За задней партой

Как это обычно и бывает, сбежать от мира не удалось. Посидев в парке ещё немного, мы разошлись — точнее, Бэкхён проводил меня до подъезда и, пообещав позвонить, как только доберётся домой, растаял в темноте. Я была счастлива, когда он прислушался к моим словам и отогнал идею передать меня с рук на руки родителям. Всё же окажись я на пороге квартиры в одиночестве, наказание будет не столь суровым. Мне не хотелось впутывать ещё и Бэкхёна в свои проблемы. Однако, ожиданиям не суждено было сбыться — родители обрушили на меня такой поток ругательств, что я растерялась и не знала, что возразить. Мама кричала и плакала, безостановочно отвешивала оплеухи, а папа молча отобрал мобильник и запер в комнате, лишив последней связи с миром. Вместе с хлопком двери, в моей душе разрушилось что-то очень важное, то, что среди людей называется «доверием» и «преданностью». Да, я совершила проступок, но родители, вместо того, чтобы понять, ещё сильнее меня оттолкнули. В ту ночь слёз не было — вообще ничего не осталось, кроме глухой злобы и отчаяния. На следующий день меня не разбудили в школу и я проснулась уже за полдень. Дверь комнаты по-прежнему была закрыта, а на столе нашёлся поднос со стаканом апельсинового сока и парой бутербродов. Меланхолично их прожевав, я уселась с плеером на подоконнике и долго смотрела на улицу, до тех пор, пока город не окутали сумерки. — А Сон? — кажется, я задремала, потому что услышав голос мамы вздрогнула всем телом и с грохотом шлёпнулась на пол. Выглянув из-за кровати и смерив женщину сердитым взглядом, я предпочла не вылезать из своего укрытия и прижалась спиной к батарее. — Дочка, где ты вчера была? — Похоже, страсти немного утихли, раз со мной решили поговорить спокойно, без оскорблений и пощёчин. — Гуляла, — мрачно отрезала я. — С кем? — прищурилась мама. — Какая разница? — тряхнув чёлкой, огрызнулась я. — Да уж, и вправду — какая? — возмутилась она. — Что Бэкхён, что Чонин — одного поля ягоды! А Сон, неужели ты не понимаешь, что они плохо на тебя влияют? Ты должна прекратить общение с этой семьёй! — Именно поэтому вы заперли меня здесь, словно собаку какую-то?! — Я вскочила на ноги и гневно прищурилась. — Как вы не понимаете, что после отъезда Чанёля у меня и друзей-то не осталось! Эти двое — единственные, кто со мной рядом! Да, они не идеальные, но благодаря им я вижу смысл ходить в школу и получать эти никому не нужные знания! Неужели вы думаете, что заперев меня в четырёх стенах, заставите жить по своим правилам?! Мама долгое время молчала, лишь перекатывалась с пяток на носки, будто собиралась с мыслями. — Мы с отцом подумаем о твоём переводе в закрытую школу для девочек, — наконец, выдала она и стремительно покинула комнату. — Что? — запоздало опомнившись и подскочив к двери, я тут же принялась стучать в неё всеми конечностями. — Вы не посмеете! Нет! Пожалуйста! Я не хочу! Так и не дождавшись ответа, я скатилась по стенке на пол и глухо разрыдалась — всё рушилось, ничего не оставалось.

***

Шёл пятый день моего принудительного заключения в комнате. Раз в сутки мама выводила меня в душ, сторожила у двери, а затем под конвоем возвращала обратно в спальню. Просыпаясь утром, я по традиции наблюдала поднос с едой и тут же отводила тусклый взгляд в потолок. Не знаю, чего пытались добиться родители, но я их уже ненавидела. Как назло, на улице стояла прекрасная погода — все куда-то спешили, улыбались, шумно переговаривались, а я наблюдала за всем этим из-за закрытого наглухо окна и хотела выть от тоски и бессилия. Так хотелось, чтобы Чанёль был сейчас рядом. Он наверняка бы что-нибудь придумал и вытащил меня отсюда. Хотя, будь Чанни рядом, я бы вряд ли попала в подобную переделку. Каждый день был мучительно похож на предыдущий. Я слушала одни и те же песни, смотрела на одно и то же солнце, точно знала, в какое время возвращаются домой соседи, и, словно серийный маньяк, ожидала ежедневного прихода почтальона. Неизменно высовываясь в форточку и с трепетом ожидая, что вдруг на дне его необъятной сумки найдётся для меня весточка из далёкого Токио. Однако, то ли весточка где-то затерялась, то ли родители этому способствовали, но письма от Чанёля я так и не дождалась. Зато на исходе пятого дня меня посетила неожиданная гостья, увидеть которую сейчас я совершенно не ожидала. — О Хе Соль, — с улыбкой представилась она, протягивая мне сухую узкую ладонь. Я равнодушно посмотрела на её руку и вновь отвернулась к гораздо более занимательному пейзажу за окном. — Не против, если я присяду? — Не дождавшись ответа, женщина села в кресло и поставила у своих ног кожаный портфель. Сложив ладони на коленях, она разглядывала бардак в моей комнате и поправляла на носу очки в изящной оправе. Я разглядывала её краем глаза и обиженно поджимала губы — обычная такая женщина средних лет. Чёрные короткие волосы красиво уложены, белый пиджак элегантно сидит на худой фигуре, прекрасно сочетаясь со строгой юбкой. Хе Соль производила впечатление уверенной в себе женщины, а ещё очень мудрой и, скорее всего, хитрой. — И зачем вы пришли? Вы же мой репетитор, так? — фыркнула я, не слезая с подоконника. — Ты права, А Сон, — кивнула она. — Но не думаю, что сегодня мы будем заниматься. Если ты не против, то я хотела бы с тобой познакомиться… — Против! — отрезала я, даже не глядя в сторону Хе Соль. — Что ж, — женщина поджала губы, и тут её взгляд упал на школьный фотоальбом, небрежно лежащий на краю стола. Что делать, раз пребывая в одиночестве на меня напала ностальгия и я занималась тем, что пересматривала старые снимки. — Можно я взгляну? — Женщина осторожно провела кончиками пальцев по кожаному переплёту и открыла первую страницу. Я и Чанёль — как ножом по сердцу. Стоим посреди школьного двора и ярко улыбаемся в камеру, а людей, счастливее нас, вряд ли можно представить. Дальше — больше. Мы с Чанёлем сидим в столовой и уплетаем булочки. А тут на уроке химии смешиваем кислоты. Вот здесь сидим на залитой солнцем лужайке, а позади разминается остальная часть класса. В конце прошлого года Тао придумал такую штуку — в течение одного дня фотографировать людей, деливших одну парту. У каждой парты была такая фотосессия, но наша самая прекрасная. И на отдельном листе, жирно обведённая маркером, моя любимая фотография. Мы не позировали для того снимка, Тао сам нас снял украдкой — я и Чанёль вдвоём, за задней партой. Он спит, уткнувшись носом в учебник, я же задумчиво смотрю в окно, в то время как моя рука уютно устроилась среди рыжих прядок друга. Не сумев сдержать слёзы, я отвернулась в сторону и закрылась волосами. Сейчас мне, как никогда сильно, хотелось почувствовать рядом Чанёля. Увидеть его, обнять, быть может даже поцеловать и уже никогда не отпускать. — Этот мальчик твой друг? — голос О Хе Соль прозвучал в тишине особенно торжественно и печально. — Был, — шмыгнула я носом, не желая вдаваться в подробности. — Он… — Переехал в Японию вместе с семьёй, — глухо закончила я недосказанное предложение. Хе Соль хотела что-то сказать, но передумала и перевернула очередную страницу. Здесь находилось общее классное фото. Не то чтобы я особенно пылко любила этих людей, но всё же провела с ними несколько лет своей жизни, и хотя бы один снимок на память должна была иметь, чтобы спустя целую вечность, столкнувшись на встрече выпускников, могла вспомнить, как были некогда прекрасны эти постаревшие лица. — Какой большой класс, — тепло улыбнулась женщина, скользя взглядом по моим одноклассникам. — Ой, а Чонина я хорошо знаю! Вы вместе учитесь? — Откуда вы знаете Чонина? — изумилась я. — Когда-то давно я была его репетитором, — улыбка Хе Соль слегка померкла, и она отложила в сторону альбом. — Как он поживает? — Отлично! Лучший ученик класса, спортсмен и просто красавчик! — ядовито пропела я. — А ещё продолжает издеваться над своим сводным братом! — Они всё никак не найдут общий язык? — женщина цокнула языком и подперла подбородок рукой. — А что, ты и Бэкхёна знаешь? — Бэк мой друг! — Я гордо выпятила грудь и спрыгнула с подоконника. — Он мне всё рассказал, и я хотела бы спросить — как вы допустили насилие в семье Ким? Вы же их репетитор, должны были увидеть, как обстоят дела на самом деле! — Я чувствую, ты знакома только с одной стороной медали? — глубокомысленно изрекла женщина, явно загнав меня тем самым в тупик. — А Сон, в любой ситуации нужно выслушивать обе стороны и только после этого формировать окончательное решение. — Для меня достаточно рассказа Бэка! Я видела его шрамы своими глазами! — Я, совсем как ребёнок, рассерженно топнула ногой и сложила руки на груди. — Я хочу предложить тебе сделку. — Хе Соль хитро прищурилась и подалась вперёд. — Я расскажу тебе то, что знаю сама о ситуации в семье Ким. А взамен ты перестанешь вести себя как глупая маленькая девочка и начнёшь слушаться родителей. Идёт? — Но я не хочу учиться в другой школе! — мой голос предательски звенел от слёз, которых я почему-то совершенно не стеснялась. — Об этом я тоже позабочусь, если ты обещаешь не прогуливать уроки и делать домашнее задание. — Тёплая улыбка и вновь протянутая рука сделали своё дело, и я быстро пожала узкую ладонь. Всё же соблазн узнать больше о семье Бэка и Чонина был велик, поэтому я с ногами забралась на кровать и приготовилась слушать. Хе Соль тоже уселась поудобнее и задумчиво прищурилась, будто мысленно заново проживала историю, что собиралась рассказать. — Чонин был единственным ребёнком в семье — очень нежным, домашним и ранимым. Родители не чаяли в нём души, ни в чём не отказывали и выполняли любую прихоть. Несмотря на это, мальчик рос добрым и заботливым. Вся эта идиллия разрушилась в один из тёмных январских вечеров. Мама забрала Чонина из школы, и, заехав по дороге в супермаркет, они направлялись домой. Обледенелая дорога, женщина не справилась с управлением и врезалась в грузовик, умудрившись в последний момент развернуть машину так, что удар пришёлся на неё, а не на Чонина. Я вздрогнула и прижала колени к груди, жадно вслушиваясь в каждое слово, разрезавшее острым лезвием ставший тяжёлым воздух в комнате. — У Чонина было много переломов и ушибов, он несколько месяцев провёл в больнице, прежде чем полностью восстановился. Но наряду с физическими травмами, он получил более страшную — душевную. Мама была для него целым миром, и он не был готов его потерять. — Хе Соль вздохнула и расправила складки на юбке. — Он даже отца к себе близко не подпускал. Просто лежал в палате, разрисовывал цветными карандашами альбом или подолгу смотрел в окно, будто там было что-то, что могло его заинтересовать… Правда, был один человек, которому он понемногу открывался. Это была молодая медсестра, трепетно ухаживающая за ним, словно за родным ребёнком. За месяцы, проведённые в больнице, они сильно сблизились, и по возвращению домой, Чонин уговорил отца взять медсестру на работу. Незаметно между взрослыми завязался роман, чему мальчик был несказанно рад — у него вновь появилась мама, пусть ненастоящая, но зато такая же заботливая и нежная, как родная. — А потом появился Бэкхён? — догадалась я. Хе Соль кивнула и стянула с носа очки, чтобы устало потереть виски. — Я присутствовала на том вечере — тогда на семейный ужин впервые привели Бэкки. Он был маленьким, забитым мальчиком в старой потрёпанной рубашке и с сильно отросшими волосами. Гладко причёсанный Чонин в новеньком костюмчике казался принцем, а Бэкхён тем самым нищим, что посмел посягнуть на королевский трон. Когда он впервые сказал робкое «мама», Чонин будто сошёл с ума. Он швырнул тарелку на пол, затопал ногами, кричал что-то неразборчиво, а затем расплакался и убежал, оставив ошарашенных родителей в одиночестве. Бэка тогда отругали — видимо, его просили не называть маму «мамой», хотя бы первое время. Но как можно объяснить маленькому мальчику, что такое возможно? — А что было дальше? — не выдержала я, когда молчание затянулось. — Бэк больше не появлялся в доме Ким, он жил с бабушкой и был предоставлен сам себе. Чонин же вырос в полной семье — с папой и чужой, но всё же мамой. — Женщина обняла себя руками за плечи и чуть сгорбилась, продолжая рассказ. — А вот когда бабушка умерла, встал острый вопрос — отдать Бэкки в приют или принять в семью. Чонин тогда подрос и всё же дал согласие на то, чтобы сводный брат жил вместе с ними. Я тогда уже реже заглядывала в их дом, но каждый раз моё сердце обливалось кровью. Чонин купался в лучах любви, а Бэк же всё делал назло — злил брата, доводил до истерики родителей и никогда более не называл оставившую его когда-то женщину мамой. Знаешь, А Сон, эти двое с первой встречи не нашли общий язык и с каждым днём становилось только хуже. Они постоянно дрались — вначале Бэк отчаянно провоцировал Чонина, а когда тот не выдерживал и бил его, с удовольствием ввязывался в драку. Были и сломанные носы, и разбитые губы, и навсегда оставшиеся шрамы. Они жили в состоянии вечной войны — Бэк мстил за то, что Чонин отобрал его маму и счастливое детство. Чонин же всеми силами цеплялся за семью, потому что больше всего на свете боялся, что новая мама его разлюбит. — Так значит те шрамы Бэкхёну оставил Чонин? — шёпотом спросила я. — Скорее всего, — пожала плечами Хе Соль. — Я не знаю всех подробностей, но лет в пятнадцать Бэкки связался с плохой компанией — то ли пытался сбежать от собственной боли, то ли пытался причинить неприятности так и не ставшей родной семье. Он начал курить, выпивать, вроде даже наркотиками баловался, но отчим вовремя его оттуда вытащил… Нет, он никогда не бил Бэкхёна, если ты об этом. Не любил, но и не унижал. За Бэком всегда тщательно следили, часто держали под домашним арестом, но я всегда считала, что детям стоит давать свободу — так у них будет меньше желания сбежать от реальности. Хе Соль посмотрела на часы и легонько хлопнула себя ладошкой по лбу. — Совсем засиделась. Мне пора! — Она подняла портфель и мило улыбнулась. — Подумай о моих словах, А Сон, а завтра я опять к тебе загляну и мы займёмся… литературой! Как тебе, м? — Заходите, — согласилась я и проводила женщину до дверей. Услышав, как в скважине повернулся ключ, я вновь почувствовала себя заключённой и улеглась поперёк кровати, задумчиво глядя в светлый потолок. Лучи заходящего солнца раскрашивали его нежными тенями и мне хотелось взять кисть и добавить несколько ярких мазков, чтобы сделать картину совершенной. Но у меня не было ни кисти, ни красок, ни пресловутой свободы, чтобы сходить в магазин и прикупить всё необходимое. В голове так много всего, а я не знала за что зацепиться. И тишина давила, будто пыталась прибить ржавыми гвоздями к простыням. Я жадно глотала воздух, но он не доходил до лёгких. И снова плакала — горько и отчаянно. Потому что понимала, в моём сердце чудовищно мало места и его вряд ли хватит на каждого, кому не хватает тепла. Порой, даже мне его недостаточно, чтобы согреться.