин хоть как-то расшевелиться за завтраком, точнее, в процессе приготовления завтрака. Винсент нарезал помидоры для салата, Мерилин — огурцы и все прочее. Пускай это было лениво, пускай это было вопреки его желанию лечь и смотреть в одну точку, но так он хотя бы совершал маленькие шажки навстречу существованию. Сначала это будет существование — неспешное, через силу, через боль, но потом все пойдет как надо — втянется и будет жить. Винсент спасался только этими мыслями. Следующим утром они уже собирались в суд. На Винсенте были темные джинсы, черная водолазка с горлом и строгие ботинки, Мерилин предпочел одеться практически так же, только вместо черной водолазки с горлом на нем была черная кофта. День и слушание обещали быть нервными, полными переживаний. Мерилин тоже это понимал и потому, судя по его строгому выражению лица, старался настроить себя должным образом. Винсент не исключал, что у Мерилин опять будет приступ, как тогда, в парке при больнице, но надеялся на лучшее и при этом опасался, как бы приступ не случился у него самого. На фоне всех раздумий, мытарств и дистимии это вполне могло произойти. Первый всплеск негативных эмоций случился тогда, когда Винсент вспомнил — надо было договориться зайти в здание суда с чёрного входа, чтобы их не снесла толпа журналистов. Но было поздно что-либо предпринимать на этот счёт, поскольку Винсент уже открыл дверь своей машины и вышел, осматривая вокруг себя оголтелых людей с микрофонами и камерами. Те приливной волной хлынули к ним, и пришлось протискиваться. Со всех сторон летели разные вопросы, а Винсент только думал о том, как бы ему получше прикрыть Мерилин, который весь сжался в испуге и плелся за ним, едва переставляя ноги. В здании их встретил человек, представившийся помощником прокурора, и отвел их к залу. — Мистер Белл должен проследовать со мной в зал на правах истца, — сказал помощник. — Вы же, мистер Эйнем, будете дожидаться, пока вас не вызовут в качестве свидетеля. Винсент едва смог отпустить Мерилин, которого он держал за плечо, чтобы тот не упал. Винсент не мог представить, что Мерилин будет испытывать там, за закрытыми дверьми, оставшись без него, без поддержки. — Он не может остаться там без меня. Это может повлечь последствия для его здоровья. — Не беспокойтесь, — улыбнулся молодой парень. — В здании находятся медики, они будут на подхвате. А теперь простите, мы должны идти. С этими словами он услужливо взял Мерилин под локоть и повел его внутрь. Мерилин не подал виду, что ему страшно, но страшно ему было. Это оказалось видно по мимолётному взгляду, брошенному в сторону Винсента, смотрящего им вслед и словно провожающего последний луч солнца на веку. Тессу Винсент увидел сразу — уж кто-кто, а она обязана была явиться сегодня по многим причинам, и дело не только в моральной поддержке. Она стояла поодаль и только приветливо махнула ему рукой. Им нельзя было разговаривать. Нежелательно. Итан тоже был неподалеку — сидел на скамейке у зала с серьезным, выжидающим лицом. С ним рядом сидел какой-то ассистент из всей этой юридической плеяды и, вероятно, объяснял некоторые моменты судебного процесса. Слушание началось через двадцать долгих минут, проведенных Винсентом в мучительном ожидании, а прежде, чем вызвали первого свидетеля — Тессу — тем более прошло куда больше времени. Ее вызвали первой, так как именно она когда-то приобрела Мерилин в подарок Винсенту и именно она видела его первой из них двоих. Винсент гадал, какие вопросы судья мог задать Тессе — наверняка это стандартные вопросы наподобие «что?», «когда?», «как?», «при каких обстоятельствах?» и так далее. Перед тем, как войти в зал, Тесса выглядела нервной, переживающей, поэтому Винсент мог только мысленно пожелать ей мужаться. Про Мерилин же было больно думать. Больно думать, что он испытывал, глядя в лицо человеку, который сотворил с ним такое, который превратил его жизнь в это. Следующим вызвали Винсента. Он вошел в зал и сразу же перевел взгляд на Мерилин — тот сидел рядом с прокурором ни жив, ни мертв. Его глаза смотрели перед собой, словно он вовсе не желал смотреть на ответчика или уже успел пресытиться его видом. Тот сидел рядом с адвокатом. Это был мужчина пятидесяти лет с длинной спутанной бородой, худым морщинистым лицом и впалыми веками, вокруг которых, как черные дыры, зияли синяки, будто тот плакал несколько дней подряд или не спал. Винсент был рассеян — он думал, что увидев его, он точно поймет, как к нему относится, но все стало еще запутаннее, и мысли заполонили голову болезненной наполненностью. Встав за трибуну, Винсент спокойным взглядом окинул весь зал, прошелся по каждому, но словно при этом не видел ничего — настолько он был замкнут и заторможен в этот момент. — Представьтесь, пожалуйста, — сказал прокурор. — Меня зовут Винсент Эйнем. — Скажите, мистер Эйнем, на данный момент какие отношения вас связывают с истцом, мистером Беллом? Это был вопрос, на который нельзя было ответить сразу, чтобы не запутать себя и остальных. Подумав, Винсент сказал: — Мерилин живет у меня. Я приглядываю за ним из-за особенностей его нынешнего состояния. — То есть, вас связывают любовные отношения? — Это имеет какое-то отношение к делу? — непроизвольно Винсент осклабился. — Самое прямое, — ответил прокурор. — Отвечайте на вопрос. — Раньше. Любовные отношения связывали нас раньше. Присяжные смотрели на него, как на зверушку — с любопытством. — Расскажите, когда при каких обстоятельствах вы обнаружили, что Мерилин — человек? Винсент стал припоминать. — Это случилось в самом начале лета. Он обжегся об сковородку и сказал, что ему больно. Я отключил его и вызвал мастера из компании. — Назовите имя мастера. — Итан Атенхейм. — Итак, мистер Эйнем, — позволил себе усмехнуться прокурор. — После проведенного обследования вы с мистером Атенхеймом установили, что мистер Белл — человек, и решили ничего никому не говорить? Даже самому мистеру Беллу? Интересно знать, почему. Винсент чувствовал, что начни он говорить сейчас — и всё это превратится в запоздалое исповедание. Он впервые расскажет обо всех причинах перед Мерилин в открытую, но не впервые увидит разочарование и боль в его глазах. — Я испугался и не знал, что делать. Решил отложить обращение в органы на потом. — А мистер Белл? Вы посчитали, что ему незачем знать о том, что он полноправный член общества? Винсент был благодарен Мерилин за то, что тот сидел с по-прежнему ничего не выражающим лицом. Так было намного проще, хоть это было и эгоистичное облегчение. — Сначала я боялся его реакции. Потом, когда мы сблизились… Я не хотел шумихи вокруг него. Она была бы непредсказуемой и повлияла бы на Мерилин не лучшим образом. — Вы хотите сказать, что сейчас, после вашего молчания, все идет лучшим образом? — подал строгий голос судья, лысый мужчина пожилых лет. — Что мешает следствию посадить вас на скамью подсудимых рядом с мистером Уиллисом? — Ничего, — честно и просто ответил Винсент. — Может, в этом я наконец найду свое наказание. Судья, казалось, был удовлетворён ответом. — Скажите, мистер Эйнем, вы знаете человека, находящегося на скамье подсудимых? — спросил прокурор. — Нет, не знаю. — Но вы знаете его деяние. Каково ваше отношение к этому? — Протестую! — громко заявил адвокат. — Вопрос поставлен некорректно. Мы тут боремся за справедливость, а не спрашиваем мнение человека, который не имеет права судить о поступках моего подзащитного из-за отсутствия должных компетенций. Судья задумчиво пожевал губу. — Отчего же? — наконец произнёс он. — Понятиями нравственности и морали обладают практически все добропорядочные люди. И они имеют права судить, что норма, а что — нет. Ответьте на вопрос, — обратился он к Винсенту. Замер даже Мерилин. Его взгляд стал осознанным, хоть и был все еще мутноватым из-за пелены подступающей влаги, которая держалась уже слишком долго и никак не могла высвободиться. — Человеческий гений жаден и тщеславен, — сказал Винсент. — Мерилин — пример того, как научный вызов может испортить чью-то жизнь. — Вопросов нет. Есть ли вопросы со стороны защиты? — прокурор лениво перебрал пару бумажек, лежащих на столе. — Вопросы есть, — сказал адвокат, вставая с места. — Согласно найденным документам, мистер Белл попал к моему подзащитному в критическом состоянии. Приложенный рентген показывает, что у мистера Белла были обширные повреждения, из-за которых он бы умер, если бы мой подзащитный не вмешался. Мистер Эйнем, вы отрицаете тот факт, что мистер Уиллис спас истцу жизнь? Все глаза устремились на трибуну, к Винсенту. Он должен был сказать правду, обязан. Уиллиса и так посадят, но адвокат, как и положено при его профессии, искал поводы для смягчения приговора: первый — это чистосердечное признание, а второй — факт якобы свершившейся добродетели, которую Винсент, получается, должен был подтвердить. Он постоял и подумал. Хуже или лучше не будет. — Нет, не отрицаю. Адвокат, услышав то, что ему было необходимо, коротко улыбнулся и присел. — Со стороны защиты больше нет вопросов. — Можете присаживаться, мистер Эйнем. Спустя полминуты Винсент занял место на скамье и только после этого взывали Итана Атенхейма. Тот вошел в зал с деланным видом спокойствия, когда на самом деле внутри него наверняка бушевал ураган эмоций, среди которых главенствовал страх. Еще бы — его вполне могли причислить к соучастникам, ведь ему удалось откуда-то раздобыть документы об эксперименте. Однако, к всеобщему удивлению, хоть этот вопрос в итоге и был задан, Итану уделили ровно столько же внимания, сколько и Винсенту, словно они не являлись одними из ключевых лиц во всей этой истории. Винсент хотел понять, что чувствовал Уилл Уиллис, когда изредка, словно стыдясь, смотрел на Мерилин. Но больше всего Винсенту хотелось спросить — зачем? Окажись они одни, он бы обязательно задал это вопрос, но сейчас это было бы вне правил слушания, поэтому он, сцепив зубы, молчал. Когда судья удалился на совещание для вынесение приговора, в груди расплылось чувство тревожности. Оно взялось на пустом месте, из ниоткуда, словно был шанс, что этого Уилла Уиллиса отпустят, но такого просто не могло быть, поэтому Винсент старался держать свои эмоции в узде. Всех позвали обратно в зал через тридцать минут, и тогда судья с легкой руки вынес приговор в виде долгих лет заключения, учитывая некоторые смягчающие обстоятельства вроде признания и спасения жизни. В противном случае Уиллиса наверняка ожидало бы пожизненное. Винсент в этом совсем не разбирался. Он понимал только то, что безумно хочет забрать измученного Мерилин и увезти его домой. — Как ты? — спросила Тесса, подойдя к нему, когда все закончилось. Мерилин еще не появился в поле зрения, и Винсент мог быть откровенным. — Как будто все соки выжали, — ответил он. — Но больше всего я беспокоюсь за Мерилин. — Я тоже. Но он держался молодцом. Ты пойдешь к Уиллису? Навестить его, когда он уже будет под стражей. — Мне хочется задать ему много вопросов, но что-то подсказывает мне, что лучше оставить все это позади. Из зала наконец вышел Мерилин. Он выглядел потерянным и уставшим. Винсент тут же оказался рядом, чтобы заключить его в поддерживающие объятия. Рука Мерилин слабо скользнула по его спине. — Ладно, ребята, вам нужен отдых. Собственно, как и мне, — улыбнувшись, произнесла Тесса. — До встречи! До дома они ехали в полном молчании. Винсент пропустил ту часть, где Мерилин, как истец, отвечал на вопросы прокурора и адвоката, но мог представить, как тяжело ему было говорить и вспоминать. Что Мерилин чувствовал по поводу приговора Уиллису? Какие чувства его одолевали? Возможно, они поговорят об этом потом. Дома, убедившись, что Мерилин благополучно удалился в свою комнату, Винсент без чувств завалился в кровать. Когда он проснулся, был уже вечер. Он немного испугался, поскольку рядом на его кровати молча тихо сидел Мерилин, смиренно положив ладони на колени. — Мерилин? — сонно спросил он. — Ты подумал? Понятно. Опять за свое. — Я не хочу об этом думать и не буду. Я уже говорил. Извини, но ты не мыслишь трезво. Этот период надо просто пережить. — Что, если я не хочу его переживать? — дерзко он повернул голову в его сторону. Винсенту пришлось сесть и свесить ноги. — В этом и заключается суть преодоления депрессии — человек переживает ее, как бы тяжело не было. В итоге он выкарабкивается. Лицо Мерилин непроизвольно скривилось в горестной эмоции обиды. — К тому же, как ты себе это представляешь? — Винсент решил окончательно расставить все точки над «i». — Я никогда не причиню тебя вред. Никогда. Слышишь? — Эвтаназия. Винсент горько усмехнулся. — Ты не смертельно болен, эвтаназия не делается просто так по чьей-либо прихоти. Винсент заметил, как Мерилин сжал кулаки. — Мерилин, послушай… — он было придвинулся, чтобы утешающе приобнять его, но в итоге чуть не обнял воздух, потому что Мерилин резко, насколько это позволял ему опорно-двигательный аппарат, встал и вышел прочь из комнаты. Они не разговаривали два дня. Точнее, не разговаривал Мерилин, а Винсент просто понял, что нужно дать ему время. Пускай пообижается, пускай позлится — в итоге он Винсенту спасибо скажет за то, что тот помог выбить суицидальную дурь из его головы. В одно из солнечных утр Винсент поднялся с постели с отчетливо ощущающимся привкусом какой-то неправильности. Интуиция это была или нет, но сердце было не на месте. И не просто так. Он пошел на поиски Мерилин и не нашел его ни в одной из комнат дома: ни на первом, ни на втором этаже. Тогда он снова оббежал все этажи и понял, что еще секунда-другая — и он начнет впадать в панику. — Мерилин? — позвал он громко. Он остановился возле лестницы и прислушался. Ничего. Ничего, но в этот момент кроссовок с хлюпающим звуком наступил в лужу. Три добрых метра было залито водой. Паркет некрасиво покрылся буграми, особенно там, под дверью, где переходил в кафель. Винсент смачно выматерился, а потом до него дошло: поток медленно, огибая вздутые холмы, двигался вперед. Вода лилась из ванной. — Мерилин? — голос зазвучал задушенно и высоко. Мышцы у Винсента задревенели моментально, будто их обдали азотом. Он не хотел заходить внутрь, но зашел, потому что, как минимум, считал своим долгом являться на каждый «красный звоночек» в этом доме. Из глотки вырвался звук, не похожий ни на одно человеческое стенание. Он громче и пронзительней, как из глубины мироздания, но Винсенту плевать, насколько трагично-потерянно он сейчас выглядел и насколько по-звериному хрипло и надрывно звучал. Он кинулся на колени, прямо в залитый толщей воды пол и непослушными пальцами нырнул за бортик переполненной до краев ванной, ударяясь ими о колышущуюся гладь и разбрызгивая ее в стороны, как самую ненавистную вещь в мире. Ужас парализовал настолько, что воздух в горле застрял разрывным ядром, а сам Винсент — как граната без чеки, и за пять секунд он успел сорваться в бесконечное безумие, потому что собственные руки, по локоть опущенные во вспененную воду, казались чужими и неуправляемыми, и Винсент тянул-тянул-тянул Мерилин на себя, цепляясь за его скользкую кожу. Он видел перед собой расплывчатые очертания ванной комнаты и высокий потолок, когда, натужно воя, вытаскивал безвольное обмякшее тело, падая вместе с ним на спину. Ему впервые было так страшно. Впервые он поминал и Бога, и черта в единой молитве, потому что он не знал, что делать, потому что на уроках безопасности жизнедеятельности никто не давал ему гарантию, что выверенные действия обязательно спасут чью-то жизнь. Это была не чья-то жизнь, а жизнь Мерилин, и оттого задача была более невыполнима из-за отсутствия хладнокровия и невозможности мыслить трезво, не перебиваясь через каждую мысль неразборчивыми хаотичными приступами паники. Винсент перевернул Мерилин на живот, придерживая его сзади и обнимая руками. Вложил все силы, дергая его на себя, и обреченно простонал, сморгнув слезы, когда ничего не вышло и Мерилин остался висеть у него на руках. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. На последнем он почти закричал, а потом обессиленно отпустил руки, потому что услышал, как Мерилин начал тяжело откашливаться, выплевывая воду изо рта. Стоя рядом на коленях, Винсент стучал кулаком по спине, пока легкие не выжали воду до последней капли, позволяя втягивать воздух хотя бы подобием нормально циркулирующего дыхания. Винсент приложился спиной о бортик ванной, обнимая мелко дрожащего Мерилин за плечи, и тогда наконец позволил себе надломиться всей своей душой. Он заревел громко, раненым зверем, и загнанно задышал Мерилин в макушку, растягивая губы до сводящих болью скул. Винсент собрал его по кусочкам на полу этой самой проклятой ванной, и теперь он не был уверен, что когда-либо соберется сам. Винсент не мог избавиться от леденящего естество чувства. Как побледневшей фарфоровой куклой Мерилин застыл под водой в позе, слишком расслабленной для живого человека. Как сам Винсент за эти считанные мгновения успел умереть несколько раз. Одно промедление — и он бы поседел и сгинул бы вслед за Мерилин. Винсент замотал головой, потому что больше не мог думать об этом. Все закончилось. Нет, все едва не закончилось, и от этой мысли Винсент снова зашелся поскуливанием. — Чем ты думал? — его голос был хриплым и обращенным к свернувшемуся калачиком на полу Мерилин. Тот дрожал и молчал, поэтому Винсент спросил еще раз. — Чем ты думал? Ты так хочешь умереть, скажи мне, а? Мерилин молчал. Смотрел куда-то в пол, застыл статуей. Винсент провел ладонью по своему лицу. Он все еще не мог успокоиться. — Позволь, — Мерилин подполз к нему ближе, сцепляя их руки вместе, и заплакал. — Позволь мне, просто позволь… Я больше не хочу так, не хочу… И тут Винсент понял — Мерилин повторит свои попытки иным способом, если прямо сейчас ему, как маленькому ребенку, не пообещать того, чего он хочет. Но разве мог Винсент?.. Он столько раз шел против его воли, и сейчас у него появился шанс считаться с его мнением, даже если это мнение похоже на бред умалишенного. Мерилин плакал рядом с ним — обреченно, надсадно, а Винсент и сам еле сдерживался, чтобы не зареветь снова. Он должен был увидеться с доктором Форестером.