Из пепла

MIKA — Last Party

      — Я рядом, — тихо напоминает Альбедо, взяв Чайльда за руку на пороге приёмной. Дверь в кабинет Чжун Ли распахнута, изнутри доносятся звуки приготовлений к чайной церемонии. — Если станет тревожно…       — Детка, я спокоен как скала! — заверяет Чайльд. Кэйа быстро оглядывается на него и входит первым. — Мы же с тобой ничего такого не сделали, правда?       Он в ужасе.       — Всё так, — кивает Альбедо. Ему самому страшновато — меньше, чем если бы рядом не было Чжун Ли, но достаточно, чтобы нуждаться в поддержке. — Я на твоей стороне.       Чайльд быстро целует его в висок.       — Значит, я справлюсь.       — Обязательно. — Альбедо тянет его за собой и закрывает дверь. Гео щит материализуется под его пальцами, и Чайльд панически взглядывает на него, как будто ищет брешь, через которую смог бы сбежать. — Ещё раз здравствуйте.       — Доброе утро, — спокойно отзывается Чжун Ли. — Располагайтесь, как вам будет комфортно.       Кэйа уже сидит посередине дивана, скрестив руки на груди, косуха топорщится на плечах, щерится зубцами широкой металлической молнии. С каждой секундой нарастает взаимное напряжение, и как бы каждый ни пытался сохранить спокойствие, обман слишком неубедителен.       — Можно? — спрашивает Альбедо. Медленно подняв взгляд — весь в своих мыслях, — какое-то время Кэйа молчит, наконец, кивает и тянется снять повязку. Альбедо занимает место по правую руку, смотрит на Чайльда, но тот делает пару шагов вслед за ним, потом в другую сторону, потом примеривается сесть с ним рядом на подлокотник, потом поворачивает к Кэйе, но сразу отходит, будто упирается в ветряной барьер.       — Садись на колени, — с усталой усмешкой предлагает Кэйа.       К удивлению Альбедо, Чайльд, наоборот, пятится ближе к Чжун Ли, оглядывается на него, будто ища поддержки.       — Здесь для каждого безопасная территория, — напоминает Чжун Ли, поднимая деревянный поднос с чайником и крошечными пиалами. — Ты не исключение, Аякс.       — Не называй меня так! — рявкает Чайльд, мотнувшись к нему. — Аякс, которым я был… тот, кому дали это имя, никогда не вернулся домой! Его кости сгнили в лесу, как только сошёл снег, стали отравой для сосен! А домой… в мой дом пришёл я! И каждый знал, что мальчик с мёртвыми глазами — не брат им, не сын, не человек больше!       Чжун Ли медленно поднимает руку, прося тишины. Как ни странно, Чайльд умолкает, только ноздри раздуваются.       — Об этом мы поговорим чуть позже, если захочешь. Сейчас, если я верно понял, проблема касается вас троих?       Упрямо глянув на него исподлобья, Чайльд отворачивается от всех.       — Да, — со вздохом подтверждает Кэйа. Совсем недавно бодрый, он кажется болезненно сонным. — Я не хотел бы усугублять ситуацию.       — Конечно, — огрызается Чайльд, — я уже усугубил её до предела!       — Чайльд, — тихо окликает Альбедо и протягивает руку, но Чайльд демонстративно игнорирует его жест.       — Не делай вид, что не замешан во всём этом вместе со мной! Как будто не ты отправил то письмо Дилюку!       — Какое письмо? — Кэйа переводит взгляд с одного на другого.       — Постарайся добавить деталей, — просит Чжун Ли; поднос он водружает на рабочий стол, на обычное место рядом с заметками, но сам остаётся на ногах. — Наша цель — всё упорядочить, правда?       Чувствуя напряжение Кэйи кожей, Альбедо касается его локтя, и взгляд Чайльда, метнувшись за его рукой, ошпаривает яростью.       — Детали? Кэйа не помнил о нём! Я хотел его порвать, сжечь, стереть в порошок, но Альбедо не позволил, сказал, мы должны его отправить! Поэтому Дилюк узнал! Поэтому приехал сюда! Я надеялся, что он струсит!       Останавливать его бесполезно. Зажав руки между колен, Альбедо загнанно косится на Кэйю — и жалеет, что сел справа. Так ему видно только замершую линию губ и напряжённую позу.       — Кэйа, — шепчет он в надежде, что Кэйа повернётся, но нет — его внимание приковано к Чайльду. — Послушай…       — Мы уже сделали всё, чтобы он нас ненавидел! — напускается Чайльд теперь на него. Скованный чувством вины, стыдом и растерянностью, Альбедо не может на него злиться: в каждом слове, жесте, взгляде Чайльда сквозит страх, и этот страх не позволяет думать. Не позволяет принимать взвешенные решения. — Что толку скрывать?! Мы… я сунул нос куда не следовало! Узнал подноготную! И знаешь, почему, Кэйа?! Я хотел стать тебе ближе, ясно?! Я не подозревал, что будет… что получится так! Мне всё равно, каким ты был до! И этот Дилюк…       Чайльд прерывается так резко, будто у него пережало горло; Альбедо не сразу понимает, что заставило его замолчать.       Тихо-тихо, на пределе слышимости, Кэйа рычит, и от потусторонней вибрации этого звука жуть пробирает до костей.       — Он не заслуживает тебя, — опомнившись, с напором продолжает Чайльд. — Мне есть за что его ненавидеть. Да он тебя чуть не ёбнул!       — Как и я его. — Голос Кэйи звучит глухо, без единой интонации, как шорох позёмки по льду. — И что с того?       — Где он был, когда ты мучился здесь совсем один?! Люби он тебя, он бы…       — Аякс! — обрывает Чжун Ли. На мгновение Альбедо ощущает его злость, тяжёлую, давящую, неумолимую, как горный обвал. — Ты здесь не затем, чтобы всё усложнять.       — Усложнять? — ядовито тянет Чайльд и разъярённой змеёй разворачивается к нему. — Скажи, что с тобой всегда было просто! Что ты волновался! Ревновал! Злился из-за меня! Что тебе не было всё равно! Как думаешь, просто всегда смотреть тебе в лицо и пытаться увидеть хоть что-то за твоей добренькой улыбочкой?!       О чём бы ни шла речь, доброжелательное спокойствие Чжун Ли тает, уступая место… уязвимости?       — Я выйду, — слабым голосом говорит Кэйа.       — Разумеется. — Не сводя взгляда с Чайльда, Чжун Ли кивает. — Возвращайтесь, когда будете готовы продолжать.       С тихим «хм», звучащим как «если я когда-нибудь буду готов», Кэйа выходит не оглядываясь. С мольбой взглянув на разъярённого Чайльда, Альбедо выбегает следом, и щит на двери тотчас смыкается.       Сделав ещё пару неверных шагов, Кэйа медленно сползает спиной по стене и утыкается лицом в колени.       «Я уверен, он не хотел», — рвётся у Альбедо с языка, но это не сделает легче. Не сделает проще. Каждый сам в ответе за сказанное. Как бы ни хотелось это изменить. Как бы ни хотелось оправдать того, кого любишь.       Помявшись, он садится на пол рядом с Кэйей, на пробу касается плечом его плеча. Кэйа не вздрагивает, не отстраняется; наверное, можно остаться так.       — Хочешь что-нибудь? — решается Альбедо.       — Оказаться под одеялом, — горько отзывается Кэйа, не меняя позы. — И никогда не начинать этот разговор.       Удержаться не выходит — Альбедо обнимает его, утыкается носом под воротник куртки. Так легче. Запах Кэйи, его тепло, ощущение безопасности, которое Альбедо привык чувствовать рядом с ним, — сейчас он слишком нуждается во всём этом.       Неохотно шевельнувшись, Кэйа обвивает рукой его талию, слегка прижимает к себе. До него Альбедо не мог представить, что прикосновения могут быть настолько бережными.       — Лучше так, чем молчать… — бормочет Альбедо ему в затылок и целует под волосами. — Наверное…       С тяжёлым вздохом Кэйа всё-таки поднимает голову. Его дыхание пахнет горьковатым дымом и зубной пастой со снежной мятой, наспех натянутая майка — его домом, который для Альбедо незаметно стал воплощением уюта… первым уютным местом, где ему повезло оказаться.       Такие мелочи — много, много незначительных на первый взгляд мелочей, — но от каждой распирает сердце. Альбедо всерьёз запаниковал, впервые подумав «люблю». Сейчас ему всё ещё страшно, но тогда, осенью, рыдая в парке у Кэйи на руках, он не представлял, какой огромной, больше него самого станет эта любовь. Что её защита, как зачарованный плащ, сделает его неуязвимым для того, что раньше могло бы его уничтожить. Что он научится чувствовать так много.       Развернувшись, Кэйа устраивает его между колен, притягивает его голову себе на грудь. Только почувствовав, как намокает его майка, Альбедо понимает, что плачет.       — Но мы с тобой молчим, — печально усмехается Кэйа. — Почему?       — Потому что боимся сделать больно? — предполагает Альбедо.       — Или потому что правда слишком уродлива?       — И кто-то из нас испугается, узнав о ней?       — Возможно. — Кэйа стискивает зубы, пытается улыбнуться, но сразу сдаётся. Впервые на памяти Альбедо у него не получается, и так он выглядит… слишком измождённым своей бесконечной битвой, чтобы даже поднять щит. — Или, наоборот, скажет, что такая ерунда и выеденного яйца не стоит.       — И не поймёт, чего тебе стоило пройти такой путь?       С длинным вздохом Кэйа откидывается на стену. Его ресницы становятся мокрыми, и Альбедо, поддавшись необъяснимому порыву, накрывает его глаза ладонью.       — Хорошо, если так. — Кэйа не двигается. — Совсем не весело понимать, каково быть калекой.       «Ты не калека!» — хочет выкрикнуть Альбедо, но останавливает себя раньше чем успеет открыть рот.       У Кэйи были и есть причины чувствовать себя… слабее, чем он мог бы быть, не случись с ним беды, и никакие слова не помогут отмотать время назад.       — Я дракон, который не умеет летать, — вздыхает Альбедо, пристроив голову ему на плечо, и вслепую ведёт пальцем по его переносице к скуле, очерчивает угол челюсти и подбородок. — Мои крылья ни на что не годятся. Может… может, я немного понимаю.       Кэйа теснее прижимает его к себе, упирается подбородком ему в макушку.       — До вас я не думал, что однажды снова смогу… — Кэйа надолго замолкает, то ли ища слова, то ли, наоборот, стараясь поглубже их спрятать, — что-то почувствовать. Что-то настоящее, как… до всего этого.       Глядя в несуществующую точку на светлой стене, Альбедо автоматически пытается промотать смутно известную ему историю в это «до». Он ушёл с Драконьего хребта, когда война уже закончилась, а её уродливые следы почти заросли травой. Наверняка Мондштадт был другим, когда лопасти мельниц ещё не разъела скверна, на стенах не отпечатались глубокие следы ядовитых когтей, а величественная статуя Барбатоса не лишилась крыльев и рук. Когда у Дилюка не было седых волос, а Кэйа… каким был Кэйа?..       — Я часто спрашивал, зачем Бай Чжу длит мои страдания, — продолжает Кэйа, бездумно играя с волосами Альбедо, — почему я не могу сдаться, если в моём существовании нет смысла? Если я не могу позаботиться о себе, не могу передвигаться без подпорок, аппарата для дыхания и десятка капельниц, если каждое движение стало для меня пыткой… почему он не пощадит меня, если все вокруг в один голос твердят, что у меня нет надежды? — Он сдавленно хмыкает. — И не верил его словам, что каждая жизнь бесценна, что, пока у меня нет сил сражаться со смертью, он будет делать это за меня, раз выбрал работу врача. Каждый раз, закрывая глаза, я надеялся, что никогда больше их не открою.       Зажав рот ладонями, Альбедо слушает и старается дышать через нос. Кажется, ещё немного — и Кэйа из-за него промокнет до нитки.       — Но каждый проклятый день я просыпался, и мучениям не было конца. Я думал, никогда не перестану жалеть, что Барбатос решил сохранить мне жизнь. Что дал второй шанс тому, кто не заслуживал и одного. Что до следующего конца своих дней я не почувствую ничего кроме горечи пепла, которым я стал. Но теперь… дней, которые мне нравятся, всё больше. Наверное, это можно назвать успехом.       Альбедо утыкается ему в грудь, жмурится, стараясь успокоиться.       — Никто не может пожалеть о том, чего не случилось, — говорит он, — но жизнь, в которой я встретил тебя, мне нравится больше.       От того, как Кэйа подцепляет его пальцем за подбородок, Альбедо снова переполняется нежностью. Почему чувства, которые он всегда себе запрещал, оказались такими… простыми?..       — Тогда давай выпьем по стаканчику воды и вернёмся сюда так, будто лужа слёз на полу совсем не наша? — предлагает Кэйа, и теперь его улыбка такая тёплая. Словно ещё один кусок его прошлого очистился от тьмы. — Может, я готов продолжить разговор.              ~              Последнее, чего Чайльд ждал, — что Чжун Ли обнимет его. Не отчитает за отвратительное поведение, не попытается докопаться до правды, не пригрозит очередным наказанием, не трахнет даже, а вот так прижмёт к себе, позволит уткнуться в плечо и не показывать лица.       Последнему Чайльд особенно рад.       — Чего ты боишься, Аякс? — Чжун Ли не злится. Не осуждает. И от этого ещё противнее. Чайльд хотел бы сказать, что ничего не боится, но это будет враньё. Он боится потерять Кэйю, боится, что Альбедо отвернётся от него; с ними он стал храбрее, но появились и новые страхи. Может, даже сильнее прежних.       Слова начинают сыпаться из него как горох, минуя сознание. Прямо как пять минут назад, когда он не мог закрыть рот, чтобы остановить поток хуйни.       — Одиночества, — говорит он, и дальше его несёт без остановки, — когда я был один, понимаешь, мне и бояться было нечего, семья это другое, семья под защитой Царицы, и вы по крови родня, ничто этого не изменит, даже если брат пойдёт на брата и вот это всё, но Кэйа... Он может просто уйти, и я... Я не смогу... искать его... кого угодно можно найти, но вернуть того, кто ничего тебе не должен... У меня нет права...       Он позорно всхлипывает, и слёзы тоже валятся из глаз как горошины, прямо на пиджак Чжун Ли, на золотисто-бежевую рубашку; мокрых пятен перед лицом так много, что не соврать себе, будто это так, случайность.       — Аякс, — Чжун Ли берёт его лицо в ладони, заставляет поднять голову, смотрит в глаза. Чайльд кусает губы, чтобы не шмыгать так позорно, но и это не помогает. — Кэйа никуда не уходит.       — Но... Но он... — У Чайльда изнутри снова рвётся глухое рыдание, такое сильное, будто вот-вот расколет ему рёбра. — Он уже...       Он оглядывается на запертую дверь под печатью Гео, и его встряхивает во весь рост.       Когда в последний раз ему было так страшно?       — Кэйа ждёт в приёмной. — Чжун Ли снова поворачивает его к себе, большими пальцами массируя ему виски. Чайльд чувствует прикосновения его гладких колец, тепло кожи, и это помогает хоть немного сохранять рассудок. Будь у Чайльда Глаз Порчи, он бы уже обратился в монстра — потому что монстр защитит его, что бы ни случилось. Только монстр всегда останется рядом.       — Правда? — спрашивает Чайльд, и ему стыдно за то, сколько в его голосе надежды.       — Правда. Ни он, ни Альбедо не отвергают тебя. Для Кэйи это тяжёлый разговор. Но и для тебя тоже.       — Я сделал ему больно, — жалко скулит Чайльд. — Как и все те, кто...       Он не хочет озвучивать, кто. Да Чжун Ли и сам понимает.       — Да, — спокойно кивает Чжун Ли. — И он может сделать больно тебе. Каждый из нас способен сделать друг другу больно. Но меньшая боль предотвращает большую. Вынь осколок из раны — и это будет неприятно, но если рана воспалится, из-за заражения потеряешь всю руку. Сейчас ты пытаешься достать осколки. Многие из них глубоко. Кэйа понимает это не хуже тебя. Он готов, как бы тяжело ни было. Поэтому он здесь. Поэтому ты здесь.       — Может, он готов, — выкрикивает Чайльд, — но я — нет! Мне страшно! Я не знаю, что говорить!       — А что бы ты хотел сказать? — Голос Чжун Ли остаётся таким спокойным, будто и правда ничего такого не происходит. — Не о своих обидах и страхах, а о том, почему ты согласился прийти. Ведь у тебя была причина?       — Потому что я люблю Кэйю, — бормочет Чайльд еле слышно. — И не хочу, чтобы он думал... чтобы я для него выглядел как мудак, которому похуй, что с ним!       — Именно, — Чжун Ли снова кивает, — это и есть причина, Аякс. Ты любишь его. Доверяешь ему. И точно так же он доверяет тебе. Даже если ты делаешь ему больно. Он не уйдёт, пока ты не скажешь, что хочешь этого. А ты не скажешь?       Чайльд задумывается. Пару раз эти слова чуть не слетели с его языка. Но, раз он удержался...       — Не скажу, — решительно говорит он. — Дай только продышаться.              ~              В нерабочие часы дозвониться Тигнари могут только самые близкие друзья, один из которых никогда не пользуется голосовой связью, а второй…       Тигнари понятия не имеет, как он, потому что в последние несколько дней аль-Хайтам не писал.       Тихая вибрация волнами расходится под подушкой; если звонит аль-Хайтам, вряд ли у него хорошие новости. Что будет, думает Тигнари, если я не возьму трубку и никогда не узнаю?.. Никому не скажу? Увезу Сайно и Коллеи так далеко, чтобы нас не нашли, и унесу в могилу жестокую истину о том, что все мы спохватились слишком поздно? Что мы отводили глаза и принимали неудобную ложь за желанную правду, пока у нас не осталось места для отступления?       Телефон продолжает звонить. Глубоко вздохнув, Тигнари скатывается с кровати и уходит в соседнюю комнату.       На экране номер Кави. Кажется, ему ещё не должны были вернуть телефон… Может, это Бай Чжу, и тогда… нет, новости точно не окажутся хорошими.       Но Тигнари собирается с силами и принимает вызов.       После короткой паузы прогружается изображение с камеры.       Это Кави.       — А… — выдыхает Тигнари и быстро закусывает губы, чтобы не закричать от радости.       — Тигнари! — Кави подскакивает на кровати и сразу шлёпается обратно, но его улыбка становится только шире. — Тигнари, я в порядке! Почти! То есть… мне лучше! — Он смеётся, прижимая ладонь ко лбу, так что камера трясётся. — Поверить не могу. Я так рад тебя видеть! Прости, если в прошлый раз показался неразговорчивым, тогда мне от всего было больно, я даже толком улыбнуться не мог! Если у вас будет время, приезжайте ещё. Я спрошу у Бай Чжу, когда мне можно будет выходить из клиники. Телефон мне пока не отдадут, Бай Чжу согласился, чтобы я позвонил тебе, потому что с другого номера ты не возьмёшь. Мы как будто вечность не виделись! Как Сайно? Как Коллеи? Они спят, наверное, прости, что тревожу тебя в такую рань, у меня была бессонница, и я подумал…       — Кави… — Тигнари подносит экран к глазам, и Кави снова заливается смехом. Всегда говорит, что вблизи у Тигнари глаза огромные как у лесной лисицы. — Подожди! Сайно меня убьёт, если я его не разбужу! Ты ещё можешь говорить? Сайно!       Скрипят половицы — из своей комнаты выглядывает Коллеи. Тигнари манит её за собой, бегом возвращается в спальню, прыгает на кровать.       — Сайно! — Он трясёт мужа за плечо. — Сайно, это Кави! Поговори с ним!       — Кави?!       Сайно взвивается из-под одеяла, выхватывает телефон. Он успел поспать всего пару часов после возвращения из пустыни, и ему нелегко разлепить глаза.       — Вижу, тебя опять занесло песком! — бесстыдно потешается над ним Кави. У Тигнари сердце сжимается, так он соскучился по их взаимным подначкам. — Не волнуйся, параноик, это точно я, хочешь, спроси у своего мужа? Тигнари, это я, Кави?       — Несомненно, — фыркает Тигнари. Коллеи пробирается Сайно за спину, тоже заглядывает в экран, и её лицо озаряет совсем детская радость. — Могу подтвердить твою личность даже перед лицом всех Архонтов.       — Кави… — Коллеи моргает часто-часто. — Как ты себя чувствуешь? Врачи хорошо с тобой обращаются? Тебе больно? Я могу чем-нибудь помочь?       — Мне намного лучше, Коллеи. — Кави всегда говорит с ней теплее, чем с остальными, и сколько бы ни прошло лет, у Тигнари от этого тает сердце. — Меня лечит лучший доктор, очень добрый. Все заботятся обо мне, даже другие пациенты. Есть сестра-адептка, она бы тебе понравилась. Если захочешь приехать меня навестить, увидишь, в клинике совсем не страшно, разве что скучно… — Ему приходится глубоко вдохнуть, чтобы продолжить: — Вот бы сейчас в картишки с вами перекинуться…       По тому, как у непривычно молчаливого Сайно дёргается щека, Тигнари понимает, что вот-вот они зарыдают все втроём, а Кави это вряд ли будет полезно.       — Мы бы тоже с удовольствием. — Он ненавязчиво отбирает у Сайно телефон и снова выходит, понижает голос. — Аль-Хайтам внимателен к тебе? Вы не ссоритесь?       — Всё хорошо. — Кави устраивается удобнее, прокашливается и брызгает в рот каким-то лекарством. — Ему было тяжелее, чем мне.       — Но болел не он, — рассудительно замечает Тигнари.       — Потому и тяжелее. — Если судить по нежной улыбке Кави, у них всё хорошо, по крайней мере, прямо сейчас. — К счастью, он сблизился здесь с ещё одним человеком, очень славным.       — Бариста из Иназумы?       — Ты всё пронюхал! — Кави всплёскивает руками, и в трясущейся камере мелькают распылители на потолке. — Я мог и не говорить!       — Мне важно, чтобы ты не оказался в чужой стране без поддержки, пока не можешь о себе позаботиться, — серьёзно говорит Тигнари. — Если вы решите расстаться, скажи. Я что-нибудь придумаю. Мы с Сайно сможем приезжать по очереди. Может, и Коллеи согласится.       — Вот ещё, сидеть у моей постели! — фыркает Кави, а потом сам подносит камеру к глазам. На лисицу он совсем не похож. — Я ему верю. И никогда не перестану верить. Может, только сейчас, пережив всё это, мы с ним начали по-настоящему сближаться… если бы ты знал, как сильно я по нему скучал.       — Хорошо, — выдыхает Тигнари. — Но если что-то пойдёт не так, если тебе просто станет грустно… если что-то понадобится, я буду рад помочь. Ты для меня важный человек, Кави.       — Обожаю то, как легко ты говоришь самые сложные вещи. — Кави прижимает пальцы к губам и потом к экрану телефона. — Спасибо, что поддерживаешь меня. Мир за пределами этих стен… он всё ещё существует. Я почти забыл, как жил раньше…       — Мы обязательно приедем. Пусть аль-Хайтам напишет мне, когда будет можно.       — Я передам ему. Или напишу сам, если получится. Поцелуй от меня Коллеи и обними Сайно крепко-крепко. Клянусь, прямо сейчас я бы никакой моры не пожалел за одну его остопиздевшую шутку. Пока-пока! — Кави машет ему и смотрит в сторону — видимо, на врача или сестру. — Я скучаю!       Ещё несколько секунд Тигнари глупо улыбается потемневшему экрану.       Он совершенно здоров, но после этого разговора что-то внутри определённо перестало болеть.