Спектакль

Акт 1, сцена 2. Распахиваеться занавес. Виду представляеться слегка изменившаяся обстановка– первая фигура, постепенно привыкающая к увеличевшимся размерам площадки, вкрай сбивается с толку неким происшествиями. Окружающих фигур теперь больше, и не все из них– мертвечно стоящие на месте. *** Курильщик видел сны. Яркие, счастливые и незбыточные, оставляющие привкус сахара на кончике языка. Настолько они были радостными, насколько и збивающими с толку– все края размывались, силуэты сходились воедино, всё раскалывалось на осколки, и, впиваясь в душу, приходило следующей ночью. Он их не помнил– ни один вспомнить не мог, как бы не старался. Курильщик тогда, после первого такого, убедился, что, помни он хотя-бы миг, достав из души хотя бы маленький кусочек, гарантировал бы себе неизмеримое счастье до конца жизни, насколько бы растяжимым это понятие не являлось. (Курильщик, конечно, научился не испытывать ложных надежд, но не мог воздержаться от подобных сказочных сравнений. Каждый сам выбирает, как не сойти с ума.) Сны эти ему приходили отголосками и в дневное время– тени, голоса и размытые секундные видения были единственным, что получалось оттуда забрать. Такие мелочи он ценил больше всего; он считал благословением судьбы лишь только то фантомное тепло, которым буквально провеялась его кровать. (Курильщик не был уверен, что заставил бы себя залесть туда ещё раз, не будь его единственная надежда на завтра спрятанной где-то под выдраенным одеялом и плоской подушкой). Уносил он эти отголоски тоже не куда попало– в сигаретном дыме, отражении воды из умывальника или где-то на стене осколки приходили ему чаще всего. Ведь там пряталось его облегчение– единственное совестное удовольствие, которое он мог себе позволить хотя бы иногда. В тот день в туалет его привело ужасное, терзающее желание выкурить хотя-бы одну затяжку, из-за которого на уроках он уже чуть-ли на стены не лез, а может это всё фаза луны, направление ветра, идиотичного вида состайники– он перед самим собой тогда не объяснялся, сил не было. И, сидя в излюбленной кабинке, в которой он должен был оказаться лишь завтра, ему посчастливилось стать свидетелем одного интересного разговора. Это был второй раз, когда ему повезло кого-то застать в пределах учительского туалета. Первый раз ему дали кличку. С этим были связанны не самые лучшие воспоминания. Шёпот был, к сожалению или к счастью, почти не разборчивым. Но Курильщик приучился вслушиваться в наименьшие части разговоров, что бы иметь хотя-бы крохотный шанс что-то понять. Обычно не помогало. Сейчас помогло.(Смотря как на ситуацию смотреть). – Слышал?...Слышал? – Пришёл?...Вернулся?... – Не у меня спрашивай... – Как его...Курильщик?– за этим последовал громкий шик, призывающий собеседника говорить потише. Сам потенциальный предмет разговора прислушался ещё внимательней. –...За ним...не здесь. Он...следом. – А вдруг не правда?...Перепутали? – Ты...видел?...Не такой...не любят. – И что теперь? – Не пытайся...будущее. Посмотрим. Оппоненты через минуту уже выбежали из туалета. Курильщик старался сложить из кратких обрывков беседы что-то внятное, но получалось равным счётом ничего. Это они про него? Послышалось? Хотелось катить отсюда без оглядки. Вдруг за дверцей что-то зашумело. Курильщику понадобилась лишняя минута-две, что бы отойти от испуга, и понять, что это лишь кран. Какой ещё кран? Он ведь здесь один. Или нет? Несмотря на ответ, сполоснуть лицо показалось отличной идеей. Перед тем, как выехать из кабинки, он согнулся в три погибели, выискивая взглядом чью-то обувь, или просто ища любые знаки потустрононнего присутствия, крутя головой, как поисковая собака. Не найдя ни одного, ни другого, он отворил дверцу и по инерции проехал немного вперёд. Это какая-то шутка. Он сходит с ума. Это кто? Из зеркала на Курильщика смотрело две пары глаз– одна, конечно, его собственная. А вторая, разноцветная, идентично глазела на него, а владелец её стоял за его спиной и улыбался. Счастливо, радостно, так же, как и сам Курильщик после своих тёплых снов. Стоял он прямо, руки по бокам, на глазу– большое тёмное пятно. Курильщик моргнул. И всё. Пропал. (Курильщик никогда ещё так не сомневался в здравии своего рассудка. Паническая атака, настигшая ещё через пару минут тогда достигла пределов абсурдности. Зато появилась ещё более существенная причина умыться). *** Первая фигура находиться в картинном отчаяние. Некоторые окружающие её фигуры постепенно приходят в движение, и не совсем это движение первую фигуру душевно облегчает. Вторая фигура, наконец-то, пробравшись сквозь туман сознания первой фигуры, приходит в самостоятельную динамику. Первая фигура обескуражена, но это есть сценарий; решать не им. Публика апплодирует. Занавес скрывает сцену.