Прошу простить

      Пьер, по природе своей — совершенно не вписывающийся в условности и рамки. Правда, то мало волновало всякого, отдававшего свое сердце и душу в его цепкие пальцы.       Пьера те души, конечно, тоже мало волновали. Он игрался, раздавая улыбки и танцы, поцелуи в щеку и в собственную бледную ладонь. Потому что знал, что ему можно — он молод, красив и, очевидно, желаем.       У него бледная кожа — ценность всякой аристократии Юга, бережно хранимая — голубые глаза, в которых черти пляшут и огонек веселый-веселый; у него аккуратные плечи и руки; кудрявые волосы, собранные шелковой лентой привычно. На нем всегда самое лучшее — почти демонстрация статуса семьи.       По де Сенье, впрочем, статус семьи и без приблуд видно — видно в его умных глазах и готовностью культурно побеседовать на самые разные темы. Видно в умении танцевать, в знаниях манер, в навыке обходиться с дамами, а ещё в трепещущих ресницах — вообщем, во всем, что требовалось для поддержания репутации.       Только, не смотря на это, репутация у Пьера была звенящая и шатающаяся: оказывается, ласковые улыбки совершено для всех — не устраивают некоторых. И де Сенье то совершенно неясно: в чем же его вина, коль кто-то находит Пьера лучшим?       С ним шутили, смеялись и шептались, сплетничали — все как у всех. Его звали на ужины как завидного жениха — а еще как невесту, что он слышал от шепчущихся за спиной. Пьера никогда не задевали подобные комментарии, но задевали мысли о браке. Задевали, потому что он видел, как это — в браке.       «В браке» — звучало золотой клеткой, серебряной цепочкой: в браке, значит без букетов, без скачек, без поцелуев в щеки и в ладонь. Это значит, что он либо будет обязан пропадать на хлопковых плантациях, либо сидеть, словно потухшее украшение с другими такими же.       Ему хотелось, хотелось оттянуть этот момент — в шестнадцать о таком не думать.       А ещё ему хотелось, чтобы как у его родителей: конечно хотелось. Он ведь видит и видел, как отец восхищено на маменьку смотрит, и как маменька в его глаза глядит. Он ведь ни одного скандала за все детство и юность не видел: только их объятия, только накинутую на плечи матери шаль.       А теперь видит старшего брата, вызывающего внимание дам. Пьер знает, что Лучи, конечно, выберет себе лучшую, с хорошим родом и всем, что ему соответствует — с тихим нравом, с красивыми накрученными локонами…       И тихо радуется, что ему до Лучиано далеко — четыре года разницы никогда так хорошо не ощущались.       Это, стало быть, и расстраивало всех, кому Пьер отказывал. А ещё расстраивало отца — де Сенье его позиция «лишь бы девка при муже» неясна была совершенно. Все же, неужели не перебиться ему без спутника?       Перебиться ему без спутника — решил для себя Пьер ещё в пятнадцать. По сему, он и сейчас являл собой свободную в своей юности пташку, болтающую ногами, беседуя с друзьями.       На нем струилась легкая белая рубашка с широкими рукавами, подчеркивая фигуру — тонкую и аккуратную, элегантную и позволяющую даже в расслабленном состоянии выглядеть абсолютно привлекательно. Синий фрак благополучно съехал куда-то к плечам — верх неприличия, однако, удивительная для марта жара вполне оправдывала в глазах Пьера данное решение.       Удивительным казалось сегодня, как узка их Огаста, как красиво пляшут её огни и люди, как много впереди и как зеленеет весь город, красками цветастыми разбрасываясь.       А ещё удивительным казался нескромный смех Стефании Висла — или Стефы, или Стефочки, если они одни — преданной подруги и нежному с виду созданию, с бойким нутром. Они не виделись какую-то неделю, но, оказывается, соскучиться можно и за сей срок!       Стефания всякому представлялась тихим и мирным созданием — её тонкая кожа, светлые локоны и платье по моде позволяли любому в должной мере оценить всю смиренность манер дамы. Ожидаемо, та должна была отвечать исключительно кроткие «да, сэр», или «нет, мистер». Только ожидания быстро ломались, стоило Висла вступить в беседу с джентельменом. Спокойные в своей серости глаза, загоравшиеся в огне беседы становились совершенно очаровательными. И пусть мало кого устраивала конкурентоспособность девушки, всякий признавал — улыбаясь, та становилась краше.       Их дружба всегда была объектом гордости их же семей: плантации Висла и Тибро-де-Сенье — двойная фамилия всегда была предметом споров между Пьером и Лучиано — находились по соседству. Достаточно было перескочить через забор — чем, к удивлению, в основном занималась Стефания — и детские игры начинали свой разбег.       Привычно стало слышать «даже дети чувствуют необходимость союзов семей», а еще привычнее оправдывать любую свою детскую шалость простым «я был у Висла», или «мы играли с Пьером». Дружба их была самым правильным и неправильным отношением: «Стефочке» предполагалось тихо беседовать с девочками её возраста, а Пьеру водиться с порядочными мальчишками.       Но они водились и беседовали с друг другом — сначала устраивали шутливые драки, позднее обсуждали серьезные книги, а теперь…       А теперь де Сенье внимает прелестной сплетне, притащенной Висла как бы невзначай. Стоят они неправильно, одеты не по этикету — но оттого они и друзья, что рядом могут не признавать сих глупостей. А ещё могут сооружать собственные догадки по поводу отельных личностей.       В тени навеса заднего двора, окруженные клумбами, растущими в произвольном порядке стеблями лозы, окружившими, в свою очередь, заборчики. Лоза перекинулись меж двух участков, став своеобразным символом единения: словно растение — мост меж плантациями. Пьер оглядывает отчий дом, оглядывает массивную двухэтажную конструкцию, построенную ещё его далеким предком. Он оглядывает дом, в котором вырос — его мягкие линии, теплые бежевые оттенки, два крыльца и белые резные окна.       — Ты представляешь, старшая дочь Коулман беременна… — на лице Стефании ни одной мышцы эмоций не выдают: мало ли, заметят их и…       — Старшая… — Пьер тянет это «старшая» так повседневно, словно обсуждает планы на сегодняшний вечер, — Старшая это… Неужто наша скромная Кэролайн? — капелька удивления и резкого осознания сверкнула в глазах, прежде чем спешно смыться океаном повседневности, — Так она же…       — Именно! Конечно она не помолвлена, и жениха нет на примете: она ведь совершенная мышка…       — Даже на примете нет? Бедняжка Кэролайн! — легкий смешок из груди все же вырывается.       — А поговаривают, что она и вовсе беременна от раба с плантации её отца! — у Висла в глазах океан смеха и хитрости.       — Стефочка, ты уверена? Это же слишком для неё! Боже, что же делается с её маменькой? Бедная миссис Коулман! — в волнующемся жесте Пьер сложил руки у груди.       — Я разве врала тебе, дорогуша? Ты же знаешь, как изощрены мои методы подтверждения свежих новостей…       — Болтливые родители — не метод.       — Не завидуй.       О, и как ему не завидовать! Миссис Висла с радостью нашептывала дочурке все тайны и свежие слухи, ведь «каждой даме нужно знать, что твориться на душе у того или иного человека».       А вот узнай его матушка о словах младшего сына — свалилась бы в самом горестном обмороке. Узнай отец — ему бы досталось, досталось сильно.       А Лучи и вовсе говорил, что мал тот в подобные дела лезть: Пьер догадывался, что брат боится его болтливости и возможности все разнести.       В общем, все приходилось узнавать самостоятельно, либо от любезной Стефании.       — А самое главное, они устраивают барбекю завтрашним днем!       Висла улыбнулась, предвкушая реакцию Пьера — конечно она знала, что тот будет в восторге, расплывется в ожидании. Какая, если вдуматься, возможность — воочию увидеть предмет обсуждений! А ещё, конечно, поболтать со всем высшим светом.       — Неужели надеются сговорить кого на барбекю? Или объявить помолвку? Кто же этот «счастливчик»?       У них в глазах хитрость и резвость, живой огонь — все, что местным присуще. И глядят они друг на друга в упор.       — Это младший Росс, я уверен.       — Думаешь?       — Знаю.       И Стефания улыбается, улыбается. Пьер упирает руки в бока, бросая вызов глазами.       — Значит до завтра?       — Значит до завтра.       Де Сенье обнимает ее шустро — это привычка обниматься здороваясь и прощаясь вызывала вопросы — на прощание поклона не отвешивая. Висла, впрочем, тоже не отличается вежливостью — она уходит с веранды, зная, что скажет матери: «Я прогуливалась одна», ни то та разочаруется в Пьере, не позвавшем подругу на ужин.       Не объяснить ведь, что они поспорили.       Когда Стефания из вида пропадает, Пьеру надо придумать, как поинтересоваться у маменьки о завтрашнем барбекю.       У отца спросить не вариант — тот вернется в ночь, с сомнительного сборища, повода коего он сыновьям не объяснил. И, более того, все ласковые ухищрения для каверзных вопросов на того не действуют: проигрышный вариант.       У Лучиано и спрашивать нечего. Что ему надеть — решать будут завтра.       А ему надо узнать, тихо узнать, кто позван на мероприятие.       И, возможно, лишний раз взглянуть в голубые — как и у Пьера — глаза маменьки.       Но это возможно. А точно ему надо знать, кто позван.       Всем сторонним размышлением пришлось из головы улетучиться, когда на плечах твердо ощутились чьи-то руки.       — Надень фрак как положено. Не дай Бог увидит кто.       — Если ты продолжишь так подкрадываться, я сам увижусь с Богом, — руки с плеч опускаются, натягивая несчастный предмет одежды, — Лучи, я и сам справляюсь.       — Ты бы сказал, что наденешь, и не надел бы?       — Не надел бы. И скину при первой же появившейся возможности.       — Только не при людях, молю.       — Где мама, Лучи? — Пьер поднимает голову, стараясь встретиться с братом взглядом.       — Где-то дома. У неё сегодня нет дел, выходящих за приделы плантации. А что заставило тебя поинтересоваться?       — Кое-что.       — А поконкретнее?       — Кое-что очень важное.       — Не поделишься?       Пьер раздумывает: нет, конечно нет, он не станет делится недавно узнанным с братом. Тот, пусть и не разболтает, наверняка выдаст пару-тройку смешливых наставлений, но оценки ситуации не даст.       А ещё не даст ответа, беременна ли Кэролайн, и кто пойдет ей в супруги, если пойдет…       Вообще-то, никто, кроме Висла ему не даст ответа. Пьеру обидно, что среди девушек мода сплетничать развита хорошо и высоко оценивается, когда мужчинам подобное обсуждать — ни к лицу.       — Поделюсь завтра.       На лице Тибро улыбка скользит, сменяясь серьезным выражением.       — Не говори, что догадался.       — Скажу завтра, — видно, вопрос решен, пусть и переворотом фразы.       Вопрос решен, а значит Пьер из рук ускользает, быстро оказываясь в тени убранства дома.       В доме плантации Тибро он чувствовал себя удивительно спокойно.       Здесь вышагивать тихо не нужно — но привычное умиротворение, покой величественного стана дома нарушать не поднимался голос. Здесь никогда не кричали и не ругались — под странным влиянием, все ссоры оставались на пониженных тонах.       Утром в поместье было светло и свежо: окна на распашку, и темная мебель озарялась первыми солнечными приветствиями. А вечером тут был полумрак: зажигались исключительно редкие свечи, не смотря на достаток предмета. Полумрак кутал, позволял укрыться в своем спокойствие.       Но сейчас смеркалось — странное время, трещина меж двумя состояниями поместья. В этом смутном состоянии тушились свечи, готовился ужин и все замирало в этой скромной суете.       Пьер сначала тоже замер.       Начал ступать аккуратно, еле слышно. Ступать, рукой опираясь на стены. Лестница встречает знакомым заворотом — раз ступенька, два. Его провожают картины, на которые де Сенье привычно не обращает внимания.       — Maman, — родительская комната находилась совсем рядом с лестницей, ведущей на второй. Пьер отворяет дверь, ответом ему служит тишина, — maman, tu es occupée? — разумеется, Амели знала Английский. Но детям она своей кровью вручила кое-что, помимо внешности: любовь к французскому.       Амели была низкой дамой, всем существом демонстрирующей нежность и свет. Ее длинные кудрявые и темные волосы всегда прибраны, её голубые глаза всегда смотрят с неизменной лаской и печалью. На её длинных пальцах и ладонях неизменно встречаются митенки, ткань которых запомнили её дети. Узкие скулы и выдернутый нос - её лицо представлялось почти святым ликом. Движения были элегантны и плавны, и, если кому схожими чертами Пьер и обязан - то исключительно маменьке, в нем их взрасташих.       — Non, chérie, — она занята, занята чем-то определённо. В руках бумаги, а справа недошитые ткани. Но дел важнее собственного дитя у Амели нет, — Quelque chose est arrivé? — многое задавались вопросом: как же Чарли Тибро, полу-испанец, полу-американец позволил жене — француженке, только вдуматься! — оставить двойную фамилию и назвать второго сына французским именем? Для Пьера ответ был прост: достаточно послушать её французский, чтобы проникнуться самыми нежными чувствами к стране и языку.       — Maman, tu as entendu parler du barbecue de Coleman? — на её губах расплывается улыбка, а юноша старается не выдать собственной улыбки от настроения маменьки. Конечно, она знает про барбекю - ему просто нужно тонко намекнуть на продолжение диалога. А если та улыбается, значит раскусила сына, но продолжает беседу.       — J'ai entendu. Plus précisément, préparez-vous quelque chose?       — Nous sommes invités, n'est-ce pas?       — Tu sais que c'est le cas. Arrête d'être confus, — наверное, это должно звучать грубо и угрожающе. Но всякие сова Амели звучали будто на распев, предельно и хрустально тепло.       — Savez-vous qui d'autre est invité? Dis s'il te plaît, — Пьер выпаливает это звонко, с плескающемся в задоре голосом.       — C'est donc à cela que sert cette performance, — Амели задумывается, перестав шелестеть бумагой, — Je ne me souviens pas de tout le monde, mais je peux dire avec certitude qu'ils viendront...       И список знакомых фамилий пополз медленно-медленно. Пьер поморщился на услышанное «Шпрее» - как таковой вражды за ними не велось, но нейтралитет держался на волоске. Улыбнулся на «Висла» - ожидаемо, но приятно. Улыбнулся чуть шире на «Росс» - кажется, Стефания проиграет в импровизированной игре.       А ещё смутился на «Темзенд».       — Thamesend? Qui sont-ils? Je n'ai jamais entendu ce nom auparavant , — с очевидным и нескрываемым любопытством начал вопрошать Пьер.       — Vous souvenez-vous que quelqu'un a emménagé dans la lointaine plantation d'Henry?       — Entendu. Mais je n'ai jamais vu le planteur qui s'y est installé.       — Demain donc, tu verras. Il est invité, — и Амели повернула голову на сына, — Vas-y, bébé, appelle ton frère pour le dîner. Aide Belle à mettre la table.       И улыбнулась ласково-ласково, но устало, доказывая собственную занятость.       Пьер вышел из комнаты, стараясь воспроизвести последовательность поручений. В его системе принципов, куда лучше было сначала помочь Белль, нежели искать Лучи.       Белль - негласный лидер среди всех рабов плантации. Негласный, ведь являлась, по сути, исключительно нянькой для детей — не смотря на это, вся плантация ходила под её уставом.       У них вообще сложилась крайне интересная иерархия, способная сразиться со всяким животным миром.       В самом низу были дети чернокожей прислуги - никто их не бил, но во внимания не брал тоже: по сути, те являлись неприметными вещами, иногда выполняющими незначительные поручения. Далее шли слуги, работающие на самой плантации - усталые и мускулистые, с ними редко можно было побеседовать.       Выше - слуги, работающие в доме. По идее, и те, и те были наделены равными правами: однако, на территории Тибро все отличалось от привычного.       Дальше шла Белль, замыкая шествие рабочих — она легко раздавала указы даже чернокожим на плантациях, пусть это и не была её зона власти.       А среди семьи хозяина все шло лаконично: сначала Пьер, потом Лучиано — это только формально, и для всех глаз. На деле, мнение Белль в основном перевешивало даже твердый голос наследника. С бойким и звонким, младшим де Сенье битвы оканчивались ничьей.       Выше них Чарли, а на вершине пирамиды - Амели. Кто бы как не считал — размышляли они однажды с Лучи — а маме достаточно махнуть рукой, как в доме все будет сделано.       Да и Чарли имел власть лишь на плантациях - внутреннее убранство традиционно считалось обязанностью младшего звена в семье.       В общем, пред жилистой Белль и её суровым молчанием, сопровождающем слежку за приготовлением ужина, стоило признать должное и проследовать на помощь.       — За что я уважаю миссис Амели, — она неспешно начала свою повесть, привставая, — так это за приобщение вас к помощи и быту.       Да, это была её черта. Всякий раб не удивлялся, видя носящегося по кухне Пьера, или помогающего на полях Лучиано. Об этом, конечно, не знал никто в высшем свете - не положено так. А может и зря не положено: потому как всякому ребенку придется занять место родителя. И желательно обладать для этого соответствующими навыками.       Белль расхаживала по кухне, раздавая указания. Вручала предметы сервиза в руки совершенно неожиданно: вполне в её стиле. Звенели вилки и ложки, звенел фарфор и тарелки — а у Пьера в голове звенел один вопрос «Кто такой Темзенд?».       Вечерело.