Из пепла

      — Мы с Томой договорились, что я буду его подменять, — рассказывает Итэр по пути в кофейню, — я не привык засиживаться без дела, и раз уж мы здесь надолго…       — А мы здесь надолго? — растерянно спрашивает Дилюк.       Итэр в замешательстве оборачивается, и они оба останавливаются посреди узкого тротуара.       — Ты хочешь уехать?       — Я… — Дилюк хмурится. — Не думал об этом…       Посмотрев на него, Итэр складывает руки на груди и кривовато, чуть ехидно улыбается.       — Ты не думал, — весело повторяет он.       — Я не думал так далеко, — поправляется Дилюк, но легче ему не становится. — Наверное… раз Кэйа здесь… и раз это он… я имею в виду, настоящий… — Он делает глубокий вдох. — То он, наверное, вернётся с нами в Монд?..       Те несколько секунд, которые они провели наедине, и ещё минута или две, пока Кэйа не сбежал… У них не было шанса на разговор, а от мысли о встрече Дилюка до костей пробирает мороз.       Итэр перестаёт улыбаться.       — Он не вернётся, — понуро заканчивает Дилюк.       — Сейчас — нет, — говорит Итэр спокойно. — Он всё ещё наблюдается у Чжун Ли. Как минимум.       Как максимум, он влюблён. Раньше эта мысль привела бы Дилюка в ярость, но он не способен злиться на Альбедо — такого человека легко полюбить. И он понимает, почему Кэйа его выбрал. Мало тех, с кем комфортно долго находиться рядом. Даже Дилюку, который не терпит чужого общества дольше нескольких часов.       — Мне, наверное, тоже нужно его навестить. — Дилюк скрещивает руки на груди, стискивает рукава пальто. — Поговорить… обо всём этом. О Кэйе. Я так долго думал, что он мёртв, что теперь… забыл, каким он был. Наверное, за эти годы в его жизни многое изменилось… и он… он больше не обязан быть всегда рядом со мной…       Эта простая мысль ощущается как зарево неминуемой катастрофы.       Что их с Кэйей связывает теперь, когда у каждого из них своя жизнь? Есть ли причины оставаться друзьями? Обсуждать былую любовь, если она вообще была чем-то большим, чем пережиток юношеской чувствительности? Стоит ли ворошить прошлое? Раз Кэйа не пытался выйти на связь, возможно, ему и не хотелось восстанавливать прошлые связи?       Но он был рад девочкам. И, если верить его объятиям, рад был и Дилюку — и ошеломлён не меньше.       Только когда на нос падает холодная капля, Дилюк понимает, что за время его размышлений начался дождь.       — Вы всё ещё здесь! — окликает Джинн. Её каблуки стучат часто-часто. — Я получила посылку от Лизы, теперь у меня есть ещё какая-то одежда, кроме формы! Честно говоря, не помню, когда надевала всё это в последний раз…       Дилюк поворачивается помахать ей и невольно останавливается взглядом на пышной груди в вырезе белой блузки. Женщины в целом его по-прежнему не интересуют, но Джинн… слишком красива, чтобы ей не любоваться.       — Я тоже забыл, как ты выглядишь в чём-то кроме кителя, — усмехается он и, когда Джинн подходит, целует ей руку. — Сердца всех мечтателей Ли Юэ в опасности.       — Какой же ты дамский угодник, — искренне смеётся Джинн и треплет его по волосам. — Ох, Дилюк… такое чувство, что мы с тобой помолодели лет на двадцать.       — Есть немного. — Дилюк предлагает ей руку. — Позволь тебя проводить.       Итэр с удовольствием подхватывает его под локоть с другой стороны.       В целом, если отложить мысли о прошлом, день начинается на редкость хорошо.              ~       

Måneskin — Gasoline

             — Располагайтесь. — Чжун Ли указывает только взглядом; он сидит на своём обычном месте, сложив кончики пальцев перед лицом, и, может, Альбедо мерещится, но воздух вокруг него слегка дрожит. — Аякс, ты готов?       — Да, — глухо доносится из тёмного угла, где Чайльд слушал историю Альбедо. Сейчас его голос звучит непривычно… взросло, и Альбедо впервые настолько отчётливо понимает: этот человек действительно занимает или занимал высокий пост в священном воинстве Царицы. Страх и покорность окружающих слишком давно стали для него привычными… естественными.       Так не похоже на привычного Чайльда, которого Альбедо будил поцелуями в нос и рисовал зевающим и встрёпанным, пока Кэйа варил им кофе.       Может, к лучшему, что лица Чайльда сейчас не видно.       На этот раз Альбедо не повторяет ошибку — садится слева, позаботившись о том, чтобы не заслонять Кэйю собой.       — Если ни у кого нет возражений, — он сплетает пальцы на колене, — я начну.       — Я попрошу не перебивать Альбедо. — Чжун Ли кивает. Из тёмного угла доносится раздражённый вздох. — Все мы здесь с единственной целью — по-настоящему услышать друг друга.       Кэйа откидывается на спинку, скрещивает руки на груди.       — Хорошо. — Он прикрывает глаза. — Я слушаю.       Вопросительно взглянув в сторону Чайльда, Альбедо получает в ответ тишину. Что ж, значит, у него карт бланш.       — Всё началось, когда Кэйа попросил заехать забрать его. Дом, где мы — я и Чайльд, — нашли его без сознания, оказался заброшен. На столе лежало письмо для Дилюка. Я никогда не слышал этого имени.       — И и ещё век бы не слышал… — бурчит Чайльд.       — Если не останавливаться на деталях, — продолжает Альбедо; он не решается смотреть кому-нибудь в лицо и в качестве точки для концентрации выбирает кисточку на абажуре лампы, — я забрал письмо. Кэйа не вспомнил о нём, когда пришёл в себя, но… — Он переводит дух, и нужные слова вдруг появляются сами. — Мать говорила, рождённое из праха обращается в прах, рождённое праху вопреки становится непобедимым. Слова, стоившие Кэйе так дорого… я не мог уничтожить их. Я не знал, кто такой Дилюк, но Катерина легко нашла адресата.       — Потом была сраная конференция, — подаёт голос Чайльд. — И я туда припёрся чисто из любопытства. Ну, знаешь, — в слабом отсвете лампы Альбедо видит, как он взмахивает рукой — жест для пространного рассуждения, — лезть куда нельзя, у меня же шило в жопе. Я и залез. Я не знал, что там будет… про тебя.       Набравшись смелости обернуться, Альбедо снова видит только устало вздёрнутый уголок рта, — Кэйа закрывает лицо локтем.       — Я ничего не знал о Дилюке, — продолжает он тише и осторожно касается руки Кэйи. Кэйа не пытается её отнять. — Не знал, кто он. Только когда Катерина отправила письмо бесплатно, понял, что вы… связаны какими-то родственными узами? Это было всё.       — Я собирался тебе рассказать. — Чайльд звучит надломленно. Альбедо слышит, как он возится в кресле, как ткань шуршит о ткань. — Понимаешь, я… Да не стал бы я от тебя скрывать, что я, гнида какая-то?!       — Тш-ш, — напоминает Чжун Ли.       — Я сам сотню раз пожалел! — огрызается Чайльд, но тут же поправляется: — Не из-за тебя, не подумай, я… блядь, я не знаю, что говорить, сука, мне лучше заткнуться, да?       Чжун Ли чуть заметно опускает ресницы, и наступает тишина.       Подождав, Альбедо продолжает:       — Всё остальное было чередой совпадений. Чайльд предложил вернуться в тот дом. Так вышло, что с нами поехал Кави. В первый раз я заметил упаковки от лекарств, которые ты принимал несколько лет назад, и хотел изучить их, чтобы глубже понять природу твоего заболева… — Он заставляет себя остановиться. — Чтобы суметь помочь, если случится похожий приступ. Никто из нас не знал, что Кави случайно пробудит память камней и увидит образы прошлого. И нарисует их.              Кэйа не чувствует ни малейшей потребности открывать глаза.       — Рисует он хуёво, кстати, не то что Альбедо.       — Я успел осмотреть этаж, где была та комната, и немного следующий, с фонтаном. Времени оказалось меньше, чем мы думали.       — Пришлось резко дать по съёбам.       — Чтобы контакт с информацией, запечатанной в неодушевлённых предметах, стал возможен, человеку приходится войти в состояние, близкое к трансу. Кави почти не понимал, что рисует, и никому из нас не позволял приблизиться. Когда мы вернулись в клинику, Чайльд пошёл к тебе, а я остался, чтобы взглянуть на рисунки.       — Слышь?!       — Я должен был! — В голосе Альбедо прорезается отчаяние. — Разобрать настолько сырые скетчи без специальной подготовки…       — Но ты мне всё объяснил!       — Потому что успел разобраться до того.       — Так бы и сказал, что я тебе помешаю!       — Аякс, — повелительно вмешивается Чжун Ли.       — Кто-то из нас должен был сохранять здравый смысл.       — Я просто проблевался!       — Чайльд, я не об этом. Пожалуйста…       — Может, Кэйа тоже что-нибудь скажет?!       Ещё пару лет назад Кэйа надел бы для него свою самую блестяще язвительную и равнодушную улыбку и вышел не оглядываясь. Исчез снова, чтобы, может, никогда не вернуться. Чтобы оставить позади ещё один кусок жизни, который никогда ему по-настоящему не принадлежал. Фантазии о том, что кто-то способен тобой дорожить, такие зыбкие… Одно неосторожное слово — и хватит выдоха, чтобы сдуть маски привязанности с пустых глаз и оскаленных ртов.       Но он сам согласился прийти.       Шевельнувшись, он понимает, что почти не чувствует тела. Приходится приложить усилие, чтобы сдвинуть руку с лица и разлепить веки.       Альбедо стоит спиной к нему — ноги расставлены, плечи напряжены: он готов драться, если понадобится. Так странно видеть на этом месте не себя.       — Хоть слово скажи, — требует Чайльд; в неестественно густой темноте не видно даже очертаний его тела, только смутное движение навстречу. Альбедо упрямо сжимает кулаки. — Разве это много?       Чайльд готов вытрясти признание насильно — если верить приказному тону, — но когда он делает ещё шаг и показывает лицо, даже в тёплом свете ламп оно белее белого, брови жалобно сложены домиком, а огромные глаза переполнены страхом отвержения, с которым Кэйа давно привык жить.       — Кивни. Шевельнись. Дай знать, что тебе не всё равно, — продолжает он. Альбедо тянется ему навстречу, трогает за локоть, за плечо; не останавливаясь, Чайльд приобнимает его за талию, увлекает за собой и отпускает, только когда подходит вплотную. — Не всё равно ведь?       Как может быть всё равно? Кэйа не может себе такого вообразить.       Он не бежал бы так много раз, будь ему безразличны обещания, данные в любовной горячке, и пустые обещания, которых он не просил.       — Детка, — Чайльд бухается перед ним на колени, садится, бессильно сутулится — и становится невыносимо маленьким, — ты же меня ещё любишь?..       Отлепившись от спинки дивана, Кэйа наклоняется к нему, гладит по щеке, пропускает через пальцы непослушные волосы. Чайльд тянется за его прикосновением, подставляет солёные от слёз губы.       Глупый, глупый мальчишка.       Да и Кэйа в свои годы немногим умнее.       Альбедо садится рядом, и Чайльд хватается за его руку как утопающий. Кэйа кладёт ладонь поверх.       — Любишь, — заявляет Чайльд самодовольно, оборвав поцелуй, — любишь, правда? Всё равно любишь?       — Как бы я мог не, — шепчет Кэйа. В такие моменты голос часто его предаёт, и мало кто дожидался, пока это пройдёт.       — Тогда почему сбежал? — Вцепившись ему в майку и в ремень, Чайльд прижимается лицом к его плечу, лбом сдвигает ворот куртки. — Когда я подумал, что ты не вернёшься, у меня чуть этот не случился… Чжун Ли, как он называется?!       — Экзистенциальный кризис, — невозмутимо подсказывает Чжун Ли.       — Вот эта хуйня! — Он встряхивает Кэйю, как будто надеется скорее получить ответ. — И ещё этот Дилюк! Я думал, ты с ним сбежишь, как только узнаешь, что он тут!       — Скорее, я бы сбежал от него, — медленно говорит Кэйа. Там, где начинается «Дилюк», кончается изведанная территория. Там тьма и уголь былых дней, смазанные картины прошлого, жуткого и счастливого, и Кэйа боится думать о нём. Боится посмотреть Дилюку, настоящему, живому Дилюку в лицо и увидеть на нём отпечаток прошедшего времени. Времени, которое сделало их чужими.       — Я успел немного с ним подружиться, — говорит Альбедо. Его пальцы под тяжёлой ладонью Чайльда вздрагивают. — И с Итэром.       — И Итэр! — тут же вскидывается Чайльд. — Он на меня как на пустое место смотрит!       — Итэр? — переспрашивает Кэйа. Только что бывшая стабильной, картина мира перекашивается. — Он тоже здесь?       — Ты знаешь его? — Альбедо вздыхает с облегчением, будто предполагал в нём серьёзную проблему.       — Да. Он сражался с нами против Бездны. Значит, он всё ещё в Тейвате… — Кэйа делает длинный выдох, свободной рукой обнимает Чайльда за плечи, и тот немедленно прячет голову ему под косуху. — Он ещё не уехал?       — Нет. Он обещал побыть здесь с Дилюком.       Мысль, следующая за его словами, кажется фантастической.       — Подожди, — хмурится Кэйа, — они… что, встречаются?       — Они женаты! — гневно сообщает Чайльд из-под куртки.       И без того пострадавшая, картина мира рушится до основания.              ~              В это время посетителей немного: сёстры заняты вторым утренним обходом, а до посещений и прогулок ещё больше часа. Удивительно, как незаметно эти знания стали для аль-Хайтама привычной и необходимой частью жизни и более чем свободного графика.       Тома пользуется шансом привести в порядок кухню: загружает чистящую машину, стерилизует приборы, вынимает новые пакеты с кофейными зёрнами, проверяет печи. Пока за столиками никого, аль-Хайтам снимает наушники, чтобы послушать звуки его работы. Когда Кавех погружался в проекты с головой, аль-Хайтам точно так же пользовался шансом послушать шуршание карандаша, тихое жужжание бесконтактного стилуса, ворчание и тяжёлые вздохи.       Может, так и выглядит настоящая, не посыпанная блеском приличий любовь человека, который не умеет красиво говорить. Драгоценные слова на двух десятках языков мёртвым грузом оттягивают его память; почему ни одно не приходит на помощь?       Звонок от двери едва задевает его сознание.       — Привет! — звучит голос Итэра. Аль-Хайтам торопливо надевает наушники. — Тома, помочь?       Он кивает аль-Хайтаму, облокачивается на стойку с ним рядом.       — Через час-полтора! — Тома выходит к нему с улыбкой. Следом тянется запах подпекающегося теста. — Ты привёл друзей!       — Наконец-то! — Итэр указывает на своих спутников; аль-Хайтаму любопытно, но пялиться людям в лицо неприлично, так что он ждёт, пока они сами появятся в поле зрения. — Это Джинн. А это Дилюк, мой муж.       Фамилию Джинн называть излишне — на картинах и фресках, посвящённых истории Мондштадта, любого из Гуннхильдр легко узнать по бледному золоту локонов, горделивой осанке и разрезу глаз, от которого взгляд кажется немного печальным.       Принадлежность мужа Итэра к фамилии Рагнвиндров не менее очевидна — но это волнует аль-Хайтама значительно меньше.       Тот человек, невольно предотвративший их с Чайльдом драку.       — Моё почтение! — Тома склоняется в церемонном иназумском поклоне, потом уже по-мондштадтски пожимает обоим руки. — Если захотите что-то из привычного меню, только скажите!       — Рада знакомству! — Джинн кажется смущённой. — Вы тоже…       — Да! Я переехал в Иназуму, когда вы и господин Дилюк были ещё юными рыцарями. — Он деликатно сворачивает тему. — Начнёте с напитков?       — Сделай четыре разных завтрака! — Итэр от нетерпения хлопает ладонями по стойке. — Любых, я хочу, чтобы они попробовали! Аль-Хайтам, присоединишься?       — Хм… я уже сыт, — теряется аль-Хайтам, и взгляд Дилюка, вероятно, тоже не привыкшего бесцеремонно рассматривать других, обжигает его лицо.       — Вы… знаете того Фатуи? — спрашивает он. Из-под рукава его пальто взвивается дымок.       — К сожалению. Мы… в натянутых отношениях.       Сделав какой-то вывод из его слов, Дилюк по сумерской традиции снимает перчатку и протягивает руку. Повторив его жест, аль-Хайтам касается кончиков его пальцев, и они оба подносят руку ко лбу, губам и сердцу. Тот же ритуал они совершают и с Джинн.       — Ну, раз вы обменялись клятвами искренне делиться мыслями, словами и чувствами, — Итэр сверкает хитрой улыбкой, — придётся разделить и трапезу.       Как просто аль-Хайтам попался в ловушку.       — Отлично! Сделаю тебе кофе! — Тома тоже неприкрыто рад. — Готов принимать ваши заказы, друзья!       Чтобы не мешать, аль-Хайтам отходит от стойки. Дилюк следует за ним.       — Можете на меня рассчитывать, — говорит он суховато, направляясь к столику, за которым обычно сидит Кэйа. — Не все из Фатуи… пошли по дороге мира.       Аль-Хайтама мало интересует современная история, но мондштадтцы, несколько лет сдерживавшие тварей Бездны, своим свободолюбием известны не меньше, чем снежновцы — преданностью Царице. Может, в этом и корень извечной… может, уже не вражды, но как минимум взаимной предвзятости. Забавно, что при всём этом вежливость и сдержанность представителей Мондштадта только оттеняет развязность и порой откровенную наглость выходцев из Снежной. Последних аль-Хайтам встречал не так много, но ему по горло хватило бы и одного.       Джинн присоединяется к ним почти сразу, элегантно снимает пальто. Её красота настолько впечатляюща, что аль-Хайтам чувствует себя несколько… стеснённо, сидя на соседнем стуле.       В отличие от неё, Дилюк одет просто — водолазка с воротом, доходящим почти до подбородка, просторный свитер, скромные, без излишеств часы со стрелками. Лаконичный наряд оттеняет его запоминающуюся внешность так же, как тонкая рама подчёркивает гениальность полотна. Шедевру не требуются украшения.       — Завтрак! — Итэр ставит в центр столика два маленьких круглых подноса, а третий, к изумлению аль-Хайтама, снимает с макушки. — Начинайте пробовать, я сейчас принесу кофе.       Дилюк тотчас расставляет четыре тарелки.       — Простите, я не планировал есть, — прокашливается аль-Хайтам.       — Мондштадтский обычай, — Джинн сверкает улыбкой, — у каждого должна быть тарелка. Если у гостя нет аппетита, пустую посуду убирают вместе с остальной, вот и всё.       — Никогда не слышал об этом.       — На дипломатических встречах отдают предпочтение нейтральному этикету. Право свободной тарелки — для дружеских посиделок. Не стесняйся брать по маленькому кусочку, если не голоден, но хочешь попробовать. Дилюк, положить тебе колбаску?       — Да, и сырник. Будешь варенье?       — Вон то, фиолетовое, это дыня?       — Судя по запаху, — Дилюк подносит ложечку к носу, — с какой-то душистой травой. Я забыл название.       — Никогда не пробовала! — Джинн подставляет тарелку. — Если ты не хочешь, можно мне половинку?       Дилюк отливает из соусницы две трети.       Их удивительная непринуждённость за столом так расслабляет.       — Можно и мне ложечку? — сдаётся аль-Хайтам.       Он тоже никогда не пробовал иназумские дыни.