Янтарные осколки

Тема: Чужая фантазия. Слэш, NC-17, смерть персонажа       Мы приехали в город, что когда-то был моим. Я свернул с пути, а оказалось, пришел правильно. Почти правильно. Я пытался объяснить Ганелону, что это место - уже другая Тень, пусть и очень похожая. Что тот мир, где мы с ним жили, давно погиб. И что проклинают тут не меня, а мою искаженную, злую копию.       Я не знаю, сколько мой злейший друг понял из моих объяснений. “Да, дела!” - только и протянул он, а потом исчез под звездами, чтобы предаться пьянству и разврату. А меня оставил разбираться с Бенедиктом.       В эту, вторую ночь он был куда более милостив. Вчера я рассказал ему обо всем, что предшествовало моему прибытию, и вызвал несколько вспышек его гнева. До этого я с трудом представлял, что вообще может вывести этого самурая из равновесия. Оказалось - я. Я в связке с Эриком или даже одно упоминание нашей вражды.       Я было недоумевал, почему он взвился именно на это, ведь внутрисемейные распри и ненависть были, можно сказать, торговой маркой королевской семьи Амбера. Уж кому, как не Бенедикту, следовало к ним привыкнуть, ведь он старший…       И тут я понял. Конечно, он злится именно потому, что он старший. Он видел их столько, этих распрей, сколько нам и не снилось. Разница в возрасте между ним и другими детьми Оберона настолько чудовищно велика, что все мы воспринимали Бенедикта кем-то высшим, стоящим вне нашей вражды и интриг. А как это мог видеть он? Кроме нас, были и другие братья. Двое, гораздо более близкие к нему и возрастом, и кровью. Они оба погибли, их погубила междоусобица. Поэтому, выходит, Бенедикт так бесится, когда наблюдает нашу с Эриком вражду! Мы слишком напоминаем ему двух других. Озрика и Финндо.       А сегодня мы сидели в его покоях и пили вино. Много вина. Сначала, явно смягчившись, Бенедикт начал расспрашивать меня о моих восстановившихся глазах. Приблизился вплотную, так, что я ощутил легкий запах вина на его губах. Взял меня за подбородок единственной рукой. - Зрение восстановилось полностью, я верно понимаю? Сколько это заняло? Я понимал, почему он спрашивает. Он потерял руку совсем недавно, но благодаря нашей семейной регенерации имел все шансы отрастить новую. Вопрос был в том, как скоро это произойдет. - Уже полностью, - ответил я и улыбнулся, а потом осторожно положил ладонь на его второе плечо, выше культи. - Я увидел свет между третьим и четвертым годом моего заключения, но только недавно предметы перестали расплываться. Все вместе - менее пяти лет, брат. У тебя есть все шансы.       Обычно мы скрывали друг от друга такие подробности. В каждом из нас эта способность была развита по-своему, и раскрыть такое означало подставиться под возможный удар. Но Бенедикту я доверял. А еще, я любил его, а сейчас, ко всему прочему, находился полностью в его власти. - Прости меня за вчерашнюю вспышку, Корвин, - вдруг сказал он. Я поднял глаза, изумленный. Мы, дети Оберона, гораздо чаще убивали друг друга, чем просили прощения. - Вы с Эриком слишком сильно похожи на тех, кого нет. Я замер. Бенедикт никогда не рассказывал раньше об Озрике или Финндо. Их портреты давно не висели в замке, отец распорядился предать строптивых детей забвению задолго до моего рождения. Все, что я знал, мне рассказали либо скупые хроники, либо Дворкин, который уже тогда был изрядно не в своем уме. - Финндо - старший из них двоих и следующий после меня, - начал Бенедикт. Я сейчас почти обнимал его за плечи сбоку и чуть сзади, но даже не думал отодвигаться. Я не хотел прерывать рассказ, который - испорть я хоть что-то - грозил никогда не повториться. - Но Озрика все упоминают первым, когда упоминают вообще. Он был и мозговым центром, и смутьяном, и…       Я даже глазами водил осторожно, чтобы не спугнуть это мгновение. Бенедикт, казалось, был уже несколько пьян. Видимо, ему, пережившему недавно столь тяжелую рану, нынче требовалось куда меньше. Иначе как объяснить то, что я увидел случайно и теперь постоянно возвращался глазами? Мой брат был возбужден. Под тонко выделанной замшей брюк картинно-отчетливо проступал массивный, совсем не под стать тощему телу, член. - Оберон тогда уже изменял нашей матери, - продолжал Бенедикт, прикрыв глаза. - Он привел Файеллу и отселил Цименею в другое крыло замка. Финндо это не понравилось, он был простым, прямым как двуручный меч. Он решил сам поговорить с новой фавориткой отца, понять, что у той на уме. Файелла была самой красивой и умной из отцовских жен, даже умнее Клариссы, которая… Знаешь, что сделала Кларисса? Она прошла Огненный Путь, беременная Брэндом, поэтому Путь не убил ее, а даровал способности, немыслимые для смертной. И Брэнд поэтому родился таким безумным колдуном… Но Фай… та была еще более умной сучкой, иначе как бы она могла остаться в памяти людей самой любимой и прекрасной королевой, совершив такое? И ее дети, все трое, умные, прекрасные… демоны. Она соблазнила простачка Финндо…       Я понял, что Бенедикт погрузился в воспоминания полностью. В иной ситуации он никогда не позволил бы себе говорить так о моей матери, да и о нас, ее детях. Обо мне. Только вот, кажется, для моего брата это был уже не я. Не я обнимал его, не на мою грудь он откинулся спиной, не мои пальцы гладил.       Я был поражен его рассказом. И о Клариссе, и о Брэнде, и о маме с Финндо… Однако, я верил каждому слову. Бенедикт просто не умел врать. Кажется, он просто родился раньше, чем люди изобрели ложь. Может, Файелла и изобрела. - Оберон поддался сладким речам ведьмы и развелся с Цименеей уже через неделю. Файелла успела забеременеть Эриком, и Оберон ходил тихий и послушный. Он не казнил бывшую жену, мою мать, только потому, что она была племянницей соседского короля, с которым Оберон вел выгодную торговлю. Бенедикт положил русый затылок на мое плечо и совсем расслабился в моих объятьях. Кроме одного, черт, места, и я все еще не понимал, почему. - Озрик собирался убить Оберона за это, а Финндо, из-за глупости своей впавший в немилость, не мог ему помешать. Он озверел, и, говорят, поубивал своих кузенов - маленьких наследных принцев того самого соседского королевства. Я не проверял эти сведения, я тогда защищал наши границы от людей-леопардов из Гамери. Культя Бередикта дернулась, будто тот пытался схватить меч правой, привычной рукой. - Приказом Оберон отправил обоих на самые тяжелые рубежи, не желая казнить лично. Ты, Озрик, тогда прибыл в мою ставку, помнишь?       О, Единорог. Он видел во мне другого брата? Давно погибшего Озрика, который пришел к нему в ночь перед своей гибелью? Я просто не мог, не имел права его разочаровать. Поэтому я сказал шепотом, чтобы мой собственный голос не диссонировал с его памятью: - Я помню, Бенедикт. Но что было дальше? Поведай мне, прошу. Он потянул мою руку вниз, положил на свой пах. Я прикусил губу. Я действительно любил Бенедикта и готов был стать для него другим. Лучше, чем никак. - Ты пришел… Был весел и зол, сильнее, чем обычно. Кажется, ты понимал, что умрешь. Мы обсуждали оборону и контратаку, в которой ты назавтра и умер… Озрик, почему ты умер?       Это, черт подери, не требовало никакого ответа, кроме одного. Я забрался рукой под его штаны и сжал его. Он застонал, но продолжил рассказывать. - Мы почти не пили, и я удивился, когда ты встал передо мной на колени и взялся за пояс моих брюк. Ты был настойчив, ты взял меня ртом… Ты сказал… что ты сказал? - Что потом шанса может и не представиться, - хрипло прошептал я, двигая рукой. Он был уже влажным, я тер и мял его естество, дрочил ему, как делал бы себе. Сильно, жестко, со шлепками кожи о кожу. Все ускоряясь. - Да. А когда я едва не излился в твои губы, ты толкнул меня на шкуры, разделся и оседлал. Ты же такой гордец, Озрик. Как ты пошел на это? Почему? Я зажмурился, но движения только ускорил. Потер большим пальцем влажную уздечку, а потом обнял всей шириной ладони. - Хотел тебя. Хотел всегда, Бенедикт, - выдохнул я с огромной горечью и любовью, потому что это было правдой. И все же не сдержал стона, когда он неровными толчками стал изливаться на мои пальцы. Я всхлипнул в его затылок, вжался, а когда открыл глаза... … то встал, привел его, уже спящего, в порядок и укрыл одеялом. И вернулся в нашу с Ганелоном комнату, смятенный и возбужденный. Тот уже ждал меня и понял все без слов. Тогда он утешил меня, почти заставил забыть. Как хорошо, что я не знал тогда, кто скрывался под его личиной!