Индейское лето

Когда вскоре Том исчез снова, в глубине души я надеялась, что ему понравилось всеобщее внимание, и он найдётся так же быстро, как в первый раз. Я даже не сразу бросилась его искать, тем более, прошёл слух, что Джо уже пойман в соседнем городе. Но к ночи Том так и не объявился, вместо него пришёл Гек Финн и сообщил, что они должны были встретиться, но не встретились. Том хотел познакомить друга с Бекки Тетчер. В другое время я могла бы многое сказать обо всей этой затее, но тогда обрадовалась, что Том может отыскаться у судьи. Но мистера Тетчера мы встретили недалеко от дома шерифа и ещё до расспросов поняли, что и Бекки пропала. Хуже всего было то, что с Геком они договорились увидеться у реки, возле его бочки, поэтому искали ребят вдоль берега. Почти день с ночи был потрачен впустую. Расскажи Том другу, что они с Бекки полезут осматривать пещеру, многих волнений удалось бы избежать. Сам Том считает, что и хорошего тогда бы не случилось, но я в этом совсем не уверена. Как и в первый раз, ребята нашлись сами, но вид имели такой, что я даже не разозлилась на глупую затею. Сначала Томми держался молодцом, рассказывал совершенно безумную историю спасения, я не сомневаюсь, отчасти вымышленную, но к вечеру совсем расхворался, и мне пришлось уложить его в постель, как в те дни, когда он был ещё совсем крошкой. Ему потребовалось время, чтобы прийти в себя. Мне тоже. Давний кошмар обрёл новые подробности: добавились ощущения, которых прежде не было. Помню боль в руке и голод, которые проходили, как только я просыпалась, а потом их затмила жажда. Даже в самые жаркие летние дни мне не хотелось пить так сильно, как в царившем во сне пещерном холоде. Что удивительно, в первых снах после возвращения Тома никакой старухи не было, только бесконечные пещерные ходы. Я блуждаю по ним в поисках выхода, но прихожу то к озеру, то к замурованному ходу, которого, во сне я точно это знаю, быть не должно. Мне всё тяжелее проделывать один и тот же путь, я знаю, что мне нужна еда. Я отмечаю это, если случайно вижу свечной огарок или летучих мышей, но огарки скоро заканчиваются, а живых тварей ловить не так просто. Может быть, рыб ловить проще, когда хватаешь одну, другие не ударяют тебя когтями в лицо, вот только в озере никто не водится, или я в бледном свете с потолка никого не вижу, а фонарь давно прогорел. В очередной раз наткнувшись на озеро вместо хода, я кричу, не узнавая собственного голоса, и вижу худшее из всего, что могу увидеть: обвал. Мне чудом удаётся не попасть под него. В проснувшейся детской вере в высшие силы я дотрагиваюсь до шнурка на шее, где должны висеть амулеты. Там на один меньше, чем надо. Я усмехаюсь во сне: раньше амулеты тоже не помогали, ни в каком количестве, и нынешнее спасение трудно назвать удачей: у меня больше нет воды и мне не разобрать завал в моем состоянии, к тому же с повреждённой правой рукой. И тогда, ещё не веря собственным глазам, я впервые вижу Каменное Платье. Очень четко помню эту мысль из сна, что вижу впервые, хотя наяву прекрасно знаю, что уже видела старуху в других снах. Она манит меня за собой, и я плетусь следом за ней от простой безысходности, даже не веря ведьме. Она приводит меня всё к тому же замурованному ходу. Из сна в сон я пытаюсь как-то отцепить ножом огромную металлическую заплату и не могу. Старуха неотрывно следит за мной со смесью любопытства, насмешки и, как будто, уважения. Сквозь сон я понимаю, что нож можно использовать и по-другому, но не хочу, даже зная, что мне не выбраться. Старуха сидит у стены, изредка подгоняя ко мне летучих мышей щелчком когтя. Двух мне удаётся поймать, ценой новых ударов мелких когтей в лицо (я чудом успеваю вовремя зажмуриться), и съесть. Сквозь противный мех и жилистые крылья пробивается вкус горячей крови. Вязкая и обжигающая, но всё же жидкость. В голове не переставая стучит набат "пить, пить, пить". Когда, устав от бесполезной работы, я прислоняюсь к холодным коленям старухи, она заносит надо мной свой коготь и спрашивает на древнем языке, который во сне мне дано понимать: - Хочешь, я всё прекращу? Не будет ни жажды, ни голода, ни боли. А я смотрю в щель между металлом и камнем, откуда бьёт свет, за которой большой и радостный мир, где мне теперь нет места, и молчу. Старуха улыбается, на её глазах выступают слезы. Одна по когтю катится ко мне, и я чувствую на губах холодную влагу. Это слёзы не сочувствия, скорее умиления, улыбка старухи остаётся фальшивой. Жалкие капли не спасут, только продлят мучения. И вдруг ведьма исчезает. Вместо её когтей сталактиты и сталагмиты, с них и падают капли. Я понимаю, что можно сделать подобие чаши. Каждое утро той злополучной недели я просыпалась от немыслимой жажды и стоило мне открыть глаза она проходила. Я была дома, на своей кровати, с ребятишками в соседней комнате, до мельчайших подробностей помня странные, будто чужие сны. А днём надо было заниматься хозяйством, присматривать за хворающим (и уверяющим, что совершенно здоров) Томми, принимать любопытных соседей. Помню, когда я рассказала миссис Дуглас о том, как мне помог Гек, она загорелась идеей взять его к себе, тем более, её бедная сестра очень плоха, и она не хочет, чтобы дом совсем опустел. В конце недели мы были приглашены на чаепитие к судье. Сны становились всё более путаные. Лицо старухи менялось, какие-то личины я знала наяву, как живых людей, какие-то нет, порой лицо становилось моим собственным или похожим на Джо, но женским. Каждый раз надо мной зависает тот же коготь и тот же вопрос "Хочешь, я всё прекращу?". На губах существа всегда улыбка, но я не соглашаюсь. Я знаю, что те, кому ведьма вырвала печень, погибли не из-за увечья, а из-за того, что сдались. Но в то же время знаю, что люди не живут без печени, и ведьм не существует. Теперь я готова поверить в любую нечисть. Всё началось в гостях у судьи, которого Том бесцеремонно упросил пригласить нас раньше, чем тот собирался. Приди мы на злополучное чаепитие немного позднее, быть может, мне не пришлось бы сейчас писать эти строки. Впрочем, не мне судить, злополучное или нет. Одно знаю, Господу вновь было угодно испытать меня, и я вновь не выдержала испытание. За столом Том начал странный разговор об убийствах при самозащите, несмотря на мои протесты, тему поддержали и Бекки, и сам судья. Юридические подробности меня мало интересовали, я пыталась понять, почему Тома увлекла эта тема. Выслушав несколько историй о старых делах, скорее забавных, чем страшных, и закончившихся оправданием, я не выдержала и спросила: - Ты что, кого-то убил? Спросила я в шутку, но лицо Тома странно изменилось и он ответил: - Не знаю, может быть. Новую историю спасения рассказывала Бекки, всячески подчёркивая, что Том герой, спас их обоих и всё делал правильно. Мой бедный мальчик успел только ввернуть "Не надо, Бекки, тётя Полли расстроится", на что услышал: "Твоя тётя умная и храбрая, она всё поймёт!". Приятно, конечно, было услышать подобную оценку, вот только тогда я себя такой совсем не чувствовала. Если бы я не уверилась, что Джо бежал из города, то давно бы знала, где он, и уберегла бы Тома, по меньшей мере, от ненужных волнений. Надёжных укрытий в нашем городе не так много, месяц назад я в этом убедилась. Дом Докинса не годился: соседи напротив изредка трезвели и в эти минуты вспоминали о каких-то давних счетах с Джо. Они бы его выдали. Баркас облюбовали крысы, человеку там и ногу поставить было бы некуда. Лачуга, о которой рассказывал Том после первого исчезновения, так прогнила, что в ней обвалилась лестница, кроме того, там Джо заметил слежку. Оставалась пещера. Нападать там на моего мальчика он, скорее всего, не планировал, но, встретив, постарался воспользоваться обстоятельствами. Интересно, гоняясь с ножом за перепуганным ребёнком, Джо вспомнил, что преследует моего племянника? Слушая рассказ Бекки о том, как Томми подрезал веревочную лестницу, я жалела лишь, что падение с высоты - слишком быстрая смерть для детоубийцы, пусть даже несостоявшегося, для желающего отрезать ребёнку нос и уши "как свинье" - тоже. Я чувствовала, как во мне закипает злоба, которую поздно на кого-либо выплеснуть. Хуже всего было то, что Том, как ни боялся новой встречи с Джо, всё же надеялся, что не повинен ни в чьей смерти. Судья выслушал очень внимательно, а потом с самым растерянным видом сообщил, что, как только Бекки оказалась дома, он велел замуровать ход в пещеру. И тут я в полной мере поняла, какое чудесное создание мой Томми. Я ожидала, от такого известия ему станет легче, а он ужаснулся и сказал, что пещеру надо открыть. Как ни тронуло меня подобное заявление, я предупредила его, что спасать, скорее всего, уже некого, на что Том ответил, что всё равно надо похоронить. Не успела я подумать, с каких пор его интересуют вопросы религии, как Том высказал железный аргумент: если не похоронить, в городе появится неупокоенный дух индейца и станет сдирать со всех скальпы. Я чуть было не возразила "скорее воровать яблоки с кухонь", но удержалась. Только попросила мистера Тетчера не открывать, пока прогулочный пароход не причалит: речь о Томми, так что дело семейное, превращать его в спектакль ни к чему. Через час мы плыли к пещере. В лодке были мистер Тетчер, шериф и мы с Томми. Бекки и Сид, к счастью, не пожелали к нам присоединиться. Желание Томми убедиться своими глазами, что он в безопасности, мне было понятно, я не стала его отговаривать, только составила ему компанию. Прогулочный пароход уже отплывал в обратном направлении. Было ясно, что рано или поздно весть всё равно разнесётся по всему городу, но немного времени собраться с духом у меня оставалось. Я уже начала соотносить явь с событиями своих кошмаров, но не ожидала, насколько точны будут некоторые совпадения. Сейчас в своих записках я приближаюсь к событию, из-за которого и решила их начать, поэтому мне нужно немного времени, чтобы собраться с духом. Вот уже больше часа я ничего не пишу. Я проведала мальчиков, нисколько не нуждающихся в моем внимании, закончила хозяйственные хлопоты, которых было совсем немного (за месяц я привыкла всё делать второпях, и отвлекаться на дела больше не получается), даже проверила домашнюю работу Сида, хотя школа завтра закрыта. Но чем дольше я откладываю, тем труднее мне заставить себя, а пока я не запишу, я не смогу перестать об этом думать. Мне остаётся только вернуться к записям. Признаюсь, я ожидала, что мы с Томом издали посмотрим на мёртвое тело, я скажу ему, что он не виноват и делал всё правильно, после чего предоставим судье и шерифу разбираться с похоронами за городской счёт, а сами пойдём домой. Я ошиблась. Джо лежал у самого входа, и я оттолкнула Тома в сторону, ещё не разобрав, вижу я живого или мёртвого, в любом случае зрелище было не для ребёнка. И не для взрослого: не только я застыла в немом ужасе, но и судья, и шериф, люди, в силу своих занятий повидавшие всякое. На свою беду я отмерла раньше них, о чём сейчас не устаю сожалеть, и опустилась рядом с Джо, удостовериться, жив он или умер. Его взгляд был направлен будто сквозь меня. Я сама смотрела на него почти как на предмет, с трудом узнавая знакомые черты, которые всего месяц назад так мне нравились. Разные глаза глубоко запали и казались огромными на иссохшем небритом лице, ястребиный нос заострился, как у покойника, губы, прикосновениям которых я когда-то так радовалась, пугающе растрескались. Всё лицо причудливым боевым окрасом покрывали царапины от когтей летучих мышей. Странно, но испорченность моей натуры позволила мне увидеть в открывшемся зрелище некоторую пугающую красоту. И тут растрескавшиеся губы начали кривиться в болезненной улыбке, как если бы Джо мог прочесть мои мысли. В только что пустом взгляде появилось узнавание. И меня захлестнула волна гнева. Я ударила его. Голова сильно качнулась в сторону, и другой рукой я ухватила Джо за ворот. Потом била снова и снова, не в силах остановиться. - Скотина! - кричала я, - Это же мой Томми! Маленький мальчик! Как ты посмел?! В ярости своей я сумела поднять его, и мне почудилось, что он не тяжелее иссохшей тыквы, хотя позже оказалось, что я сильно потянула руку. Я наносила новые и новые удары, уже разбив и ладонь, и костяшки, не осознавая, что бью человека, который не может не только ответить, но и заслониться: сила Джо, в разное время восхищавшая и пугавшая меня, пропала без следа, не говорю уже о руке, скорее всего, сломанной при падении с веревочной лестницы. Уже слышались увещевающие мужские голоса, уже чьи-то руки пытались оттащить меня, уже сквозь пелену ярости доходил и детский голос "Тётя Полли, хватит! Пожалуйста! Он теперь не опасен, нам большего не нужно! Мне страшно, тётя Полли!", а я всё никак не могла остановиться. Это сейчас по обрывкам воспоминаний, в основном, чужих, я могу кое-как восстановить события. Тогда меня ослепила злость. Помню только голос Тома и взгляд Джо. Так смотрят на грозу или лесной пожар, на буйство природы, губительное для нас, но всё же прекрасное. Будто именно такой он и хотел меня видеть, будто разбудил прежде дремавшие во мне силы, будто какая-то очень давняя и очень важная для него догадка подтвердилась. Должно быть, я пришла тогда в некое соответствие с его картиной мира. Или, в его представлении, нас должна как-то роднить моя способность убить человека? Теперь я точно знаю, что она есть. Не могу сказать, что хотела узнать о ней. Бессудные расправы всегда были отвратительны мне, как, впрочем, и сейчас. Тогда со мной случилось подобие временного помешательства, по крайней мере, очень на это надеюсь. Не помню, что спасло Джо: воспоминания обрываются в пещере, потом я помню нас всех уже в лодке. Я сижу, сцепив разбитые руки, на вёслах перепуганный шериф (он до сих пор бледнеет, когда меня видит), напротив меня судья, пытается как-то подбодрить Томми, кажется, он сказал "тётя очень любит тебя", Джо кое-как разместили на дне лодки, и он смотрит на воду, но не может развернуться и зачерпнуть. Я опустила в воду край своей шали и отжала ему в рот. Знаю, из Миссисипи, нашей "толстой грязнули", лучше не пить, но тогда я решила, лучше такая вода, чем никакой. Взгляд Джо был самым благодарным из когда-либо виденных мною. Даже мой муж смотрел с меньшей благодарностью, когда родился Сид. Но я сразу дала понять, что не претендую на роль доброй самаритянки: - Мечтаю послушать, как ты скулишь в суде, - объяснила я ему. - Ты не лишишь меня такого развлечения. Были и другие причины моего поступка. Не помню, кто из поэтов умер от жажды над ручьем, но такая же смерть для Джо была бы до дурновкусия ироничной. И, пусть это странно, но в какой-то мере мне было жаль его стараний выжить в пещере. До сих пор не знаю, что такого хорошего было в жизни неудачливого вора, чтобы он так отчаянно за неё боролся. Понимаю, что дело не во мне. Если бы он любил меня, не посмел бы вредить Тому. Кроме того, не помню мыслей о себе в вещих снах (сейчас я не сомневаюсь, что мои кошмары были вещими). Живи я так же, как Джо, не дала бы за своё существование и потёртого медяка. Уж точно не искала бы способа продлить свои мучения. В ответ на мои слова зазвучал незнакомый, скрежещущий, как заржавевший механизм, голос: - Прямо дьяволица, - растрескавшиеся и разбитые губы искривились в подобии усмешки, и сквозь вернувшуюся на мгновение ярость я услышала собственную мысль: "Хорошо, что он может шутить". До сих пор не понимаю, как она пришла тогда мне в голову. Тут же заговорил мой мальчик: - Не надо сердиться, пусть болтает. Он уже ничего не сделает. И снова тот же чужой голос: - Добрый крысёныш. На этот раз я смогла держать себя в руках. - Он не крысёныш, он мой племянник. Постарайся запомнить, - ответила я как можно спокойнее, судя по взглядам всех присутствующих, получилось даже чересчур. Мы продолжали свой путь в молчании. Ночью мне снова приснилась старуха, на этот раз не в пещере, а вполне в рукотворном каменном помещении. Пританцовывая с изяществом юной девушки, она кружилась по комнате и смеялась: - Не передумал? Я могу ждать ооооч-чень долго! Я поняла, что передо мной сновидение, и заставила себя проснуться. До сих пор мне были чужды суеверия, но мне захотелось избавиться от амулета. В конце концов, неважно, хранит ли он индейскую магию, в доме нечего делать подарку бывшего возлюбленного. Я хотела бросить безделушку в огонь, но мне вдруг представилась мать Джо, мастерящая для сына амулеты перед расставанием, ещё не знающая, что вырастет из её чада, и мне стало жаль работы несчастной индеанки. Амулет вернулся в ящик стола.