Индейское лето

Говорят, женская интуиция лучше мужской. Не знаю, не уверена. Стоило Джо только войти в дом, мои бедные мальчишки будто онемели. Не только тихоня Сид, но и Том, всегда такой общительный и бойкий. К своему стыду, я не почувствовала ни малейшей опасности. Их поведение я объяснила себе тем, что у нас почти не бывает гостей, тем более таких и в такое позднее время. За столом Джо со всеми нами держался вежливо и дружелюбно. Сид даже немного разговорился, а Том так и молчал весь вечер. Я пыталась поначалу вести светскую беседу, но вскоре поняла, что это бесполезно. Разговор уходил то к слишком личным темам, то к последним новостям. Помню, я подумала, что никогда не смогла бы так свободно разговаривать с почти незнакомыми людьми. Само собой, когда речь зашла о скором повешении Мэффа Поттера, я попросила не затрагивать такие темы при детях, но Джо лишь ответил, что дети знают больше, чем кажется. Что самое ужасное, я и тогда не насторожилась. Что-то в тот момент занимало мои мысли. Что-то важное было сказано за столом в тот вечер. Сейчас я отнесу десерт мальчишкам, надеюсь, что вспомню ту фразу и смогу записать, когда вернусь. Вспомнила. Я спросила Джо, что привело его в наш город. Прошло совсем немного времени после несостоявшегося линчевания Поттера, и я всё ещё размышляла о переезде, как всегда, склоняясь к тому, что он возможен, но не обязателен. Джо ответил, что в нашем городе похоронен его отец, а дом там, где могилы предков. И тогда я поняла, что удерживало меня после каждой бессудной расправы или её попытки. Как бы я ни злилась, я бы ни за что не оставила могилы родителей, сестры и мужа. Это было бы всё равно, что бросить дом на разграбление. Я не осознавала этого и почему-то обрадовалась, что кто-то осознал и высказал. Я тогда почувствовала, что нам было бы, что обсудить, но присутствие детей стесняло меня. Мы попрощались сразу после ужина. Сид помог мне прибраться, а Том сразу пошёл спать. Я даже испугалась, не заболел ли он, но жара не было. Оставшись у себя в комнате, я мысленно продолжала вести разговор с ушедшим гостем. Чем он привлёк меня тогда, я и сейчас не до конца понимаю. Меня никогда не привлекали книги о благородных разбойниках, никогда не манило чувство риска, никогда мне не хотелось перевоспитать настоящего грешника. В своей слепоте я даже не понимала, кого пригласила в дом. До меня, конечно, дошёл слух, что он провёл пять лет в тюрьме, но, как я слышала, за совершеннейшую мелочь: бродяжничество и, кажется, мелкую кражу. Стащил что-то из еды. О таком бульварных романов не пишут. Испытывала ли я жалость, сочувствие? Пожалуй, что да. Но будь в моем сердце только жалость, тем ужином бы наше знакомство закончилось. Может быть, моё долгое вдовство повлияло на мои решения. Может быть, его внешность, которую я и сейчас нахожу привлекательной, даже после всего, что случилось с нами обоими. Но всё же главным было что-то другое, что-то, что я неизменно упускаю, когда пытаюсь осознать. Я не могу сказать "презрение к условностям". Джо был вежлив со мной, а вежливость тоже можно счесть условностью. Но почему-то с ним я чувствовала себя свободнее, чем с любым из моих соседей. А ещё ощущалось какое-то соприкосновение с иным, незнакомым миром, в котором вдруг обнаружилось что-то понятное. Я погасила свет и собиралась задернуть занавески, когда заметила в лунном свете, что Джо ещё не ушёл. Он стоял чуть поодаль, запрокинув голову, как будто пытался рассмотреть кого-то в окнах. До сих пор не знаю, намеренно или по ошибке он смотрел на окна детской. Теперь я вспоминаю об этом с содроганием и мыслью, что, возможно, жизнь Тому спасла моя греховность. Но тогда у меня не возникло ни единого сомнения, что Джо высматривает меня. Не исключаю, что и так могло быть. Не знаю, женское ли тщеславие, давнее ли одиночество заставило меня сделать то, что я сделала, но я принарядилась, накрасилась (до сих пор крашусь вместо того, чтобы кусать губы и щипать щеки, об этом я не жалею) и спустилась в сад. Я старалась идти медленно и говорить спокойно. Кажется, я сказала: - Дети уже легли. Не обязательно мерзнуть на улице в такую ночь. Хорошо помню, как лёгкая растерянность на лице Джо сменилась пониманием, а затем неверием и весёлым ужасом. До сих пор не могу понять, почему в минуты опасности вся рассудительность, которой я, надеюсь, обладаю, непостижимым образом переходила к нему. - Если нас увидят, обоих линчуют, - так он ответил. Стоило признать это и оставить всё, как есть. В крайнем случае, уложить его ночевать в гостиной, а самой отправиться в спальню. Но именно тогда, когда ещё можно было остановиться и отступить, я сказала: - Нас не увидят, если перестанем болтать перед окнами соседей. Вскоре мы уже танцевали в гостиной под слышимую только нами музыку. В какой-то момент мне почудилось, что над лестницей открывается дверь в детскую, но, когда я обернулась, она была закрыта. До сих пор не знаю, как бы поступила, окажись она открытой. Наверно, постаралась бы вести себя, как ни в чем не бывало. Вины за собой я не чувствовала. Видит Бог, я была верна мужу, пока смерть не разлучила нас. Мой траур по нему был окончен много лет назад. Хранить верность дольше я не клялась (сняв траур, даже просила в шутку снова называть меня «мисс», чтобы мне было легче снова выйти замуж). Уж во всяком случае, это не худшее моё прегрешение. Мне всегда казалось очень удобным, что моя спальня расположена напротив детской. Когда кто-то из мальчиков болел, я в любой момент могла зайти проведать. Но в ту ночь это обстоятельство стало скорее недостатком. Я боялась, дети услышат незнакомые шаги. Мы так и остались в ту ночь в гостиной. Диван под лестницей не был виден ни со второго этажа, ни с улицы. Может быть, это нелепо, но я рада, что такой человек, как Джо, не был в комнате, где родился Сид. Не совершай он всех ужасных вещей, которые он совершил, и тогда не стоило бы пускать его настолько близко к супружескому ложу. За ужином я попыталась вообразить нас одной семьей и не смогла. И, будь он белым, не смогла бы. Мой муж был совершенно другим человеком. Надо сказать, я была признательна Джо, что он не стал расспрашивать меня о муже. Рассказывать мне было бы почти нечего. Я рано овдовела. Добрый христианин и любящий отец. Вот что я о нем помню. У меня каждый раз душа радовалась, когда он баюкал Сида или учил его ходить. Со мной он был ласков и предупредителен, но как-то чересчур. Сестра подозревала, он меня боится, но я более чем уверена, что не давала повода. Бог тому свидетель, мы жили в согласии. С Джо всё было по-другому. Всегда приходилось держать в голове, что рядом со мной человек из другого мира. Помню, после нашей первой ночи я спросила, где он научился танцевать. Он не всегда отвечал на вопросы о себе, часто отшучивался или менял тему. Но тогда ответил. Как научился сам, он не помнил, но в детстве часто видел, как танцуют родители. Они снимали комнату над салуном, и была слышна музыка. А потом племя его матери было вынужденно перебираться на другие земли. Она переживала и сомневалась, но в итоге ушла с племенем. Переезжать все вместе, с ребёнком на руках, они не решились. Я сначала подумала, что он рассказывает о событиях десятилетней давности, и удивилась. Он не мог быть настолько младше меня. Оказалось, всё произошло почти за двадцать лет до указа о переселении, просто по договору. О смешанных семьях никто не вспомнил. Мне стало грустно. Больше я не спрашивала Джо о родителях. Боялась ненароком разбередить старые раны, хотя и видела, что детские воспоминания поблекли настолько, что не вызывают даже отголосков прежних чувств. Его отец, как я поняла, был из тех людей, что считают себя настоящими ловкачами, являясь, однако, всего лишь неудачниками с авантюрной жилкой и фантастическим умением наживать неприятности даже там, где их нажить невозможно. Сдерживала ли его прежде жена (или возлюбленная?), не знаю. Должно быть, он в самом деле пытался дать сыну самое лучшее, но всё обернулось несколькими бегствами, подорванным здоровьем и похоронами за городской счёт. Он оставил о себе добрую память, но Джо сам признавал, что один справляется лучше. Сейчас, зная о нем больше, чем тогда, я боюсь представлять, как он справлялся вместе с отцом. И страшно скорее за мирных жителей. Теперь я понимаю, что он рассказывал мне о себе, не ожидая, что мы снова когда-нибудь увидимся. Его вопросы о моей жизни сейчас мне кажутся гораздо более практичными, чем казались тогда. Помню, он спросил, родные ли братья мои мальчики. Новоприбывшие меня часто спрашивают. Сид и Том ни в чем не похожи. Я объяснила, что они кузены. Может быть, стоило ответить "да, родные", и ради моих прекрасных глаз он бы отстал от Тома. А, может быть, даже это не помогло бы, и мне не приходилось бы сейчас пытаться переосмыслить отношения с человеком, для которого нет ничего святого. Но он зачем-то задал этот вопрос. Возможно, чувства матери он пощадил бы. Со стыдом вспоминаю, что мне случалось жаловаться ему на Тома. Откуда ему было знать, что Том давно мне как сын, и я не делаю различий между моими мальчиками? Подозреваю, я успела наговорить много лишнего. Общаться с Джо было легко. Не надо было думать, что из сказанного дойдёт до соседей и в каком свете. Даже если бы он вздумал хвастаться своей победой другим бродягам, эти люди не смогли бы испортить мне репутацию. Никто из моих знакомых не стал бы болтать с ними за чашкой чая. Эта кажущаяся безопасность и сыграла со мной злую шутку. Я сказала, что хотела бы продолжать общение. Если бы только суд над Мэффом Поттером состоялся на следующий день, как и планировалось, моё предложение не имело бы никакого значения. Но то ли Господу было угодно испытать меня, то ли дьявол решил посмеяться надо мною. Возникли какие-то сложности с поиском адвоката и суд отложили больше чем на месяц. За этот месяц успело произойти многое. Но тогда, в нашу первую ночь, никто из нас и представить не мог, чем всё обернётся. Мы опасались совсем не того, чего стоило бы. Мы оба. Помню, он спросил меня, рассчитываю я на верёвку или на деготь и перья. Я отшутилась, что выбор очевиден: индейцы любят перья. Мы условились о новой встрече, и тут же я услышала отчаянный крик Тома. Я сразу кинулась наверх. Я боялась, что он всё знает, но вбежав поняла, что он кричит во сне. Сид пытался разбудить его. Первое, что спросил Том открыв глаза было "Он здесь?" и я подумала, что речь о ком-то из его кошмара. Но оказалось, он говорил о Джо. Тогда меня потрясло, как реальность перетекла в его кошмар, но теперь, конечно, не удивляюсь. Я учу моих мальчиков никогда не лгать, что и говорить, иногда мне случалось срываться и раздавать затрещины, но тогда я сама солгала бедному Томми. Я сказала, что Джо ушёл сразу после ужина. Видит Бог, то была ложь во спасение. Даже почти правда, он ушёл, но я его вернула. И всё же я чувствовала себя ужасно. Не зная ещё всей истории, я объяснила себе поведение Тома детской ревностью. Я представила, как тяжело должно быть видеть приёмному мальчику (пусть даже племяннику, но всё же не сыну), что в доме появляется кто-то ещё, кто-то, кто тоже может претендовать на любовь близких. Том чаще безобразничает, чем Сид, и я чаще сержусь на него, он может считать, я меньше люблю его (так я тогда думала). Как, если бы он услышал мои мысли, Том спросил, будет ли ужасно, если его не станет. Этого я совсем не ждала. Я испугалась, что он может сделать какую-нибудь глупость, стала уверять, что если с ним хоть что-то случится, это разобьёт мне сердце, утешала как могла, кое-как уложила спать и его, и Сида. Выйдя из детской я натолкнулась на зеркало и поняла, что меня спас только полумрак, царящий в комнате. Моя сорочка могла сойти за ночную рубашку, такой растрепанной я могла выглядеть спросонья, но я совсем забыла, что накрасилась. А ещё я поняла, что свидание затянулось, начинает светать. Я боялась, что мне придётся прощаться с Джо при свете, на виду у соседских окон, но ему хватило ума уйти раньше. И хотя теперь я лучше понимаю причины раннего бегства, я до сих пор благодарна. Дождись он меня, чтобы попрощаться, это дорого обошлось бы не только нам, но и моим мальчикам. Что мы увидимся в назначенный час, я не сомневалась, но ждала этого с некоторой тревогой. Сид рассказал мне, что Том молился перед сном о том, чтобы никогда больше не видеть Джо. Скорее всего, так бы и было, но я допустила ошибку, которая стоила всех предыдущих.