(Не)жить

Порыв морозного ветра в очередной раз с такой силой хлыстанул худенького мальчонку по лицу, что тот, не удержавшись, мешком повалился наземь. Не будь он замотан в бессметное количество полинявших от старости тряпок, обязанных хоть немного согревать щуплое тельце, то вся деревня и еще полъяви наверняка бы пошатнулось от грохота костей. Казалось, дитё с самого рождения не держало во рту ничего сытнее пригоршни снега. Он выглядел даже более истощённым, чем идущий рядом отец, который с большим усилием поставил беспомощно елозящего по льду мальчика обратно на ноги. Разыгравшаяся вьюга словно посчитала, что это продолжение её любимой забавы, и с тройным усилием закружилась вокруг сгорбившихся фигурок. Сжимая в кулак обмороженные до кровавой корки ладони, мужчина неуклюже прижал сына к собственному заиндевевшему и видавшему лучшие времена тулупу, пытаясь защитить нежную детскую кожу от пощёчин пурги. Но он сам настолько сильно дрожал от холода, что грубая ткань дешёвой сваленой шерсти неприятно тёрлась о кончик носа мальчика, и ребенок что-то крайне недовольно пробурчал в отцовский живот. - Терпи, скоро она угомонится, и пойдём дальше. Сейчас и шагу не ступить. Последний раз прозвенела обледеневшая ветка о соседнюю ель, и наконец-то скрипнула входная дверь, запуская жильцов. К вошедшим сразу подбежала крохотная, едва ли не прозрачная женщина, облаченная в одну лишь застиранную рубаху, заштопанную в девяти местах. Её некогда блестящие волосы были заплетены в две беспощадно поседевшие косы, пожухлым венком свернувшиеся на макушке и аккуратно покрытые истрёпанным платком. Она быстро принялась растирать щёки сына, попутно тихим голосом задавая вопросы мужу. Мальчик же был очень сосредоточен на том, чтобы ровно в определённом порядке шевелить закоченевшими пальцами ног. Впрочем, он так и знал, о чём сейчас говорят родители: деревня снова отказала им в крове и пище, даже на порог не пустила. Но Родогой совсем не был расстроен, он обедал последний раз всего лишь пару дней назад. А это значило, что он снова начнет немного чудно засыпать прямо посреди дня в худшем случае завтра, если, конечно, у матушки не появится настроения сварить не очень вкусный земляной суп, изредка украшенный тоненьким стебельком одуванчика. Ему все-таки куда больше нравилось несколько часов катать по языку закаменевший кусочек хлеба, чем вазекать погнутой ложкой по дну тарелки, пытаясь понять, как зачерпнуть наименее неаппетитную горсть. За такими обедами мальчик почему-то постоянно ловил на себе виноватые взгляды матери, а иногда ему даже казалось, что с высохшего, но некогда непременно прекрасного (Родогой знал, что его матушка очень красивая, просто пока что это скрывает) женского лица в земляное месиво капают слезы. Сначала он терялся, но потом понял, что, наверное, таким образом принято солить суп, если сама соль неожиданно закончилась. На Светозарье - небольшую деревеньку, разбитую ещё в стародавние времена у берега захудалой речки-кормилицы - опустилась напасть стужи морозной да вьюги нещадной, как и на все близлежащие в округе поселения. Уже как вторая треть второго года пошла, а всё не кончается пора зимняя, без продыху на летнее солнце крепчает снежный купол. Проклятие ли, испытание ли, Родом посланное, да только все жители в друг друге защиту нашли, грудой в доме самом гостеприимном поселились, с собой как можно больше припасов съестных прихватив. Неприятели все товарищами обернулись перед лицом смерти хитрой, и лишь одна семья осталась неприкаянной, по причине прокажённости своей родовой да приверженности к колдовству запретному, отрицаемому самими силами верховными. Не по мирским законам жили они на белом свете, уж как поколений шесть тому назад должны были истлеть в земле-матушке от болезни своей, плоть в кость обращающей. Да вот только отказался род от участи предписанной, напротив судьбы пошёл, души свои проклянув во имя продолжения жизни. Родогой усердно толок в ступке какие-то душистые лепестки желтовато-красного, местами голубоватого цвета, пытаясь превратить их в подобие порошка. Вероятнее всего, конечно, матушка, в совсем недалёком прошлом бывшая искусной тонкопряхой и оттого ко всякому по натуре способная, скоро подойдет и парой умелых движений закончит за него всю работу, но мальчику все равно каждый раз хотелось попробовать чем-нибудь помочь родителям. Но ручонки его жилистые едва ли были способны донести даже ведро с водой, не говоря уж о работе мужицкой, которой занимался отец. Но Родогой всё равно упрямо носился вслед за ним, таская поштучно задубевшие дрова да охапки обледенелой бересты. Мужчина всегда благодарил сына за помощь добрым словом и взъерошиванием обычно ладно лежащей челки, даже если подсобный больше путался под ногами, чем приносил весомую пользу. В иные дни, как, например, сегодня, Родогой проводил время с матушкой, из цветов-бессмертников изготавливая разного рода настойки да снадобья. В самую тёмную и гнетущую ночь месяца всё семейство принимало по большой кружке этого отвара, выпивая его залпом и воспевая про себя слова ласковые силам Нави. Когда Родогой был ещё маленьким и глупым (сейчас то ему уже целых восемь лет и семь зим), он ужасно морщился, когда принимал питьё, но потом родители ему втолковали одну простую вещь: если он будет роптать, то быстро станет очень неприглядным упырем. Так что теперь мальчик, не особо то понимая кто такой этот самый упырь, каждый раз первее всех подбегал к покосившемуся осиновому столу и нетерпеливо усаживался перед своей порцией, взглядом пронзительных светлых глаз поторапливая семью. Ещё с того самого очень детского, но уже относительно разумного возраста Родогой понял, что их семья богатством не блещет. Весьма прибыльное и уважаемое красильное ремесло отца, бытующее единолично на всё Светозарье и ближайшую округу, исчерпало себя весьма неприятно по причине перемены нравов человеческих. Однако никогда сын не чувствовал себя хоть в какой-то степени чем-то обделённым - он спокойно переносил скудные приёмы пищи и никогда не роптал на заштопанные рубахи времён своего прадедушки. Отец мальчика был человеком совершенно простым, однако никто в целом мире не мог более искусно выточить из деревянного брусочка наводящий ужас на всех близлежащих мышей топорик (возможно, ужас наводил уже сам Родогой, однако без оружия он бы точно не справился). Супруге же доставались обычно изящного вида расписанные шкатулочки, которые она аккуратно расставляла на кухонной полке в понятном только ей одной порядке. Матушка вообще большую часть своего времени проводила на кухне - занималась готовкой уникальных блюд из найденных в закромах ингредиентов, или же корпела над прядением и вышивкой. Она была по своей натуре женщиной очень трепетной, восприимчивой, ей непременно нужно было чем-то занимать руки: поправить причёску Родогоя, отряхнуть пылинки с тулупа отца. Мальчик часто видел, как матушка расставляет по углам блюдца с молоком, кладя поверх самые не засохшие ломти хлеба, еле-еле присыпанного солью. В ответ на любопытство он получил объяснение, что таким образом женщина пытается призвать к ним бесов-хороможителей, чтобы хоть как-то облегчить ведение хозяйства. Однако, к сожалению, к таким прокажённым как они домовых из Нави не выпускают, мол, идёте супротив судьбы - так и справляйтесь сами. Поддержки духовной, ишь чего захотели! Причём куда больше матушка сетовала, что их предки, не искупившие до погибели свои грехи и от того обернувшиеся доможилами, не могут никак найти упокоение, поскольку грехи эти должны как раз-таки добрыми делами ко своим родственникам замаливаться. Тогда, тщательно поразмыслив около минуты, Родогой умудрился ляпнуть, что Род - тот еще вредина, раз и живым блага не даёт, и мёртвым отдыха не позволяет. Матушка довольно больно щёлкнула его по носу, однако в глазах её мальчик не увидел искреннего гнева. В конце концов, что уже было страшиться скверным словом верховные силы попрекать, если и так уже их род давно в немилости? Но это Родогой вслух уже не проговорил, а лишь сосредоточено почесал кончик пострадавшей части лица. Так они и жили, может и не припеваючи, но вполне себе сносно - каждый любил и был любим своим ближним. И пусть вся остальная деревня считала их изгоями - родителей за своих не принимала, ребятне с Родогоем наказывала не водиться - все же взашей никто не прогонял, скромное домишко на окраине никому не мешало. Но как настала стужа лютая, так не нашлось места семье, силами верховными прокажённой, среди прочих. Боялись все гнева природного, коли осмелятся протянуть руку помощи тому, кто уж давным-давно должен был почить в земле-матушке. Но чем больше робких отказов семья получала, тем увереннее была их поступь по заснеженным тропам да обледенелым дорожкам к могилкам предков, на которых буйным цветом круглый год цвели равнодушные бессмертники. Им не страшны ни холод, ни жара, даже время не властно - нет до сей поры очевидцев, кто б мог их увядшими описать. Как цветы эти против природы распускались, так и семья Родогоя продолжала жить назло судьбе. Покуда не пошёл отсчёт третьему году непроглядных заморозков. Сначала Родогой думал, что отец, как и, в общем-то, любой живой человек, имеет право на то, чтобы несколько раз за день поперхнуться. Но когда мальчик седьмой раз подбежал к чану, чтобы набрать воды, в его голове невольно начали возникать подозрительные мысли. Во-первых, он никак не мог взять в толк, почему мужчина с троекратным усилием втягивает в себя воздух, словно его лёгкие по какой-то причине расширились и теперь его нос стал слишком маленьким, чтобы дышать нормально. Во-вторых, было непонятно, почему после двенадцати произнесённых "будь здоров" отец всё ещё продолжает чихать, словно по расписанию. В-третьих - и это было самым таинственным - мужчина в жуткие холода пылал таким жаром, что, казалось, ещё немного - и матушка сможет разогревать на нём свой земляной суп. Почесав затылок в четырёх разных местах и так ни до чего и не додумавшись, Родогой, вопросительно настроенный, прошлёпал к ещё более необычайно взволнованной матушке. Женщина же, и без того озабоченная ситуацией, схватилась за голову, пытаясь придумать, как объяснить сыну, что такое лихорадка. Проблема была в том, что из их рода - после того, как он стал ежемесячно принимать снадобья - искоренилась не только гибельная проказа, но и все прочие, даже самые простые простудные боли. Да вот только сейчас обстоятельства пошли настолько неблагоприятные - питание впроголодь, нехватка тёплых одежд, постоянное беспокойство и тревога за будущий день - что неожиданно подкосили главу семейства. И крайне сильно заламывала себе руки супруга, поскольку при нынешнем их укладе жизни о целебных сильнодействующих травах можно было только мечтать - если и росли где поблизости, то какой от них теперь прок, коли они третий год уже под сугробами коченеют? Спустя дней пять, ранним утром, Родогой сонно протёр ещё желающие подремать глаза и неуклюже выпутался из-под наваленных заботливой женской рукой ковров, что служили заместо мягких одеял. Потерев одну озябшую ступню о другую, мальчик подхватил валяющуюся неподалёку ткань и смочил её в настое из наиболее сочных цветов-бессмертников, которые они с матерью смогли отыскать в подполе. Отцу по нескольку раз на дню сменяли налобные примочки, чтобы хоть как-то искоренить напустившуюся заразу. Измождённая от переживаний матушка уже несколько раз ходила до общинного дома, но ей лишь сомнительно искренне выразили сочувствие и дали понять, что у них самих запасы давно на исходе, а больных тоже хватает. Женщина пыталась выпросить для супруга хотя бы один взгляд деревенского лекаря, но рыхлый мужичок с заплывшими глазками был чересчур трусливым для того, чтобы оказывать содействие отступной семье. После последней попытки матушка не возвращалась особенно долго, и Родогой уже даже успел самостоятельно запихнуть ноги в валенки, чтобы отправиться на поиски. Но, к счастью, мать возвратилась, вот только исхудавшее лицо её полностью оледенело, как будто она окунула его в бочку с ключевой водой и тут же вышла на мороз. Мальчику было жутко интересно, чем же его матушка по дороге так умудрилась залить свои щёки, но вместо неуместных расспросов он надел протёртые в паре мест шерстяные варежки и принялся растирать обмороженную кожу. Хорошенько отжав застиранную тряпку, Родогой побрёл в сторону родительской клети, непонятно как впихнутой в маленький домишко. Матери в комнате уже не было - скорее всего, ещё практически в ночи унеслась на улицу за дровами, чтобы хоть немного согреть помещение. Мальчик, зевнув, сменил отцу примочку и, отложив в сторону использованную ткань, уселся около постели родителя. К собственной радости Родогой вдруг понял, что от отца больше не пышет жаром. Неужели сработала бессмертная настойка? Он воодушевлённо схватил отца обоими ладошками за ёеки - и правда, совершенно холодные! Мальчик, не удержавшись, счастливо рассмеялся, но тут же притих, чтобы ненароком не потревожить отдыхающего отца. Матушка говорила, что как только лихорадка спадёт - беда миновала, супругу нужно будет лишь какое-то время отоспаться. Неужто все же снискал их род благодать всевышнюю? Через мгновенье Родогой протестующе сам себе замотал головой - ну уж дудки! Никакие это не верховные силы - это они на пару с матерью вытащили отца из загребущих Навьих лап! Мальчик тихонько обвил безвольное отцовское предплечье своими тощими ручонками и осторожно примостился у него под боком. Казалось, он лежит рядом с большой и длинной ледышкой, подобной тому, что свисают с крыш всех деревенских домов. Вот только отличие было в том, что от до жути холодного мужчины Родогой чувствовал самое горячее и родное тепло. Дожидаясь матушку, мальчик незаметно для себя прикорнул, и теперь вновь пришлось сонно протирать слипшиеся глаза. К его удивлению, женщина не сплясала радостный победный танец, не предприняла попыток от прилива чувств расцеловать сына в обе щеки. Вместо этого она лишь невероятно долго простояла на коленях около отца, прижимаясь губами к его лбу. Родогой озадаченно сидел на постели, всё ещё цепляясь пальцами за мужскую руку. Как только истекли положенные бесконечные минуты, матушка медленно обратила свой измученный глубокий взор, оттенённый свисающими у висков напрочь седыми жидкими прядями, к мальчику, но его взгляд был прикован лишь к дрожащей кривой улыбке. Родогою - который обычно очень любил это дело - почему-то сейчас совсем не хотелось задавать вопросов, толпами роящихся у него в голове. Почему-то - это подсказывало нечто очень сильно бьющееся в груди - ему казалось, что он совсем-совсем не хочет слышать на них ответы.