Нет ничего опаснее человеческого равнодушия.
Небо было яркое, чистое и поразительно голубое. Такой цвет казался почти неестественным — настолько он был насыщенным и светлым. Антон долго щурился, высматривая на бесконечном небесном куполе хотя бы одно пятнышко грозовых облаков, но только тщетно заливался слезами от этой светящейся насыщенности и ощущал, как лицо медленно покрывалось корочкой ссохшейся кожи. — Странно, — вслух произнёс он, опуская наконец голову вниз и несколько секунд механически промаргиваясь, — Откуда тогда гром? — Где-то в области, наверное, — отозвался Арсений, смахивая со лба крупные капельки пота. Он заметно устал, его движения стали менее резкие и чёткие, но всё ещё выверенные, настойчивые. Он планомерно обходил кусты сирени вокруг парника, состригая лишние ветки и формируя красивую форму, и его собственные формы безупречно смотрелись в новом рабочем комбинезоне. Штаны сидели ровно по фигуре, плотно облегая обожаемые Антоном бёдра, куртка болталась где-то на поясе, снятая ещё в первые полчаса работы, а лямки были давно сброшены с плеч — слишком долго болтались где-то у предплечий, постоянно падая и мешаясь движениям. Антону, конечно, нравилось смотреть, как Арсений рычит и злится, скидывая с себя одежду, но всё же мысленно он сделал пометку — комбинезоны больше не дарить. А ещё майка. Вот уж действительно оружие массового поражения — майка Арсения уже давно стала слишком влажной и неудобной, облепила крепкие мышцы и не оставила даже малой доли тайны для воображения. Антон всё хотел предложить её снять, но боялся, что в таком случае размеренный день в саду превратится в очередную похотливую гонку. Нет, он был, безусловно, не против, но ему не очень хотелось потом выслушивать Арсеньевские недовольства, мол, «из-за тебя опять ничего в саду не сделал». К тому же, похоть и желание всегда можно было оставить на потом. И разнеженный, уставший и стонущий от каждого ласкового жеста Арсений привлекал Антона ничуть не меньше, чем злой и агрессивно скидывающий с себя одежду. Кот на коленях высоко мурлыкнул и перевернулся, подставляя другой бок под тёплые солнечные лучи. Антон хмыкнул, потрепал его за ушком и снова уткнулся в книгу. — Ты не будешь против, если я на майских пойду с друзьями отмечать? — сорвалось с его языка небрежно. Сам же он напрягся, усиленно делая вид, будто был всецело поглощён подготовкой к экзамену, а разговор этот не стоил и сотой доли его внимания. Арсений рядом тоже напряжённо замер. Секатор в его руке дрогнул, куст сирени разогнулся и с громким шелестом молодой листвы ударился о стекло парника. По лицу Попова скользнуло недовольство то ли заданным вопросом, то ли неприятным лязгом. — А почему я должен быть против? — наконец выдохнул он, вновь грубо перехватывая непослушные ветки и пару раз задумчиво щёлкая лезвиями ножниц в воздухе, примеряясь, где и как обрезать куст, — Это же твои друзья. Я не могу тебе запрещать тусоваться с ними. — Но тебе они не нравятся, — осторожно протянул Антон, не спрашивая, а скорее констатируя факт. Арсений на это ничего не ответил, только упрямо поджал губы — не хотел врать, но и правду говорить Антону в лицо тоже было бы неприятно. Для обоих. Самого Антона такая реакция почему-то больше умилила, чем расстроила, — Я не то чтобы горю желанием туда идти, — небрежно начал он, намеренно переводя своё внимание на ласкового и требующего всё больше почёсываний Кота. Смотреть на Арсения за работой — всё ещё настоящая пытка для выдержки, особенно во время важных разговоров, — Просто давно уже с ними не «тусовался». Они могли обидеться. Опять же, не то чтобы меня волновали их чувства по этому поводу. Мои чувства и мой комфорт важнее, — заученно поднял нос, переводя взгляд на довольно ухмыляющегося Арсения, — Но Дима очень неплохо отнёсся к… ну, знаешь, нам. И я бы не хотел его обижать. Он мой настоящий друг. Ухмылка Арсения чуть поугасла. Он устало вздохнул, снова отпустил сирень, но теперь даже не обратил внимание на громкий стук по стеклу. Сунул секатор в карман рабочих штанин, подошёл к Антону и присел на тёплый плед рядом с ним. Сложно было понять, о чём он думал. Антон силился прочитать это по его лицу: по нахмуренным бровям, по беспокойным глазам, по поджатым губам. Его пальцы нервно подрагивали в воздухе между ними — Арсений, видимо, хотел взять своего парня за руку, но боялся показаться сентиментальным или не хотел продемонстрировать, насколько сильно он волновался из-за этого. Антон понимал, что хорошо знал Арсения. Чувствовал его интуитивно. И поэтому, наверное, не сильно переживал за исход разговора. Уже знал, что всё пройдёт хорошо, и у них даже останется время до ужина с мамой Арса на тисканья. — Ты же знаешь, я рад, что Дима тебя принял, — наконец устало произнёс Арсений. Словив скептический прищур Антона, слегка расслабился и сдавленно рассмеялся. Небрежный настрой парня быстро заставил Попова тоже ослабить внутреннее напряжение, и после он чмокнул Антона в нос, а затем не удержался и оставил ещё один невероятно тёплый поцелуй на губах, щеке, скуле — успокоился только тогда, когда на лице Шастуна не осталось ни грамма притворного недовольства и сомнения. — Хорошо, мне не нравятся твои друзья, но это не значит, что я против вашего общения. Я не могу быть против, когда это самое общение приносит тебе положительные эмоции. Да я и в целом не могу быть против — это твои друзья и твоя жизнь. Ладно? — Ладно, — лишь слегка покраснев, кивнул Антон. Горячие и сильные руки обернулись вокруг него в нежном объятии, и Шастун едва ли не вслух мурлыкнул от удовольствия, остаток фраз выдавливая из груди шёпотом, — Я просто… Подумал, что мне стоит сказать тебе об этом… Хотел убедиться, что ты не будешь сходить с ума, если меня не будет рядом… — Ну, конечно, мне будет немного грустно, но я собирался позвать Оксану и Нурлана с Тамби, — таким же шёпотом ответил ему Арсений, припадая губами к покрытой мурашками коже шеи, — Устроим пикничок, будем смотреть фильмы и играть в настолки. Может быть, ночью прокатимся до набережной. Погуляем. — Чёрт, — сипло протянул Антон, давя стон в груди и неловко дёргаясь в чужой хватке. Все эти нежности и почмокивания здорово отвлекали, и Антон демонстрировал невероятную силу воли, уворачиваясь от очередной ласки, лишь бы остаться в трезвом уме, — Ты меня так переманиваешь? Да? Хочешь, чтобы я отвлёкся и согласился отмечать с вами? — Не понимаю, о чём ты, — самодовольно ответил Арс и, предвидя новый вопрос, настойчиво вцепился сладким поцелуем в болтливые губы. Не позволил даже на мгновение отстраниться, прижал к себе слегка брыкающегося Антона и не отпустил до тех пор, пока у него глаза от удовольствия не закатились и уши от смущения не покраснели. Дыхание сбилось, грудь сдавило от жара и тяжести чужого тела. Антон только постфактум осознал, что его завалили на плед и теперь методично щупали за все приличные и неприличные места. Возмущение осталось где-то в груди, просто погасло под гнётом обожания, поэтому Шастун и сам подался вперёд, цепляясь за Арсения, тиская Арсения, вырывая у Арсения долгожданные ответные стоны. — Я люблю тебя, — одними губами прошептал Попов, едва оторвавшись от парня, чтобы вдохнуть немного воздуха. Слова появились сами собой, без его воли, но прокатились по телу такой мощной волной тепла и счастья, что, когда и Антон пришёл в себя, смотря на него свежим, лишь слегка подёрнутым дымкой восхищения взглядом, улыбка расползлась по лицу Арса и новый импульс признания уже было невозможно сдержать: — Я, — поцелуй в бровь, — люблю, — чмок в щёку, — тебя, — и нежный завершающий поцелуй в губы сопроводили их. Последний был короткий, до щемящего чувства в груди чувственный. Такой оставлял после себя искры волнения в груди и жар желания в животе. Антон тихо зафырчал, смахивая с лица остатки ощущений горячих губ и смущения. Надолго завис, внимательно, словно в первый раз рассматривая бледные веснушки на слегка загоревшей коже Арсения, его длинные чёрные ресницы и бескрайние глубины радужки голубых глаз. Пару раз глупо моргнул, будто бы пытаясь поверить в реальность происходящего. Поверить в то, что быть таким счастливым и любимым — реально. Поверить в то, что Арсений Попов — холодный, отчуждённый и надменный — мог быть таким чутким, нежным и заботливым. Поверить в то, что он был его. — Я тоже тебя люблю, — выдохнул Шастун шокирующим признанием, неожиданно замирая от собственного откровения. Словно все те прошлые разы, когда он признавался, целовал и ласкал, были ненастоящими. Поддельными, сказочными, нереальными. А этот раз был тем самым. С ясным умом и бешено бьющимся сердцем, наконец полностью поверивший в свою любовь, Антон дрожащими руками притянул Арсения назад, к себе, и снова прижался к нему в поцелуе. Настолько же чутком, нежном и заботливом, насколько сам Попов и заслуживал. Первом настоящем. Кот всё резвился где-то рядом, гоняясь за бабочками и жучками, на розах набухали первые бутоны, и вдалеке, за горизонтом и ещё дальше, гремели грозы. Поцелуи перетекали из одного в другой, кожа горела под натиском ласк, смех лился сквозь слова и сдавленные вздохи и затухал под натиском новой волны юношеского желания. Арсений смотрел на светящегося счастьем Антона и не хотел, чтобы он уходил. Антон смотрел на оттаявшего Арсения и не хотел никуда уходить.***
Жарко. Очень жарко. В комнате было жарко, душно, влажно. Пахло потом, спиртом и чьим-то дэзиком. Простыни на кровати были грубые, холодные, от них тоже пахло дэзиком, но сильнее — сигаретами. От всей этой вони и всего спектра ощущений хотелось кричать, но из сдавленной одеждой груди вырывался только тихий скулёж. Голова шла кругом. Антон уже не пытался встать, но даже просто повернуться на бок было невозможно — тошнота накатывала неожиданно быстро и приходилось зажмуривать глаза, чтобы не вырвать прямо на себя. Во рту стоял противный привкус желчи, на губах ссохлась корочка вязкой слюны — видимо, его уже успело где-то вывернуть. Где-то. А где он был? Сознание путалось. Не хотело идти на контакт с воспоминаниями. Антон помнил, как пришёл на чью-то дачу, где проводилась туса. Поздоровался с друзьями, неловко столкнулся с девочками из параллели, с Ирой. Поздоровался и с ними, постарался быть вежливым и заботливым. Виноватым даже, чтобы Ире не было так обидно его видеть. А потом весь вечер ходил с Димой и Серёжей. Пил компот. Немного пива. А потом… А потом пустота и вот эта комната. Неужели его так размотало с пива? С каждым вдохом воздуха будто становилось всё меньше. Лёгкие горели от недостатка кислорода, голова трещала от боли и мутило всё сильнее. Грудная клетка словно отказывалась двигаться, не реагировала на сигналы мозга, не желала подниматься и опускаться, наполняя тело жизнью. Это всё одежда. Очень плотная и очень грубая одежда, которая впивалась в кожу жгутами ниток и не давала дышать. Антон потянулся, чтобы расстегнуть пуговицы на цветастой рубашке, но внезапно обнаружил, что руки тоже не слушались. И ноги, и торс, и таз. Всё тело просто отказало, совершая движения само по себе, без ведома его хозяина. Антон начал задыхаться. Страх наполнил его сознание, сковал и без того пустую грудь, желая полностью перекрыть воздух. Паника наполнила черепушку, заскреблась изнутри и начала медленно подогревать ватные внутренности или тот бесполезный фарш из плоти и крови, что был внутри его безвольного тела. Арс. Арс. Антону нужен был Арсений. Только он мог помочь, только он знал, как справиться с этой жалкой и бесполезной причудой организма. Только его тёплые ласковые руки, что бережно снимали ненужную одежду, гладили чувствительную кожу, подчиняя себе взбешённые горячкой нервы. Его размеренное дыхание, касавшееся шеи, щекочущее слух и вводящее в транс. Его нежные губы, проследившие путь от низа живота до ключиц, язык, коснувшийся кадыка, слизавший холодный пот и беспрепятственно проникнувший в рот в жадном поцелуе. Его аромат… совсем не такой химически-клубничный. Нет, это не Арс. Антон булькнул в поцелуй, отчётливо ощущая, как губы слиплись от чужой губнушки. Попытался отстранить незнакомца, оттолкнуть, возмутиться, открыть глаза или сделать что-нибудь. Но из груди вырвался только жалкий скрип, мало похожий хоть чем-то на реальное возмущение. — Тише-тише. Всё хорошо, Антош, — голос был нежный, почти ласковый. Он должен был успокоить, разнежить, но чужие руки опустились ниже, стянули штаны и трусы, и в затуманенное сознание ворвалось ледяное цунами ужаса. — Нет, — слабо, вместе с ранимым всхлипом прошептал Антон. Вдохновлённый первым произнесённым словом, попытался сдвинуться, поднять хотя бы руку, но потерпел поражение ещё на старте. Только сжал пальцами влажное постельное бельё, от бессилия прикусывая собственный бескостный язык. — Почему нет? — искренне поразился кто-то. Тёплые ладони коснулись паха, пальцы пробежались по члену, сжали у основания и двинули на пробу раз-второй, — Посмотри, ты ведь уже хочешь этого. Глаза с трудом привыкли к полумраку, хотя возможность их открыть казалась ещё одной победой. Голова всё ещё болела, тошнота не отпускала, а предметы вокруг мутились, словно Антон смотрел на них сквозь грязные стёкла очков. Он не мог рассмотреть кого-то, кто сидел на его бёдрах, но прекрасно видел свой стояк. Искренний ужас с новой силой охватил его разум — он совершенно ничего не чувствовал. Ни жара желания, ни плотной струны наслаждения, ни тех движений, что не прекращал совершать чужой по его плоти. Будто тело было не его, и кожа была чужая, а разум случайно занесло под эту бесчувственную, постороннюю оболочку, что охотно отзывалась на ласки. — Нет, остановись, — дрожащим голосом прошептал Шастун, вновь закрывая глаза. Лишь бы не видеть себя, лишь бы не видеть, как его тело живёт своей жизнью, лишь бы не знать, как с ним делают то, чего он никогда не желал, — Пожалуйста. Я не хочу… Грудь вновь сдавило страхом. Рука с зажатой в ней простынёй дёрнулась, лишь на короткое мгновение отрываясь от постели, а затем снова рухнула вниз, словно под давлением в тысячи атмосфер. Кожа покрылась мурашками, холод пробрал до костей, а в носу засвербело. Антон не хотел плакать. Антон не хотел впадать в паническую атаку. Антон не хотел быть в этой комнате, где какой-то неизвестный человек трогал его непослушное, безвольное тело, целовал его дрожащие, солёные губы и совсем не слушал тех редких вымученных слов, что с таким трудом удавалось произнести. — Тебе понравится, — вкрадчиво сообщил этот кто-то. Его ладони нежно погладили поджатый в страхе живот, поднялись к гладко выбритым щекам и стёрли слёзы. Губы, сладкие и липкие, снова коснулись губ в трепетном поцелуе, и Антон не смог сдержать надрывного всхлипа. Чужой замер, отстранился, устало и несколько разочаровано выдохнул в вихрастый висок пару ругательств и приподнялся, — Я обещаю. Тебе будет хорошо. — Нет… Пожалуйста. Оставь… меня. Всхлипы стали чаще, слёзы потекли сильнее, дыхание словно совсем остановилось, а от волнами подкатывающей тошноты в горле собрался плотный горький ком. Антон крепко зажмурился, не только потому что всё ещё боялся вывернуть желудок наружу, но и потому что просто не мог смотреть на то, что с ним делали. Ему хватало ощущений. Да и те были не такими. Будто бы со стороны. Словно его ватное тело решило до конца отделиться от сознания и теперь передавало чувства в виде единичных сигналов. Холодная жидкость на бёдрах, чужой вес перекатился выше, на мгновение исчез, а затем снова появился. Только теперь по-другому. Больнее, теснее. Где-то внизу мышцы сжались в болезненном спазме, из горла вырвался неожиданно громкий хрип. И снова слёзы, снова удушливая клубника. Снова безвольные движения по инерции чужой воли. — Оставь меня… Я не хочу.. Пожалуйста, прошу! — слова потекли сами собой, более уверенные и громкие, но всё ещё не достаточно значимые, прерываемые лишь его жалким задыхающимся скулежом и визгливым скрипом пружин матраса. — Замолкни. Тёплая ладонь прижалась ко рту, перекрывая последние крохи воздуха, и Антон ещё крепче зажмурился, давя новые всхлипы в груди. Дрожа от страха и жалости к самому себе. Чужой оставил липкий поцелуй на его холодном лбу, а затем снова послышался ритмичный скрип пружин, и в груди стало жгуче больно от густой, обвившейся вокруг горла паники. — Это для твоего же блага. Ты ещё скажешь мне спасибо. Антон не понимал, кому и за что он должен был сказать спасибо. Но он был готов сделать что угодно и для кого угодно, лишь бы снова задышать свободно.***
Серёжа сделал ещё один глоток воды, на ходу перехватывая крепче эмалированный тазик. Завернул за угол, зубасто улыбнулся целующимся у лестницы друзьям и уже было потянулся к ручке двери, когда его схватил за руку Дима. — Ты куда? — улыбнулся он дружелюбно, деловито привалившись к косяку. — Антону стало нехорошо, я оставил его в этой комнате, — неловко ответил Матвиенко, нервно стуча пальцами по голубоватой эмали. Дима казался обычным, совершенно обычным, но почему-то от него на мгновение почувствовалось что-то угрожающе-устрашающее. Серёжа даже встряхнул головой, отгоняя от себя странные мысли, — Природа настолько очистилась, что его скосило от одной банки пива, — ухмыльнулся он, снова хватаясь за ручку, — Вот, хочу ему воды отнести. И тазик, потому что задолбался за ним ковры вытирать. — Не надо, — снова перекрыл ему дорогу Позов, переходя на покровительствующий тон, — Он там не один. — Ого, — искренне удивился Серёжа, невольно прислушиваясь к происходящему за дверью, — Не думал, что он в состоянии на такие подвиги… Оглядываясь назад, Матвиенко сам себе признавался, что хотел бы просто рассмеяться, улыбнуться и тихо-мирно уйти. Ничего не заметить. Никого не предать. Но странные подозрительные мысли сами собой закрутились где-то на периферии сознания, и их не мог отмести ни здравый смысл, ни ударная доза алкоголя в крови. Матвиенко нахмурился. Разве мог Антон сейчас действительно понимать, что и как делает? Разве мог Антон предать свою горячую любовь, отвернуться от прекрасного со всех сторон Арсения, особенно после того, как с жаром долго и настойчиво отстаивал своё право на эту неправильную (с точки зрения общества) любовь? И, ладно, всё можно (нет) понять, но разве был в этом доме хоть кто-то, кого Антон даже просто знал? А потом Серёжа услышал всхлип. Просьбу. Отчаянный страх, сквозящий в каждом хрипе и стоне боли. Это сработало, как триггер. Матвиенко подобрался, выронил тазик и снова взялся за ручку. В этот раз Дима не был так деликатен. — Не входи, — даже не улыбнулся привычно-притворно, прожигая друга насквозь холодным надменным взглядом, — Это личное. Не нужно их прерывать. — Он не хочет! — чересчур громко вскрикнул Серёжа, отшатываясь от Позова шокированно, — Ты не слышишь? Ему надо помочь! — Я и помогаю, — безапелляционно заявил тот, вперяя в него тёмный от сдерживаемого гнева взгляд. Опёрся теперь о дверь и сощурился с жуткой ухмылочкой на губах, — Разве ты не понимаешь? Я даю ему выбор. Возможность попробовать что-то другое. Вот он сейчас немного поплачет, сделает вид, будто был против, а потом поймёт, что так лучше. Так правильно. Гораздо правильнее, чем было бы с Арсом, понимаешь? — Но ты же говорил… — Мало ли что я говорил, Серёж?! — гаркнул Позов, грозно сверкая искусственной улыбкой, — Я его друг. Лучший друг. Я всегда должен быть на его стороне, даже когда эта сторона неправильная. Но это не значит, что я буду мириться с этим, и тем более не значит, что я не буду пытаться это изменить! Его надменный, всезнающий взгляд пугал, а неестественная, почти безумная улыбка посылала волны мурашек по коже. Серёже хотелось бы думать, что это ему просто привиделось. Всё-таки он много выпил и даже кое-что успел принять, но всё не затихающие всхлипы и крики за дверью не оставляли сомнений — происходящее было реальным. Пугающе реальным. Наверное, этот шок и страх отразились на его лице, потому что уже в следующее мгновение Позов пришёл в себя. Стряхнул наваждение, словно ненужную маску, нахмурился, скрещивая руки на груди, и слегка остыл, устало выдыхая себе под нос пару ругательств. — Это всё ради его же блага, Серёж, понимаешь? — глухо произнёс куда-то в пустоту провала между ними, — Это лечение. А ты же знаешь, что не все методы лечения так уж приятны? Из комнаты раздался очередной громкий вскрик. Жалостливый, покрытый тоннами слёз и мольбы. Серёжа снова дёрнулся в сторону нуждающегося. Рефлекторно, из чистого и искреннего желания помочь, прекратить мучения, что бы они не значили. Потому что Антон был и его другом. Не таким, какими были другие друзья, немного иным. Немного неправильным, да. Но другом. Другом, которого он принял, которого всё ещё любил и которому никогда бы не пожелал зла. Хотя, может, он сейчас и не совсем понимал, где было зло, а где — добро. Наткнувшись на мрачного и устрашающе хладнокровного Диму, Серёжа сделал неуверенный шаг назад. Поджал губы, скривился, ощущая, как внутри всё болезненно рвалось от неправильности. От ощущения, что все они совершали какую-то страшную, непростительную ошибку. А потом кивнул, развернулся и ушёл.